Кроха усмехнулся:
— Так и вижу: рылом гребет землю в яму, чавкает и по всей морде слюни.
— Ага, только бедному ублюдочку было не до смеха, — Дедушка показал на утенка, густо заляпанного грязью и распластанного на красно-белой столовой клеенке. — Все равно что смотреть в дуло двустволки двенадцатого калибра. — Утенок слабо пошевелился, словно вспоминая, как все было.
Дедушка резко наклонился и прижался ухом к утячьей груди. Сосредоточенно прислушался.
— Господи Иисусе, — прогавкал он и быстро выпрямился, — сердце ж вот-вот встанет. Кроха, а ну тащи из ящика Шепот Смерти — самое время вызывать скорую.
Пока Кроха доставал бутыль дедушкиной гордости, старик скрутил пипетку с капель от насморка. Кроха поставил бутыль на стол и, чуть отпрянув от паров, отвернул крышку, Дедушка набрал полную пипетку жидкости, заглянул утенку в открытый клюв и решительным щипком отправил дозу по назначению.
Эффект последовал незамедлительно: вылупив глазенки и дико пища, утенок заскакал по столу.
— Так, сердце мы ему раскачали, — просиял Дедушка. — Теперь хорошо бы его помыть и посмотреть, на что это похоже.
Через час высушенный до последней пушинки утенок бегал по столешнице, махал огрызками крыльев и радостно попискивал.
— Откуда он взялся в этой яме, как ты думаешь? — спросил Кроха, пока они с Джейком наблюдали за этими резвыми подскоками.
— Черт его знает… Даже в голову ничего не приходит.
— Чепуха какая-то, ничего не понимаю.
— Не впервой, — проворчал Дедушка, затем спросил у Крохи уже более определенно: — Он у нас останется? Или она, кто их там разберет.
— Конечно, хотя бы пока не поправится.
— Херня, здоровье у него лучше некуда. Смотри, как по столу скачет.
— Ну, то есть, пока не вырастет, чтобы сам о себе заботился.
— Ладно, только надо придумать этой твари имя, чтоб знал, про кого говорят.
Кроха улыбнулся:
— Я уже придумал, — он помолчал для пущего эффекта. — Яма.
— Неплохо, — согласился Дедушка, — но у меня лучше: Какша[10].
— Какша, — тупо повторил Кроха.
Дедушка одарил его широкой пятизубой улыбкой:
— Утка Какша. Понял? Ут-ка-ка-кша.
— Ужас какой-то, — простонал Кроха.
Ужас или не ужас, но как бы Кроха ни сопротивлялся, утку назвали Какшей, и в ближайший субботний покерный вечер имя пошло в народ. Игроки — Эд Боллпин, его сын Айк, Лаб Ноланд, братья Стрэнтон, Весельчак и Малыш, а также Лонни Ховард — посмеявшись тухловатой Джейковой шутке, все же оценили ее странную точность, ибо кое-кто попал в переплет столь же мерзкий, как это имя. Все согласились, что изначально утенок произошел из яйца, все поверили, что Кроха нашел его в яме, собственноручно вырытой на вершине кряжа Норт-Фолк, однако никому не шло на ум, как он мог попасть из яйца в яму.
— Наверное, мамаша уронила, пока летела через эту грозу, — предположил Лонни Ховард, снимая с колоды карту.
— Дубина необразованная, — презрительно гавкнул Дедушка. — Утки, когда летают, не таскают птенцов под крыльями — это все равно, что ссать и дрочить одновременно.
— Так может ты, старый хрен, придумаешь что получше? — огрызнулся Лонни.
— Черта лысого я дожил бы до девяноста девяти лет, если б, вроде вас, дураков, забивал голову всяким дерьмом, — отвечал Дедушка. — И без того хрен разберешься, где толковые штуки, а где говно, а вы новый хлам тащите — на хера вам знать то, про что все равно никогда не узнаешь.
— Но ты так и не сказал, что ты знаешь, — заметил Лаб Ноланд. — И это, насколько я понимаю в утках, вовсе не херня.
Сгребя в кучу все лежавшие перед ним деньги, Дедушка вытолкнул их на середину стола:
— Ставлю все на то, что вы даже понятия не имеете, какая это утка. — Шишковатым трясущимся пальцем он указал на утенка Какшу, спавшего под дровяной печкой в картонной коробке.
— А ты, значит, имеешь, — с сомнением проговорил Лаб. — Я бы сказал, судить рановато.
— Вот-вот, — мягко добавил Эд Боллпин. — Они все почти что одинаковые, пока перья не вырастут.
Это было начало. В конце все, кроме Счастливчика и Крохи, выставили на кон по сотне долларов и свои прогнозы насчет породы и пола существа по имени Какша; разногласия, если они появятся, разрешит Джон Кумбес, местный ветеринар.
Разногласий не было. Через два месяца всем стало ясно, что Какша — это утка-кряква женского пола. Ликуя и удовлетворенно хохоча, дедушка Джейк забрал деньги.
Глава III. КАКША
В первые же недели, когда Какша еще только приходила в себя, стало ясно, что это не простая утка. Она отказывалась испражняться и есть в доме. Неистово пища, ковыляла к дверям, и, словно уродский дятел, молотила клювом до тех пор, пока Кроха или Дедушка не выпускали ее во двор.
Что до аппетита, то Какша была всеядна и прожорлива. Блины, сыр, молотая кукуруза, оленина, луковая шелуха — поглощалось все. Какша ела и росла. В четыре месяца она весила без малого двадцать фунтов[11]. Неравнодушный к любым излишествам дедушка Джейк впечатлился настолько, что созвал соседей.
— Ни черта себе, — пробормотал Уиллис Хорнсби, когда Какша заглотила фунтовую связку сосисок и принялась за молотый ячмень из кофейной банки.
— Нормальный аппетит, ничего такого, ага? — Дедушка сиял. — Можно подумать, пылесос с перьями.
Уиллис покачал головой:
— В жизни такого не видал.
— Вот я и думаю, надо было ее назвать Электролюкс, — продолжил Джейк. — Или, о черт, Долли П. — еще лучше.
— Долли П.? — переспросил Уиллис. — Это что, рыбацкая лодка?
— Не-а, Долли Прингл. Такая здоровая рыжуха, я гулял с ней в Кус-Бэе. Талант был у бабы — страшное дело. Через шланг в двадцать пять ярдов засасывала мячик для гольфа. У меня на глазах закачала на горку бензин. Да что бензин, вы не поверите — я выиграл у Большого Дэйва Стивена тысячу баксов — это мы с ним как-то ночью вытащили старуху Долли на парковку, и она всосала с трейлерного крюка весь хром — за четырнадцать минут тридцать две секунды.
Дедушка вздохнул с безнадежной нежностью.
— Только вспомню эту кралю, сразу хрен дергается.
— Смотри, утке не показывай, — буркнул Уиллис, глядя, как Какша пронзает клювом последние пятнышки ячменя.
Предупреждение звучало разумно, ибо свирепость Какшы была под стать аппетиту. Как-то ранним вечером, еще в те времена, когда вес ее измерялся всего лишь унциями, Какша осмелела настолько, что выбралась на крыльцо, где тянул свой виски Дедушка. В ответ вечно сонный кунхаунд по кличке Кутила погнал ее к ободранному зеленому дивану, под который она тут же забилась. Когда пес, вняв наконец дедушкиным тычкам в голову, растянулся на крыльце, чтобы поскулить и заснуть опять, Какша выскочила из убежища, с коротким «ПИИИИИП!» заправского камикадзе, словно крепчайшими клещами, вцепилась клювом в обвисшую Кутилину мошонку и яростно держалась за нее все то время, пока кунхаунд с воем носился по кругу, силясь ухватить болтавшуюся у него на бурдюке полуфунтовую уточку. Дедушка хохотал так, что пришлось сползать с крыльца и биться головой о землю — иначе остановиться он не мог.
Кроме аппетита и темперамента, Какша обладала выдающейся походкой и речью. Походка у нее была глуповато-изящная: сгорбленное, заваливающееся ковыляние с трудом находило себе опору, болтанку кое-как уравновешивали постоянные взмахи ненадежной шеи, голова при этом качалась, словно зачарованная кобра — выходило нечто среднее между неуклюжим подкрадыванием и гипнотическими рысканиями. Какша шествовала с прочным креном — неловко, но без малейшего усилия. Масса порождает инерцию, однако ярко-оранжевые перепончатые ноги не проектировались для таких скоростей, и, хотя продвижение было налицо, оно всегда казалось сомнительным, всегда несло в себе унылый диссонанс между биологией и топографией. Какша не выказывала ни малейшего намерения летать.
Речь ее была более прямолинейна — если понимать под речью телесную или звуковую реакцию на окружающую действительность. Словарь мал, но выразителен. Один кряк подразумевал согласие. Два означали понимание. Три указывали на искреннее одобрение. Четыре и больше, собранные в короткие акцентированные серии — КРЯК — ВАК — ВАК — ВАК — ВАК — ВАК — полную и радостную поддержку. Если клюв открывался беззвучно, то ли в утомленном зевке, то ли в попытке сблевать, это подразумевало категорическое несогласие; когда тот же самый жест сопровождался низким шипением, наклоном головы и раскрытыми крыльями, то речь шла о принципиальных возражениях и неминуемой атаке. Если же Какша прятала голову под крыло — собеседник, его утверждение и весь этот мрачный мир ею отвергался.
С первых дней своей жизни в доме Какша со всей страстью и строгостью взялась за наведение в нем порядка. Спала она в коридоре на большой пенорезиновой подушке точно посередине между Крохиной и дедушкиной комнатами. Ровно за час до рассвета она будила Кроху, подпрыгивая несколько раз у него на груди. Потом перекусывала ведерком кукурузы, пока Кроха готовил на завтрак сосиски, яичницу и оладьи из кислого теста — все это они делили пополам. Какша ела на крыльце, и в хорошую погоду Кроха составлял ей компанию. После завтрака, когда день еще только занимался, они отправлялись на строительство заборов. Какша наблюдала за Крохиной работой, вставляя время от времени крякающие комментарии. Иногда помогала — оценивала выпученным глазом вертикальность столбов, дергала за проволоку, проверяя, хорошо ли та натянута, могла придержать конец измерительной ленты — но чаще тыкалась вокруг, пригвождала клювом бродячих жучков или просто отдыхала. Когда Кроха копал для столбов ямы, она прятала голову под крыло.
Точно между рассветом и полуднем они устраивали получасовый перерыв: съедали сэндвичи и запивали холодным чаем, который Кроха готовил накануне вечером. После перерыва снова принимались за работу и в полдень шли домой на ланч. Кроха брался за еду, а Какша будила дедушку Джейка, тыча ему клювом в пальцы ног. После ланча Кроха возвращался к заборам, а Какша с дедушкой располагались на крыльце глотнуть немного Шепота Смерти, расслабиться и обсудить общий ход вещей. Какша пила из мелкого блюдца, Джейк — прямо из бутыли. Дедушка был счастлив от того, что и Кроха, и Какша полюбили его виски. Кроха, как он знал, отгонял питьем бессонницу и тяжелые сны. Что касается Какши, то Джейк был убежден: своевременная капля Шепота Старой Смерти спасла ей жизнь, и теперь она отдавала должное этой животворящей силе. Какша выпивала в день примерно три столовых ложки, самое большее пять в холодную или сырую погоду. Похоже, виски не действовал на нее никак — она лишь стучала клювом по дедушкиному колену, когда хотела добавки.