Витка и выучить все новое, что появилось. «Хороший» означает семь-восемь медных на каждую женщину. Хочешь попробовать?
— Хрен, нет!
Плотва схватился за руку Гагарки:
— Спасибочки, что подождал.
Гагарка стряхнул его.
— Я сам не могу идти так быстро.
— Я мог бы понести вас обоих, — намного веселее сказал Кремень, — но не обязан. Да и патере это не понравится.
Плотва усмехнулся, обнажив темную дыру на месте двух отсутствующих зубов.
— Мамочка, не бросай меня одну на палубе!
Гагарка хихикнул.
— У него самые хорошие намерения, — уверил их Кремень. — Он заботится обо мне. Вот почему я умру за него.
Гагарка подавил первую мысль и вместо этого сказал:
— А ты не вспоминаешь твою старую банду? Других солдат?
— Конечно, вспоминаю. Только патера идет первым.
Гагарка кивнул.
— Ты должен рассмотреть всю структуру. Нашим высшим командиром должен быть кальде. Это одно из наших основных указаний. Только сейчас его нет, и это означает, что все мы влипли. Никто не имеет право отдавать приказ, только мы все равно так делаем, чтобы сохранить бригаду. Песок — мой сержант, сечешь?
— Угу.
— А Шифер и Сланец — рядовые в нашем отделении. Он приказывает мне, и я приказываю им. И они отвечают: «Есть, капрал. Будет сделано». Но мы все чувствуем, что это неправильно.
— Дев ждать? — поинтересовался Орев, глядя на далекую голую спину Синель.
— Раньше или позже, — сказал ему Гагарка. — Обнюхай свою челюсть. Это интереснее.
— Возьмем вчера, — продолжал Кремень. — Я присматривал за пленным. Началась паника, я пытался урегулировать ситуацию, и он сбежал. Если бы все было как положено, я бы потерял нашивки, сечешь? Только нет, я просто получил втык от Песка и двойной от майора. Почему?
Он наставил палец размером с курительную трубку на Гагарку, который покачал головой.
— Я скажу тебе. Потому как они оба знают, что Песок не уполномочен отдавать мне приказы, и я мог бы сказать ему бе-бе, если б захотел.
— Бе-бе? — Орев с недоумением посмотрел на Кремня.
— Хочешь прямой винт? Я чувствовал себя довольно паршиво, когда это произошло, но все стало совсем невмоготу, хоть помирай, когда я поговорил с ними. Не из-за того, что они сказали. Я слышал все это столько раз, что сам могу пропеть. Потому как они не сорвали с меня нашивки. Никогда не думал, что скажу такое, но так оно и есть. Они могли бы это сделать, но не сделали, потому как знали, что у них нет полномочий от кальде. Я до сих пор думаю, что, хотя они не сказали мне снять их, я должен был бы снять нашивки сам. Только от этого они бы почувствовали себя еще хуже.
— А я никогда не любил работать на чужого дядю, — сказал ему Гагарка. — Только на себя.
— Ты должен найти себе дело снаружи. Во всяком случае, я так сделал. Сейчас ты чувствуешь себя не так хреново, а?
— Лучше, чем раньше.
— Я присматриваю за тобой, потому как патера этого хочет. И ты не можешь быстро идти. Когда талос получил свое, ты ударился головой, и мы решили, что ты «Убит В Бою». Патере вроде как это понравилось, сначала. А потом не очень. Вышло наружу присущее ему великодушие. Знаешь, о чем я говорю?
— Эта высоченная девица зарыдала и как заорет на него, — вмешался Плотва.
— Да, и это тоже. Слухай дальше…
— Погодите, — сказал им Гагарка. — Синель. Она плакала?
— Мне было жальче ее, чем тебя, — усмехнулся Плотва.
— Она даже не подошла, когда я оклемался!
— Она убежала. Я говорил с талосом, но видел ее.
— Она крутилась поблизости, когда я очнулся, — сказал Гагарке Кремень. — Она нашла гранатомет, только без гранат. Там, где мы были, обнаружился еще и другой, разбитый. Могет быть, она принесла его, не знаю. Короче, после того, как я поговорил с патерой о тебе и еще паре других вещей, я показал ей, как разрядить плохой и загрузить гранаты в хороший.
— Она носилась по туннелю, пока авгур тебя штопал, — сказал Плотва Кремню. — А амбал лежал, откинув копыта, и никто не знал, насколько серьезно его зацепило. Когда она вернулась взад и увидела, что он даже башкой не шевелит, она как рухнет на землю — и в слезы.
Гагарка почесал ухо.
— Тебе пробило черепушку, амбал, и не верь никому, кто скажет по-другому. Я уже видал такое. У меня на лодке был парень, так его приложило головой о мачту. Он валялся на койке пару ночей, пока мы плыли к берегу. Вроде как поначалу он еще чегой-то говорил, но потом совсем сбился с курса. Мы притащили его к доктору, и вроде бы тот зашил его, как положено, но все равно парень отдал концы на следующий день. Тебе, слышь, свезло, что ты не стукнулся еще хуже!
— А почему ты считаешь это удачей? — спросил его Кремень.
— Ну, включи мозги, а? Он же не хочет подохнуть, не больше, чем я!
— Все вы, недоумки, так говорите. Только взгляни на это по-другому. Нет больше волнений, нет больше работы. Не надо патрулировать эти гребаные туннели, сувать нос в каждую дырку, не находить ничего и прыгать от счастья, если удастся подстрелить бога. Не надо…
— Стрелять бог? — поинтересовался Орев.
— Ага, — сказал Гагарка. — О какой хрени ты говоришь?
— Так мы их называем, — объяснил Кремень. — На самом деле они животные. Вроде как доги, только уродливые, вот мы и поменяли первую букву.
— Никогда не видел здесь ни одного гребаного животного.
— Так ты и был здесь недолго. Их тут полно. Летучие мыши и большие слепые черви, особенно под озером. А эти боги — они здесь повсюду, только счас нас пятеро, и я — солдат. Да еще и огоньки на всем протяжении. Вот придем туда, где потемнее, будьте начеку.
— Ты же не прочь сдохнуть, — напомнил ему Плотва. — Ты вроде только что так сказал.
— Счас против. — Кремень указал на туннель и на Наковальню, шедшего кубитов на сто впереди. — Это то, что я пытаюсь объяснить тебе. Гагарка сказал, что ему не нужна банда или предводитель, вроде патеры, или еще что-то в этом роде.
— Не нужна, — объявил Гагарка. — Это гребаная правда.
— Тогда садись прямо здесь. И спи. Плотва и я пойдем дальше. Могу тебе сказать, что ты выглядишь довольно паршиво. Тебе не нравится идти. И нет никакой причины тебе идти. Я подожду, пока мы почти потеряем тебя из виду, и всажу в тебя пару пуль.
— Нет стрелять! — запротестовал Орев.
— Я подожду, пока ты не уснешь, сечешь? И ты не поймешь, когда это произойдет. Ты подумаешь, что я вообще этого не сделаю. Что скажешь?
— Нет, спасибо.
— Ага, это именно то, что я пытаюсь до тебя донести. Это звучит не слишком хорошо для тебя, верно? Если я буду настаивать, ты скажешь, что заботишься о своей девушке даже тогда, когда ты ранен так, что не можешь позаботиться о себе. Или, могет быть, о твоей говорящей птице или еще о ком-то. Только это все трепотня, потому как на самом деле ты этого не хочешь, даже если понимаешь, что в этом больше смысла, чем в том, что ты делаешь.
Гагарка, слабый и больной, пожал плечами:
— Ну, если ты так говоришь.
— Для нас все не так. Просто сесть где-то там и дать всему замедлиться, пока я засыпаю, и уснуть, и чтобы никто не приходил будить меня — вот это звучит хорошо. И это звучит хорошо для сержанта, тоже, и для майора. И мы не поступаем так только потому, что нам полагается защищать Вайрон. А это значит кальде, потому что он один говорит, что хорошо для Вайрона, а что нет.
— Предполагается, что новым кальде будет Шелк, — заметил Гагарка. — Я его знаю, и так сказала Сцилла.
Кремень кивнул:
— Будет здорово, если это произойдет, но еще не произошло и, могет быть, никогда не произойдет. Но у меня сейчас есть патера, сечешь? И я могу идти за ним и все время охранять его, и он даже не говорит мне не охранять, как делал поначалу. Так что я хочу сидеть и умирать не больше, чем ты.
Орев одобрительно подпрыгнул.
— Хорош! Хорош!
— Ты уверена, что это все, дочь моя? — довольно резко спросил Наковальня, шедший впереди них.
— Это все, что случилось с того времени, когда патера Шелк отпустил мне грехи в сфингсдень, — объявила Синель. — Во всяком случае, все, что я помню. — И извиняющимся тоном добавила: — Прошло не шибко много времени, и ты сам сказал: все, что я сделала, когда была Кипридой или Сциллой, не считается.
— Все, что они сделали. Боги не могут творить зло. По меньшей мере, не на нашем уровне. — Наковальня прочистил горло и убедился, что правильно держит четки. — В таком случае я приношу тебе, дочь моя, прощение от имени всех богов. Именем Лорда Паса ты прощена. Именем Божественной Ехидны ты прощена. Чудесным, вечно действенным именем Сверкающей Сциллы, самой восхитительной из всех богинь, перворожденной и неописуемой покровительницы нашего святого…
— Я больше не она, патера. Лилия.
Наковальня, охваченный внезапным, хотя и ложным предчувствием, расслабился:
— Ты прощена. Именем Молпы, ты прощена. Именем Тартара, ты прощена. Именем Гиеракса, ты прощена.
Он набрал воздух в легкие:
— Именем Фелксиопы, ты прощена. Именем Фэа, ты прощена. Именем Сфингс, ты прощена. Во имя всех младших богов, ты прощена. Встань на колени, дочь моя. Я начерчу знак сложения над твоей головой.
— Я бы хотела, чтобы Гагарка не видел. Не можешь ли ты…
— На колени! — рявкнул Наковальня и, как заслуженное наказание, добавил: — Наклони голову! — Она так и сделала, и он махнул четками, вперед и назад, вправо и влево.
— Надеюсь, он меня не видел, — прошептала Синель, поднимаясь на ноги. — Не думаю, что он тащится от религии.
— Осмелюсь сказать, что нет. — Наковальня сунул четки в карман. — А ты, дочь моя? Если это так, ты меня полностью разочаровала.
— Мне кажется, что мне лучше, патера. Стало, я имею в виду, после того, как ты отпустил мне грехи. Нас могли убить, когда наш талос сражался с солдатами. Гагарку почти, и потом солдаты кончили бы нас. Я думаю, они не знали, что мы находимся на его спине. Когда его охватил огонь, они, могет быть, побоялись, что он взорвется. Если б они оказались правы, нас бы всех убило.