И пошел журналист в чем мать родила да куда глаза глядели. А куда они глядели?
Петя почесал больное место.
«…А глядели глазыньки в серо небо. И встретил Сережа в чаще дремучей девицу красную.
— Кто ты? — воскрикнул журналист, прячась в куст. Да куст не простой, а ракитный.
— Огневушка я. Огневушка-потаскушка. А ты кто, молодец вельми добрый, — лукаво оценила стать мужеску девица, еще больше покраснев.
— Сергей я, дивчина.
— Нагличанин, что ли? — недобро прищурилась Огневушка.
— Да вроде нет, — удивился жерналист.
— А сам Сэром Геем назвался, пошто?
— Эээ… Я традиционных взглядов, — отбрехался журналист.
— Ой, ли? А чем докажешь? — сказала Огневушка и разверзла ложесна.
Доказывал он добрых часа три…»
Петя посмотрел на кота и урезал осетра:
«Доказывал он добрых два с половиной часа. А после чего пунцовая девица ответила:
— Вижу, не Гей ты. Стал-быть нарекаю тебя именем Владибаб.
И пошли они по миру славянскому, миру великому — распахнувшемуся по землице-сырой-матушке от моря Желтого до залива Бисквийского. У моря Желтого они заморский чай пили, а у залива Бисквийского пирожными заедали. У моря Белого Владибаба самоеды Владыкой Моржовым назвали, а у моря Целебесского едва Буддой не сделали.
И жили бы они поживали, да добро чье-нибудь наживали, да напали на Землю Русскую евроатланты под водительством президента Кащея Безсмертного. Нес он с собой отраву заморскую — штаны синие, бумажки зеленые и питие богопротивное на дурман-кусте настоянное.
Кликнул клич Владибаб — встали одни старики древние, мечи недержащие.
Кликнул он второй раз — мальцы несмышленые копия взяли.
Кликнул он третий раз — бабы наперебой к нему побежали, восхотели силушки мужской.
— Дуры вы, бабы! — в сердцах плюнул Владибаб. Да плевком землю прожег чуть не до ада. — Война началася, а вы все о сексе.
А Огневушка тех баб за космы оттаскала.
— А мужики-то где ваши, — жалостливой рукой пресек избиение Владибаб.
— Заколдовал их Кащей, — запричитали они. Над златом вместо него чахнут, в тюрьмах многоэтажных за окнами стеклянными, пуленепробиваемыми сидят, бумажки перекладывают с места на место. Аки Сизифы древлегрецкие.
— Это которые из древлих греков?
— Не греков, мил человек, — прошамкала ветхая старушка-волхвиня. — Это они морок навели, греками назвалися, на само деле имя им грехи. Семеро грехов-то. Херакл — грех убивства, Эжоп — грех вранья, Авводика — грехиня блудства, Пластотель — грех многомудрия, Неон — грех самолюбования, Буцефал Македонский — грех скотоложества да царь их — Аменхотеп Четвертый, он же Кесарь Гай, он же Кали-Гула, воплощение индуйской богини смерти, да майского Апокапопатепеля.
Речи волхвовини стали все бессвязнее, пока не забилась она в корчах праведных, брызгая пеной, аки огнетушитель:
— Вижу, вижу! Смерть поганую, пожары страшные, птицы падающие, жрецы окаянные в биороботов людей превращающие…
— Звать тебя как, бабушка? — прервал ее пророчество Владибаб.
— Ванка я, — неожиданно спокойно ответила она а потом снова заистерила: — И будет год Двенадцатый, для Руси диковинный, звезда на землю упадет и утонут все, кроме правъверных славян…
— Ну раз Ванка, значит верно, — решил Владибаб и нахмурился. Крикнул он в четвертый раз, последний. И встала на дыбы земля Русская, земля безкрайняя.
Русалки да лешие, водяные да овинники схватили перуны на перевес да пошли на рать чужеземную»
— Твою мать, — выдохнул Кактусов. — Ну и бредятина. В кои-то веки кот с ним согласился, вылизывая свое подхвостие.
«Выхватил из-за спины Владибаб палицу двуручную и натянул ею лук пятижильный и пошел косить врага, приговаривая:
— Ой вы, гой еси люди недобрые, ща я вас всех помахаша, поубиваша, так что вы не успеваша поняша, какаша-такаша землица русская!
И побил он полчища бусурманские — и евроатлантов, и оживших древлих грехов, и белоголовых хариев, и черномазых индуйцев и даже всех семитов. Те, правда, сами себя перебили от любви братской.
И воцарилась, было, лепота, благота да нагота на земле славянской до АнтиАрктики распахнувшейся, да пырнул его ножичком засапожным подлый предатель из своих. И помер Владибаб.
Плакала земля Русская. Особенно, Огневушка-Потаскушка, что естественно. Да такими горючими слезами, что их потом ведрами на растопку продавали.
А и взвели курган над могилой Владибаба, да назвали его Папаевым — мол, папа тут земли Русской.
И бродит по земле русской легенда, как мол только человек Гадов проснется, да от мудруствующего блуда отречется, так рай-то и настанет. Да где тот Гадов, да как разбудить его — не знает никто»
— Ты знаешь, а хорошо… — удивился редактор, когда дочитал творение Кактусова. — Издадим. Но не в фантастике, а в серии «Тайны Пятого тысячелетия до нашей эры». Только подпиши еще пару абзацев, как твой главгер обратно в наш мир вернулся, да память потерял, да кручинится-ходит Огневушку ищет, и тоска гложет его душеньку безсмертную… Тьфу, епметь, заразился! Талантливо написал!
Через пару месяцев люди плакали, но читали очередной шедевр Петра Кактусова, которого распиарили и «Аргументы», и даже «Факты»…
Писатель Кактусов и фэнтезятина. Том третий
В каком кошмаре Кактусов пообещал главреду третий том своей фентезийной саги — Петя не смог бы вспомнить даже под пытками. Слишком много коньяка было выпито после переиздания первых двух томов. Однако же, пообещал. Мало того, что пообещал. Еще и договор подписал. Мало того, что подписал — еще и аванс получил.
И вот… Который день Петя тупо смотрел на текст договора. Взгляд его ничего не выражал, кроме экзистенциальной тоски, презрения к самому себе и ужаса бытия. Еще бы… До срока сдачи оставалась неделя. А из всего третьего тома был написан лишь один авторский лист.
Петя начал перечитывать его. После второй страницы он нахмурился. После третьей — зарыдал. После четвертой — возопил:
— Господи! Пошли мне…
Чего именно послать Кактусов сразу не сообразил, поэтому Господь немедленно послал ему кота, который также немедленно стал тереться о волосатые кривые ноги писателя и мурлыкать, требуя чистки туалета и намекая на «пожрррать, пожрррать, мяусо…»
— Изыди! — рявкнул Кактусов, не поняв, что совершает стратегическую ошибку. Кот злобно прищурился и пошел в коридор, презрительно дергая серой шубой.
А Петя стал долбиться лбом в монитор, пытаясь вызвать прилив воображения. Ритуал не помог. Тогда Кактусов забрался в дикие джунгли интернета.
К вечеру писатель удовлетворенно решил — интернет наше все! И сел работать.
Основным героем третьего тома стал Лошадь. Говорящий. И летающий. Лошадя звали…
Ну…. Пусть Фаин, что ли… Вполне себе имечко. Лошадь по имени Фаин. Нормально? Читатель схавает. По крайней мере, оригинально. Лошадь будет могучий, летучий и… Нет. Просто. Летучий и могучий. Он пришелец из Перпендикулярной Вселенной. На самом деле, он принц. Нет, не заколдованный. Просто принц-лошадь Фаин. И ему надо… Чего ему надо? Принцессу? Шаблонно… Черного Властелина оттарабахтать копытой? Стереотипно… Вернуться в пойло? Ой, в стойло? Ну, пусть так. А принцесса пусть и будет тем самым Темным Властелином. И зовут ее… Понь. Принцесса Понь.
— Какое-то кампучийское имя, — пробормотал Кактусов, обнаружив в себе зачатки гиппофилии. Но подумал и решил: — Да кто ж сегодня знает эту Кампучию?
Он радостно потер руки и запел:
— Ходять пони!! Над рекою! Ищуть пони! Водопою! Ах, как же поням быть!! Пони хочуть пить…
Стук клавиш бил барабанами, на жидкокристаллическом мониторе армии сходились и расходились, мосты рушились, горели города, Лошадь Фаин грохотал подковами по поднебесью, принцесса Понь ржала над надземельем, поручи звенели о поножи, пажи надевали похрени, фрейлины снимали погруди, узды натягивались тетивою, кочевники с гиканьем гоняли куда-то коров стадами. На сто пятидесятой странице принц-лошадь, истекая дурной лимфой, попал в плен. На двести шестьдесят второй он воспрянул ото сна, искусанный в хвост летающими гнидами. На триста пятнадцатой попрал Принцессу Пень. Ой. Понь.
«— Тобой овладело темное пиво, принцесса!
— Ах! Что же делать!
— Я поделюсь с тобой пивом светлым!
— Оно крепкое?»
Кактусов обругал свое подсознание и поменял пиво на силу.
«— Тобой овладело темное сило, принцесса!
— Ах! Что же делать!
— Я поделюсь с тобой силом светлым!
— Оно сколько в джоулях?
— Оно в лошадиных силах…
— Оооо… Я вижу твое сило… Оно впечатляет…
— О… Моя Понь…
— О… Мой говорящий принц…»
— Вот и грянул понь буланый! С этой кручи! Окаяяяяяаааааааной…
В батарею застучали соседи. Но Кактусов не замечал этого — его воспаленный мозг рожал батальные битвы.
«Огромный орк нарвался на мощный удар копытой в область, которая располагается ниже пояса, а потом загремел доспехами по лестнице, сметая гремлинов в кровавую кучку. Стая вампиров в это время заваливала в углу прекрасноухого эльфа»
К концу недели книга была готова. Красноглазый Кактусов трясущимися руками отправил файл редактору. Тот ответил сразу после того, как писатель встал, отодрав вместе с задницей прилипшие к креслу потные трусы.
— Петя, ты дурак?
— Не понял…
— Ты. Обещал. Юмористическое. Фентези, сказал по слогам главред.
— Да? — удивился Кактусов. — А это что?
— Это. Эпическая. Сага, — редактор, похоже, хмурился.
— Ну уж как получилось… — заканючил Кактусов.
— А это что за имя? Принц-Лошадь Фаин. Ты бы еще принцессу Ксюшей Кобель назвал! Кстати, это идея…
— Ээээ… — проблеял Кактусов.
Редактор смилостивился:
— Ладно… Подумаем, что можно сделать. Отдыхай…
Кактусов без сил рухнул на кровать. Уснул он моментально. Снилось ему… Да ничего ему не снилось. Иссушенный мозг упрямо не снил писателю сны. И даже мощная вонь из тапочек не мешала ему спать. Кот довольно доедал сосиски, честно стыбзденные из приоткрытого еще позавчера — и не закрытого в угаре творческого запоя — холодильника. Через месяц читатели плакали, но покупали третий том саги «Тобой овладело темное сило, Ксения Понь!».