Она кивнула, задыхаясь и не в силах говорить, и нырнула в поплавок.
Внутри было тесно, хотя без крыши она почувствовала себя как-то странно; поклонившимся гвардейцам было явно неудобно, по меньшей мере, потому что их тренировали в таких случаях стоять по стойке «смирно», но приходилось подчиниться обстоятельствам.
— Садитесь, — приказала она им, — вы все. Мы не можем настаивать здесь на соблюдении формальностей.
«Слово „настаивать“ здесь не вполне уместно», — подумала она. Тем не менее они сели, пробормотав благодарности.
— Мой генерал! Вот эта жужжалка, — капитан похлопал по ней, — принадлежала командиру поплавка. Он промазал по вам, так что она ваша.
Она ничего не знала о жужжалках и заинтересовалась, несмотря на усталость.
— Она все еще работает? И у вас есть, — она в затруднении неопределенно махнула рукой, — то, чем она стреляет?
— Патроны, мой генерал. Да, их вполне достаточно. Видите ли, в поплавке взорвалось горючее. Эти поплавки, они не как солдаты. Скорее, они похожи на талосов и должны получать рыбий жир или пальмоядровое масло для своих моторов. Рыбий жир хуже, но мы используем его, потому что он дешевле. Этот поплавок нес запас патронов для двух жужжалок, и осталось вполне достаточно.
— Я хочу сесть там. — Она посмотрела на офицерское сидение. — Я могу?
— Конечно, мой генерал. — Капитан сдвинулся в сторону, освобождая ей дорогу.
Сиденье оказалось на удивление удобным, мягче и глубже, чем ее кровать в киновии, хотя его обожженная обивка пахла дымом. «На самом деле ничего удивительного», — сказала себе майтера Мята. Этого надо было ожидать, потому что это офицерское сидение, а Аюнтамьенто хорошо относится к офицерам, зная, что его власть опирается на них; и она должна держать это в голове — еще одно, о чем она не должна забывать.
— Мой генерал, не касайтесь этого спускового крючка. Предохранитель опущен. — Капитан протянул руку над ее плечом и нажал на маленький рычаг. — Сейчас он поднят. Пулемет не будет стрелять.
— Эта паучья сеть. — Она коснулась ее. — Это то, что ты называешь прицел?
— Да, мой генерал, задний прицел. Маленький столбик, который вы видите у конца дула — передний прицел. Стрелок выравнивает оба так, чтобы видеть верхушку столбика в одном из маленьких прямоугольников.
— Я поняла.
— Когда цель далеко, мой генерал, используют верхние прямоугольники. А левые или правые в том случае, если сильный ветер, или потому, что пулемет предпочитает одну сторону или другую.
Она откинулась на спинку сидения и разрешила себе, на пару секунд, закрыть глаза. Капитан что-то говорил о ночном зрении, о коротких очередях, которые лучше длинных, и о секторах огня.
Пока он говорил, огонь поглотил чей-то дом, и Липа (если Ворсянка быстро нашла ее и та недалеко) прямо сейчас ищет ее, переходя от одной заставы к другой, от поста к посту, к посту, к посту… Ищет ее и на каждом посту спрашивает, видели ли они ее, знают ли они, где следующий, и не взяли ли ее туда из-за пожаров, потому что Бизон знает, совершенно точно знает, что пожары надо потушить, но боится об этом сказать, потому что знает, что его люди — мужчины и женщины, которые долго и упорно сражались весь день — этого не могут сделать, ну не могут, они не могут сражаться с пожарами ночью и завтра опять сражаться.
Бизон, который заставил ее почувствовать себя такой сильной и знающей, чья густая и курчавая черная борода была длиннее ее волос. Майтера Жасмин предупреждала ее, что нельзя ходить без чепца, и не потому, что это против правил, но потому, что очень многие мужчины возбуждаются при виде женских волос, особенно если они длинные. Она где-то потеряла свой чепец и ходила без него, хотя ее волосы были короткими, потому что их подстригли накоротко в первый день, их все.
От гнева майтеры Жасмин она убежала в холодные темные коридоры, полные внезапных поворотов, и бежала, пока не нашла Гагарку, который напомнил ей, что к нему нужно привести богов.
— Кальде, я — полковник Узик, — представился посетитель. Большой человек, настолько высокий и широкий, что Раковину было не видно за одетым в зеленый мундир телом.
— Офицер, который руководит бригадой. — Шелк протянул руку. — Командир. Это то, что вы сказали? Я — патера Шелк.
— Похоже, вы знакомы с нашим подразделением. — Узик сел на стул, который раньше принес Раковина.
— На самом деле нет. Вы принесли мою одежду?
— Да. — Узик поднял вверх небрежно завязанный черный узел. — Некоторое время спустя мы поговорим о ней, кальде. Если вы не видели схему нашего подразделения, откуда вы знаете мою должность?
— Я видел плакат. — Шелк замолчал, вспоминая. — Я ехал на озеро вместе с женщиной по имени Синель. Плакат объявлял об организации резервной бригады. Он был подписан вами и говорил, что любой, кто захочет присоединиться к ней, должен обратиться в штаб Третьей бригады. Патера Раковина, который так любезно заходил ко мне несколько минут назад, упомянул, что здесь располагается Третья бригада. После того, как он ушел, я вспомнил ваш плакат.
— Патера, полковник находился в комнате капитана, — торопливо сказал Раковина, — когда я хотел туда войти. Я сказал им, что подожду, но он заставил меня войти и спросил, чего я хочу. И я рассказал ему.
— Благодарю тебя, — сказал Шелк. — Пожалуйста, патера, немедленно возвращайся в твой мантейон. Здесь ты уже сделал все, что должен был сделать сегодня ночью. — Пытаясь подобрать слова с намеком, он добавил: — Уже поздно. Очень поздно.
— Мне кажется, патера…
— Иди. — Узик дернул свои моржовые усы. — Твой кальде и я должны обсудить деликатные предметы. Он это понимает. И ты должен понять.
— Мне кажется…
— Иди! — Узик совсем немного повысил голос; тем не менее, слово ударило, как кнут. Раковина торопливо вышел.
— Часовой! Закрой дверь.
Шелк обратил внимание, что кончики усов полковника были белыми; разговаривая, Узик накручивал их на указательный палец:
— Так как вы не видели нашу схему, вы не знаете, что бригадой командует генерал, которого называют бригадиром.
— Да, — признался Шелк. — У меня даже мысли такой не было.
— В таком случае я должен вам кое-что объяснить. Так как каждый из нас должен знать положение другого, вы должны знать, что я — обычный полковник, старший офицер. — Узик отпустил усы и коснулся серебряной скопы на воротнике. — Тем не менее, я командую моей бригадой в точности как бригадир. Уже четыре года. Хотите вашу одежду?
— Да. Я бы с удовольствием ее надел, если вы разрешите.
Узик кивнул, хотя было не ясно, означает ли его кивок разрешение или понимание.
— Вы были почти мертвы. Игла прошла через легкое.
— Тем не менее, я почувствую себя лучше, если встану и оденусь. — Это была ложь, хотя он страстно желал, чтобы она стала правдой. — Я бы с удовольствием сидел на кровати, а не лежал, но на мне ничего нет.
Узик хихикнул:
— Вы хотите и вашу обувь?
— Обувь и носки. Нижнее белье, штаны, тунику и сутану. Пожалуйста, полковник.
Кончики усов поднялись вверх.
— Кальде, если вы оденетесь, вы легко сможете убежать. Верно?
— Вы сами сказали, полковник, что я едва не умер. Мне кажется, что человек, стоящий на краю смерти, может убежать — но не легко.
— Кальде, мы достаточно грубо обращались с вами. Били. Мучили.
Шелк покачал головой:
— Вы стреляли в меня. По меньшей мере я полагаю, что в меня стрелял один из ваших офицеров. Но мою рану лечил ваш врач, и меня поместили в эту комфортабельную комнату. Никто меня не бил.
— С вашего позволения. — Узик внимательно осмотрел его. — Ваше лицо в синяках. Мне кажется, что мы вас избили.
Шелк покачал головой, оттолкнув от себя воспоминание о тех долгих часах, когда его допрашивали советник Потто и сержант Песок.
— Вы не хотите объяснить происхождение ваших синяков. Вы сражались, кальде, — позор для авгура. Или дрались на кулаках. Скорее дрались, как мне кажется.
— Из-за своей беспечности и глупости я упал с лестницы, — сказал Шелк.
К его удивлению, Узик шлепнул себя по колену и громко захохотал.
— Именно так и говорят наши труперы, кальде, — он вытер глаза, все еще посмеиваясь, — когда одного из них избивают остальные. Он утверждает, почти всегда, что упал с лестницы казармы. Они не хотят признаваться, что они обманывали своих товарищей или что-то украли у них.
— Однако в моем случае это соответствует истине, — счел Шелк. — Два дня назад я пытался украсть, хотя и не обмануть. Но я действительно упал с лестницы и получил эти синяки.
— Я просто счастлив слышать, что вас не избивали. Наши люди иногда действуют без приказа. Я должен знать, когда они действуют вопреки своим приказам, и, будьте уверены, сурово наказываю их за это. Что касается вас, кальде… — Узик пожал плечами. — Я послал одного офицера, потому что мне требовалась более точная информация о ходе битвы за Аламбреру, чем та, которую мне давало стекло. У меня есть запас провизии для раненых и пленных. Мне нужно было оценить, хватит ли его мне.
— Понимаю.
— И он вернулся с вами. — Узик вздохнул. — Теперь он ожидает медали и повышения в звании за то, что поставил меня в очень трудное положение. Вы понимаете меня, кальде?
— Не уверен.
— Мы сражаемся, я и вы. Ваши последователи, сотня тысяч или даже больше, против гражданской гвардии — нескольких тысяч солдат и офицеров, и меня, в том числе. Каждая сторона может победить. Согласны?
— Да, так мне кажется.
— Давайте предположим, на мгновение, что моя. Я не собираюсь быть несправедливым по отношению к вам, кальде. Потом мы обсудим вторую возможность. Допустим, что мы победили, и я докладываю Аюнтамьенто, что вы — мой пленник. Меня тут же спрашивают, почему я не доложил об этом раньше, и за это меня могут отдать под суд военного трибунала. Если мне повезет, я отделаюсь разрушенной карьерой. Если нет — меня расстреляют.