– Хорошо.
– Ты хочешь, чтобы я осталась? – спрашивает она снова, чуть выделяя слово «осталась».
Она опять присаживается на стул – низкий стул с потрепанной зеленой обивкой – и ждет, что он ответит.
– Нет, все нормально, – говорит он.
– Ты должен постараться поспать, – советует она.
– Да.
Она на секунду берет его за руку. В этом тоже есть что-то нелепое, в том, как она держит его сухую руку. Она даже не знает, зачем сделала это. И теперь, когда она чувствует его руку в своей, интимность этого движения кажется ей чрезмерной. Ей ясно: она совершенно не представляет, что нужно делать в такой ситуации. Столько лет они жили как хорошие друзья. А в такой ситуации она просто не знает, как вести себя. Раньше с ней такого не случалось. Операция на сердце, когда он так долго пробыл в больнице, была заранее спланирована и подготовлена, и больница находилась в хорошо знакомом им западном Лондоне. Ей не нужно было лететь ночью через всю Европу, чтобы неожиданно оказаться рядом с его постелью и увидеть его удивление. Ей не нужно было объяснять ему, где он находится и что с ним случилось. Никогда прежде он не выглядел таким беспомощным. Пока летела в самолете, она думала, должна ли она заниматься этим, ее ли это дело. Но если этого не сделает она, то кто? Она все еще держит его руку. Она стискивает ее – из чувства неловкости по большей части – и выпускает.
– Я загляну завтра утром, – обещает она.
– Хорошо. – Он думает, какое сейчас время дня.
Она надевает пальто. Это длится целую вечность.
– Я загляну завтра.
Она уже открыла дверь, впустив шум из коридора, когда он говорит:
– Джоанна…
Она останавливается в дверном проеме и впервые чувствует, как сильно ей хочется уйти.
– Спасибо.
Она не знает, что ответить.
– Не за что, – говорит она наконец и уходит.
Через час или два – за окном уже темно, свет включен – приходит врач. Очень молодой. Больше тридцати на вид не дашь. Приятной внешности. Спрашивает Тони, как он себя чувствует.
– Хорошо, – отвечает Тони.
– Подташнивает?
– Иногда. Немножко.
– Головные боли?
– Слегка так. Не то чтобы.
Врач говорит, что утром Тони сделают томографию. Если все в порядке – если нет внутреннего кровоизлияния, – он сможет уехать домой завтра, ну или на следующий день.
– Вам очень повезло, – добавляет врач, улыбаясь.
Утром он чувствует себя вполне нормально. И в отличие от вчерашнего утра сразу осознает происходящее. Он в больнице. Теперь он это прекрасно осознает. За этот год он провел в больницах не одну неделю. Он уже пробыл в больнице больше времени за этот год, думает он, чем за всю свою жизнь. И вот он снова в больнице. Он сидит на краю высокой кровати и смотрит на вытертый серый пол. И ведь впереди всего этого будет только больше, разве нет? Больниц. Врачей. Похоже, в жизни у него теперь единственная цель – сопротивляться физическому распаду и смерти, пока хватит сил. Собственно, его жизнь, в положительном значении, как будто уже кончилась. Эта мысль очень давит на него. Amemus eterna et non peritura. Эти слова проплывают через его сознание. Преодолевая боль, он поднимается с кровати, становится на пол бледными ступнями. Два нетвердых шага до раковины. Над раковиной зеркало. Лицо в зеркале ужасает его. Ему никто ничего не сказал.
– Гребаный отстой, – говорит он со злобой.
Он стоит так несколько секунд, держась за раковину, пока не проходит головокружение. Кран какой-то странный – горизонтальный рычаг длиной сантиметров пятнадцать. Он вертит его, пока не начинает течь вода. Наполняет пластиковый стаканчик и подносит к своим рассеченным, перекошенным губам.
Он продолжает смотреть на себя в зеркале. На свое чудовищно расползшееся лицо, частично обритую голову. Весь его карикатурный облик внушает жалость.
И снова эти слова.
Amemus eterna et non peritura.
Помпоза.
Воспоминания о том часе, что он провел там, возникают в его сознании. Этот внезапный наплыв воспоминаний вызывает в нем замешательство. Он шагает по строгим пространствам аббатства. Текст, выбитый на паперти: «Amemus eterna et non peritura». И мысли, которые пришли к нему, пока он ждал своего супа, minestra di fagioli, глядя в окно на тихий зимний день, на голые деревья в зимнем свете.
Так что же вечно?
Ничто, в этом вся проблема. Ничто земное. Сама Земля не вечна. И Солнце не вечно. И звезды в ночном небе тоже не вечны.
Все имеет свой конец.
Абсолютно все.
Теперь мы это знаем.
Глава 6
Джоанна отвозит его домой на машине, предоставленной страховой компанией. Она уже все уладила.
Он стремился поскорее покинуть больницу. Но по пути домой настроение у него неважное. Он уже не знает, к чему он так стремился. Падает легкий снег и сразу тает. Прозрачные снежинки, моментально исчезающие, едва коснутся чего-либо.
Они приезжают домой.
Они заехали в супермаркет в Ардженте и теперь вносят в дом покупки, Джоанна берет самые тяжелые.
– С этим влажным пятном тоже надо что-то делать, – говорит она.
– Да.
– И знаешь, у нас мыши.
– Да.
Они садятся обедать вместе. Так странно, что они здесь вдвоем, в этом доме. Столько лет прошло с тех пор, когда они были здесь вдвоем.
– Я должна лететь завтра, – говорит Джоанна.
– Хорошо.
– Я говорила с Корделией. Она собирается приехать к тебе на какое-то время. Обещает, что неделю сможет выкроить.
Он пытается не показывать, как рад этому.
– В этом на самом деле нет необходимости.
– Я не думаю, что ты должен жить один сейчас.
– Все будет в порядке.
– Она уже купила билет на самолет, Тони.
– Что ж, очень мило с ее стороны.
Джоанна говорит, ковыряя вилкой картофельный салат:
– Мне жаль, что я сама не могу остаться с тобой подольше.
Он как бы отгоняет ее сожаление своей вилкой.
Минуту-другую они едят молча.
– Очень жаль, что «пассат» разбился, – произносит он, оживленный новостью о приезде Корделии.
– О, да ладно тебе, это был несчастный случай. И ему давно пора было отправиться на свалку.
– Мне он нравился.
– Мне тоже, – признается Джоанна.
– Помнишь, как мы ездили в нем за город?
– Конечно.
– Было здорово.
– Есть что вспомнить, – говорит она, подливая себе вина, и в ее голосе слышны нотки флирта.
Они не раз выезжали на «пассате» за город – а раньше в старом «вольво-740» – через Францию, через туннель Монблан и дальше через Валле-д’Аосту в Пьемонт и сияющую огнями Ломбардию. Но особенно ему нравилось проезжать через Валле-д’Аосту – впечатляющий пейзаж и возникающее там чувство, что ты перемещаешься из Северной Европы в Южную.
Каким чудом кажутся теперь эти их поездки. Одна мысль о них вызывает у него щемящее чувство.
Воспоминание о свежем влажном воздухе.
Он отпивает вина. И замечет, что его рука дрожит.
Так или иначе это все прекратилось, когда «пассат» прописался в Ардженте, лет двенадцать назад. Он уже тогда был далеко не новым.
Джоанна обращается к нему:
– Корделия говорит, что поможет тебе найти новую машину.
– Правда?
Джоанна уловила нотку скептицизма в его голосе.
– В машинах она разбирается, – говорит она.
– Да, разбирается, – соглашается он.
– Она поможет тебе найти что-нибудь. В Равенне, полагаю.
– Или в Ферраре.
– Как захочешь. Ты поел?
Он кивает, она берет его тарелку и относит со своей на кухню.
Снег перестал идти – теперь на улице мерзкая слякоть. Морозный, сырой день. Джоанна разговаривает по телефону. Он не знает с кем. Она звонит нескольким людям. Похоже, говорит о работе, думает он, вслушиваясь в ее голос, сидя в ушастом кресле с «Лунатиками» Кларка на коленях. Он недалеко продвинулся с этой книгой. Просто она ему не очень интересна, в этом дело. Теперь уже мало что вызывает у него интерес.
Закончив говорить по телефону, Джоанна спрашивает, не хочет ли он посмотреть фильм.
– Фильм? – произносит он таким тоном, как будто она мешает ему читать что-то интересное. – Ну, ладно.
Он замечает полный бокал вина у нее в руке. Она пьет много вина, думает он. Ей не по себе от этой ситуации, от того, что она застряла здесь с ним.
– Какой фильм? – спрашивает он.
– Я не знаю, – говорит она. – У нас же столько всяких дисков.
Она подходит к полке с фильмами и начинает просматривать их. На ней просторный трикотажный халат.
– «День сурка»? – говорит она.
– Мы, наверное, смотрели его раз двадцать, – бросает он недовольно.
– Хорошо. «На золотом пруду»?
– Нет.
– «Пока не сыграл в ящик»?
Он хмыкает.
– А как насчет «Шофера мисс Дэйзи»?
– Боже, нет.
Она предлагает еще несколько фильмов – и каждый он с раздражением отвергает.
– Почему ты сам тогда не выберешь? – спрашивает она, начиная терять терпение. – Иди сюда и выбери сам.
– Джоанна…
Он продолжает сидеть в ушастом кресле. Складывает руки, соединив кончики пальцев, словно собирается изречь какую-нибудь мудрость.
А затем просто вздыхает и говорит с интонацией «ну, сдаюсь»:
– Ну, что там еще?
– Да полно всего. «О Шмидте»?
Он снова вздыхает.
«О Шмидте»? – почти кричит она, поворачиваясь к нему.
– Нет!
– Ты вообще хочешь посмотреть фильм? – спрашивает она.
– Не особенно, – говорит он слегка вызывающе.
– А почему сразу не сказал?
– Ну, куда ты?
Она выходит из комнаты.
– У меня есть дела.
– Какие дела?
– Работа. Я вообще-то должна быть в Нью-Йорке.
Это выводит его из себя.
– Я не просил тебя приезжать! – кричит он ей вслед.
Оставшись один, он протирает глаза и бережно ощупывает свое изувеченное лицо, о котором успел забыть.
Она возвращается и теперь стоит перед ним.
– Послушай, – говорит она, пытаясь как-то объясниться, – я здесь потому, что думала, тебе нужна помощь…