— Мукор? — спросила Гиацинт. — Ты имеешь в виду шизанутую дочь Крови? Она была здесь?
— В некотором смысле. — Шелк обнаружил, что, когда пристально глядит на желтые бокалы и шоколадного цвета виолончели, танцующие по ковру, он может говорить с Гиацинт не задыхаясь и даже обдумывать, иногда, свои слова.
— Я встретил ее ночью фэадня и говорил с ней в оранжерее еще до того, как ты нашла меня. Если смогу, я расскажу тебе о ней позже… там все ужасно и весьма запутанно. Но, самое главное, она согласилась передать мое послание генералу Мята, и сделала это. Когда я, раньше, говорил с полковником Узиком, его бригада была в резерве; сейчас, когда началась атака, ее перебросили на Палатин, как подкрепление.
Гиацинт кивнула:
— Так он и сказал мне перед тем, как мы разбудили тебя. Он сказал, что нам очень повезло: советник Лори приказал ему послать кого-нибудь, чтобы убить тебя, но он пришел сам и привел с собой врача.
— Я оперировал вас вчера, кальде, — сказал Шелку хирург, — но не думаю, что вы меня помните. Вы были при смерти. — Он был лысеющим человеком, с лошадиным лицом и глазами, покрасневшими от бессонницы и усталости, на мятой зеленой тунике отчетливо виднелись пятна крови.
— Вы слишком мало спали, доктор.
— Четыре часа. Я бы не стал спать так много, но руки начали трястись. У нас больше тысячи раненых.
Гиацинт села на кровать рядом с Шелком.
— Ровно столько времени было и у нас — четыре часа, я имею в виду. Наверно, я выгляжу как ведьма.
Он сделал ошибку, пытаясь проверить это, и обнаружил, что его глаза отказываются покидать ее лицо.
— Ты — самая прекрасная женщина на Витке, — сказал он. Ее рука нашла его руку, но она легким наклоном головы показала на Квезаля.
Квезаль дремал — или так казалось — в своем красном кресле; но тут он поднял голову, словно она произнесла его имя.
— Есть ли у тебя зеркало, дитя мое? В таких апартаментах обязано быть зеркало.
— В гардеробной есть стекло, Ваше Святейшество. Если вы захотите, оно покажет вам ваше отражение. — Гиацинт укусила полную нижнюю губу. — Только сначала я должна там переодеться. Мне кажется, что Уззи через минуту вернется с речью для патеры и одной из этих штук — с ухом.
Квезаль с трудом поднялся, помогая себе посохом, и сердце Шелка устремилось к нему. Как он слаб!
— У меня было четыре часа, чтобы поспать, Ваше Святейшество, у Гиацинт даже меньше, я боюсь, и у доктора примерно столько же; но я не верю, что вы, Ваше Святейшество, вообще спали.
— Людям в моем возрасте не надо много спать, патера-кальде, но я бы хотел зеркало. У меня заболевание кожи. Вы слишком хорошо воспитаны, чтобы сделать мне замечание, но я его делаю сам себе. Я ношу с собой помаду и краску, как женщина, и гримирую лицо, как только получаю возможность.
— В бальнеуме, Ваше Святейшество. — Гиацинт тоже встала. — Там тоже есть зеркало, и я переоденусь, пока вы там.
Квезаль заковылял в бальнеум. Гиацинт подождала, держа руку на задвижке, явно рисуясь, но так грациозно, что Шелк мог бы простить ей намного более худшие поступки.
— Вы, мужчины, думаете, что женщине нужно много времени, чтобы одеться, но сегодня утром я оденусь за пять минут. Не уходите без меня.
— Мы не пойдем, — пообещал Шелк, и не дышал, пока за ней не закрылась дверь будуара.
— Плох вещь, — пробормотал Орев со столбика.
Меченос продемонстрировал Шелку трость с серебряной окантовкой.
— Вот теперь я могу показать тебе ее, парень! Скромная? Соответствующая? Авгур не может носить меч, верно? Но ты можешь носить трость! Разве в первый раз ты пришел ко мне не с тростью, а?
— Плох вещь! — Орев прыгнул на плечо Шелку.
— Да, тогда у меня была трость, но сейчас ее нет. Боюсь, я ее сломал.
— Эту не сломаешь! Смотри! — Меченос что-то сделал, и рукоятка трости отделилась от коричневого деревянного древка, обнажив прямой и узкий обоюдоострый клинок. — Поворот, и они разошлись! Попробуй!
— Я бы, скорее, предпочел свести их вместе. — Шелк взял у него трость; она казалась тяжелее обычной, но легче меча. — Плохая вещь, как и сказал Орев.
— Никель и сталь! И хром! Чистая правда! Может парировать азот! Веришь в это?
Шелк пожал плечами:
— Да, наверное. Когда-то у меня был азот, и он не смог прорезать стальную дверь.
Слово азот напомнило ему о позолоченном игломете Гиацинт; он поспешно сунул руку в карман.
— Вот он. Я должен вернуть его ей. Я боялся, что он каким-то образом исчез, хотя и не мог себе представить, кто мог взять его, за исключением самой Гиацинт. — Он положил игломет на простыню персикового цвета.
— Я отдал тебе большой, парень. Он еще у тебя?
Шелк покачал головой, и Меченос начал рыскать по комнате, открывая шкафы и проверяя полки.
— Эта трость может пригодиться, согласен, — сказал ему Шелк, — но игломет мне точно не нужен.
Меченос вихрем пронесся по комнате, оказался перед ним и протянул игломет.
— Собираешься установить мир, а?
— Надеюсь, мастер Меченос, и это в точности…
— А что, если им не понравится способ, которым ты собираешься установить его, парень? Бери!
— Вот, пожалуйста, кальде. — В комнату ворвался Узик, державший в руках лист бумаги и черный предмет, больше похожий на отлитый из пластика цветок, чем на настоящее ухо. — Я включу его прежде, чем передам вам, и вам останется только говорить в него. Понимаете? Мои громкоговорители повторят все, что вы скажете, и все вас услышат. Вот ваша речь.
Он протянул Шелку лист бумаги.
— Сначала прочитайте ее, так будет лучше. Вставьте свои мысли, если хотите. Однако я бы не стал слишком далеко удаляться от текста.
Слова ползли по листу, словно муравьи, некоторые несли значение в своих черных челюстях, большинство — нет.
«Повстанческие силы. Гражданская гвардия. Бунтовщики. Комиссары и Аюнтамьенто. Армия. Стражи Аламбреры. Повстанцы и Гвардия. Мир».
Наконец-то это слово. Мир.
— Хорошо. — Шелк дал листу упасть на колени.
Узик что-то крикнул кому-то во внешней комнате, подождал ответа, который пришел очень быстро, прочистил горло и поднес ухо к губам.
— Говорит генералиссимус Узик из гвардии кальде. Слушайте меня все сражающиеся и, особенно, мятежники. Вы сражались, потому что хотели сделать патеру Шелка кальде, но кальде Шелк с нами. Он с гвардией, потому что знает, что мы с ним. Теперь вы, солдаты. Ваш долг — повиноваться нашему кальде. Он сидит здесь рядом со мной. Слушайте его приказы.
Шелку отчаянно хотелось оказаться за своим старым выщербленным амбионом; он говорил, а его руки слепо искали амбион, шелестя бумагой.
— Мои товарищи-граждане! Генералиссимус Узик сказал вам чистую правду. Разве мы не… — Слова, казалось, были склонны прятаться за его трясущимися пальцами. — Разве мы, каждый из нас, не жители Вайрона? Мой друг, гражданин! В этот исторический день… — почерк расплылся, и следующая строчка началась с наполовину бессмысленной фразы.
— Нашему городу грозит страшная опасность, — сказал он. — Я думаю, что опасность грозит всему Витку, хотя и не уверен.
Он кашлянул и сплюнул на ковер запекшуюся кровь.
— Пожалуйста, извините меня. Меня ранили. Но это не имеет значения, потому что я не собираюсь умирать. Как и вы, если послушаете меня.
Он, слабо, услышал собственные слова, которые эхом отзывались в ночи за стенами Горностая: «Послушаете меня». Громкоговорители, о которых говорил Узик, рты с громоподобными голосами, каким-то образом слышали его и каким-то образом повторяли его мысли.
Дверь в бальнеум открылась. Квезаль, появившийся в дверном проеме, ободряюще кивнул, и Орев вернулся на свой пост на кроватном столбике.
— Невозможно восставать против самих себя, — сказал Шелк. — Значит, нет никакого восстания. Нет бунта, и вы не бунтовщики. Да, мы можем сражаться друг против друга, и мы именно это и делали. Это было необходимо, но время необходимости уже прошло. Опять есть кальде — я ваш кальде. Нам был нужен дождь, и дождь пошел.
Он замолчал и посмотрел на богатые дымно-серые шторы.
— Мастер Меченос, не могли бы вы открыть это окно, пожалуйста? Спасибо.
Он глубоко и немного болезненно вдохнул холодный мокрый воздух.
— Мы получили дождь, и, насколько я могу судить о погоде, получим больше. Давайте же получим мир — это подарок, который мы можем сделать сами себе, и намного более ценный, чем дождь. Давайте получим мир.
(Что сказал тот капитан в гостинице миллион лет назад?)
— Многие из вас голодны. Мы планируем купить еду на деньги города и продать ее вам намного дешевле. Но не отдадим даром, потому что всегда есть люди, которые растранжирят все, что достается бесплатно. Но очень дешево, так что даже нищие смогут купить ее. Моя гвардия освободит из ям заключенных. Утром генералиссимус Узик, Его Святейшество Пролокьютор и я отправимся в Аламбреру, и я отдам приказ. С этого мгновения все заключенные помилованы — я помиловал их. Они будут голодны и слабы, так что, пожалуйста, разделите с ними вашу еду.
Он вспомнил свой голод, голод в доме авгура, и еще более страшный голод под землей, грызущий голод, который превратился во что-то вроде болезни к тому времени, когда Мамелта нашла в подземной башне странную дымящуюся еду.
— В этом году у нас был плохой урожай, — сказал он. — Давайте молиться, каждый из нас, чтобы в следующем году он был лучше. Я часто молился об этом, и буду молиться снова; но если мы хотим иметь достаточно еды до конца жизни, нам нужна вода для наших полей в то время, когда дождя нет.
— Под нашим городом находятся древние туннели. Некоторые из вас подтвердят это, потому что они попадали в них, когда копали фундамент. Эти туннели достигают озера Лимна — я знаю это, потому что был там. Если мы сможем построить водозабор из озера — а я уверен, что сможем, — мы будем использовать туннели, чтобы доставлять воду на фермы. Тогда у нас будет полно дешевой еды, и надолго. — Он хотел сказать «пока не придет время оставить виток», но проглотил слова и замолчал, глядя на серые шторы, волнуемые легким ветром, и слушая свой голос через открытое окно.