Челестини, сделавшийся казначеем, запер платок с дукатами в стол, напоминающий письменный, вынул ключ и привязал его к ленточке, которую носил на шее.
Затем, усердно помолившись святой Деве и набожно поцеловав свои образки, они улеглись в кровати, на которых смело можно было уложить по пять человек, и, как убитые, проспали до следующего дня.
Портной сдержал слово. Так что на этот раз, будучи вполне одеты, они могли пообедать за общим столом, а потом зайти и в игорную комнату, где ими было оставлено ровнехонько сто двадцать дукатов.
Слуга отеля, проникнувшись желанием утешить постояльцев, предложил проводить их вечером в один из домов, где они могли бы вволю повеселиться.
Когда пробил назначенный час, они наполнили карманы дукатами и отправились в сопровождении слуги…
Возвратились они в гостиницу лишь на другой день с пустыми желудками и карманами.
Хорошая это была жизнь. Они прекрасно запомнили адрес того дома, где провели последнюю ночь, а то, что было внутри него, им понравилось не меньше, чем обеды и игра, так что следующая ночь была проведена опять там же.
Так продолжалось полмесяца, и внешний облик их до того изменился за этот промежуток времени, что выглядели они теперь ничуть не хуже, чем какой-нибудь римский капеллан или французский офицер.
Однажды вечером, когда они уже по привычке направились в это заведение, оно оказалось закрытым по приказанию властей… Увидев большую толпу, шедшую в одном направлении, они пошли за ней. Спустя несколько минут они очутились на великолепной улице Кьяйя, для них еще совсем не знакомой. На этой улице в девять часов вечера собирается лучшее общество. Вечерний бриз, охлаждающий и наполняющий легкие ароматом апельсиновых деревьев Сорренто и жасминов Позилиппо морской воздух привлекает сюда граждан Неаполя. В одном этом месте скопилось фонтанов и статуй больше, чем на всем остальном пространстве земли. Но кроме фонтанов и статуй там такое море, подобного которому вы не увидите нигде.
Очутившись на этой улице, наши герои стали прогуливаться, толкая мужчин и задевая женщин, держась при этом за рукояти кинжалов. Подойдя к группе людей, столпившихся около кафе, они увидели коляску, в которой сидела женщина, заказавшая мороженое. Она-то и привлекала к себе внимание толпы.
В самом деле это было одно из самых красивых созданий, вышедших после Евы из рук Божьих, при виде которого потерял бы хладнокровие сам папа.
Наши калабрийцы вошли в кафе, спросили щербет и пристроились у окна, чтобы лучше видеть эту женщину.
«Как она прекрасна!» — воскликнул Керубино.
В это время кто-то подошел к нему сзади и хлопнул его по плечу.
«Момент из удачных, мой молодой господин», — проговорил незнакомец.
«Что это значит?»
«Это значит, что графиня Форнера вот уже два дня как спуталась с кардиналом Росполи…»
«Ну?!»
«И что, если вы только захотите, за пятьсот дукатов…»
«Она станет моей?»
«Она станет вашей!»
«Ага!.. Так, значит, ты…»
«Посредник, к вашим услугам…»
«Стой, — сказал Челестини, — я тоже жажду ее… этой женщины».
«Тогда, ваша светлость, это будет стоить вдвойне».
«Хорошо».
«Но… кто же первый?»
«Это мы посмотрим. А ты сходи и убедись, свободна ли она сегодня, и приходи за нами в гостиницу «Венеция», там мы остановились».
Негодяй пошел в одну сторону, наши ребята — в другую. Кареты графини уже не было.
Керубино и Челестини вернулись в гостиницу. Оказалось, что у них осталось ровно пятьсот дукатов. Сев за стол друг против друга, они положили посредине колоду карт и взяли по одной карте. У Керубино был туз червей.
«Счастливо веселиться», — сказал Челестини и бросился на свою кровать.
Керубино положил в карман пятьсот дукатов, попробовал, свободно ли кинжал выходит из ножен, и сел поджидать негодяя. Через пятнадцать минут тот явился.
«Она свободна сегодня?» — спросил Керубино.
«Да, идем!»
Они спустились. Ночь была чудная. Небо смотрело на землю тысячью своих золотых глаз…
Они остановились перед потайной дверью. Женщина их ожидала у входа.
«Ваша светлость, — проговорил негодяй, — сто дукатов пожалуйте мне, а четыреста вы положите в тот маленький алебастровый ящичек, который заметите на камине.»
Керубино отсчитал ему сто дукатов и последовал за женщиной.
Дом, в котором очутился Керубино, был прекрасным мраморным дворцом. По обе стороны лестницы в хрустальных шарах горели лампы, а в промежутках между лампами стояли курительницы, распространявшие благоухания.
Пройдя через ряд блиставших царской роскошью апартаментов, они вошли в большую галерею, в конце которой оказалась дверь. Отперев ее, камеристка втолкнула Керубино, после чего дверь снова закрылась.
«Это ты, Джидса?» — раздался женский голос.
Керубино посмотрел туда, откуда был слышен голос, и сейчас же узнал графиню, которая в легком кисейном платье лежала на софе, покрытой канифасом; она играла прядью своих длинных распущенных волос, покрывавших ее на манер испанской мантильи.
«Нет, синьора, это не Джидса, это я,» — сказал Керубино.
«Кто вы?» — спросила графиня.
«Я, Керубино, дитя Мадонны.»
И молодой человек приблизился к софе. Графиня приподнялась на локте и стала с удивлением смотреть.
«Вы пришли вместо своего господина?»
«Я пришел сам за себя, синьора.»
«Я вас не понимаю.»
«Я вам объясню. Я вас сегодня видел на Кьяйе в то время, когда вы ели мороженое, и, между прочим, сказал: «Как она прекрасна!»
Графиня улыбнулась.
«Тогда ко мне подошел какой-то человек и сказал: «Вы желаете эту женщину, которую находите столь красивой? Я вам ее отдам за пятьсот дукатов». Я вернулся к себе и захватил деньги. Подходя к вашим дверям, он у меня спросил сто дукатов. Я ему дал. Что же касается остальных четырехсот, то он велел мне их положить вот в эту алебастровую коробочку. Вот они.»
Керубино бросил несколько горстей монет в ящичек, который быстро наполнился, так что деньги посыпались на камин.
«Ах, этот ужасный Маффео! — сказала графиня. — Вот на какие шутки он начинает пускаться, чтобы обделывать свои дела!»
«Я не знаю, кто такой Маффео, — отвечал мальчик, — не знаю, каким способом он обделывает свои дела. Мне только известно, что вы мне обещаны на сегодня за определенную сумму. Сумма эта уплачена. Следовательно, вы будете моей.»
С последним словом Керубино сделал шаг к софе.
«Ни с места! Или я позвоню, — крикнула графиня, — и прикажу моим людям выбросить вас за дверь.»
Керубино закусил губу и положил руку на рукоять ножа.
«Послушайте, синьора, — проговорил он сдержанно. — Когда вы услышали мои шаги, вы ждали появления какого-нибудь аббатишки или праздношатающегося богача-француза, и подумали: «Ну, слава богу, денек у меня сегодня выдался неплохой». Но, увы, синьора, это не был ни тот, ни другой. Это оказался калабриец, и притом не с равнины, а с гор; если хотите, мальчуган, но мальчуган, принесший в Неаполь из Тарсии в платке голову бандита, и какого бандита! Самого Чезариса! Золото, которое вы видите, — это все, что осталось из платы, полученной за его голову. Остальные две тысячи пятьсот дукатов проиграны в карты, пропиты и истрачены на женщин. За эти пятьсот дукатов я еще в течение десяти дней мог бы иметь женщин, вино и игру. Но я захотел иметь вас, и я получу!»
«Мертвую — да, может быть.»
«Живую.»
«Никогда!»
Графиня протянула руку с намерением схватить шнурок сонетки, но Керубино в один прыжок очутился около софы. Графиня вскрикнула и лишилась чувств: кинжал Керубино пригвоздил ее руку к стенной обшивке, всего шестью дюймами ниже шнурка сонетки.
Спустя два часа Керубино вернулся в «Венецию» и разбудил Челестини, спавшего сном праведника. Последний уселся на кровати, протер глаза и посмотрел на друга.
«Откуда эта кровь?» — спросил он.
«Это так… ничего…»
«А графиня?»
«Она — великолепная женщина.»
«Какого ж черта ты меня так рано разбудил?»
«А потому что у нас не осталось ни калли, и нам необходимо до свету убраться отсюда.»
Челестини поднялся. Вышли они из гостиницы в обычное время, и никто не подумал их остановить. В час ночи они уже были за мостом Магдалины, а в пять вступили в горы. Тут они остановились.
«Что ж мы теперь станем делать?» — спросил Челестини.
«Я не знаю. А может быть, ты хочешь вернуться в гостиницу?»
«Нет, ни за что! Клянусь Иисусом!»
«Так сделаемся бандитами.»
И дети подали друг другу руки, поклявшись в вечной и неизменной верности. Они свято соблюдали клятву, и ни разу с тех пор друзья не расставались… Впрочем, это неверно, прервал сам себя Жакомо, посмотрев на могилу Иеронимо, — вот уже час, как они расстались.
Глава II
— Теперь можете ложиться спать, — сказал Жакомо, — посижу за вас и разбужу, когда настанет время собираться в дорогу. Это будет часа за два до рассвета.
В ответ на эти слова каждый стал располагаться поудобнее, чтобы получше за ночь отдохнуть. Одна Мария продолжала сидеть, не трогаясь с места.
— Неужели ты так и не попытаешься отдохнуть, Мария? — сказал Жакомо, стараясь придать не присущий своему голосу оттенок ласки.
— Я не устала, — сказала Мария.
— Слишком долгая бессонница может плохо отразиться на здоровье твоего ребенка.
— В таком случае я сейчас лягу.
Жакомо бросил на песок свой плащ. Мария легла на него и, робко посмотрев на бандита, промолвила:
— А вы?
— Я? — отвечал Жакомо. — Я пойду искать лазейку, чтобы мы смогли уйти под самым носом у французов. Они не так хорошо знают горы, чтобы не оставить нам никакого выхода. Здесь же, на этом утесе, мы не можем оставаться вечно, и чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше.
— Я пойду вместе с вами, — сказала Мария, поднимаясь.
Запрещая ей это делать, атаман махнул рукой.
— Ведь вы знаете, — продолжала Мария с живостью, — как я уверенно хожу по горам, как зорко вижу и как легко дышу. Позвольте мне сопровождать вас, умоляю.