Пошёл мелкий дождик, и он сделал это испытание ещё более тяжёлым.
Одежда намокла, ещё добавила веса, трава скользила под её ботинками, дыхания стало не хватать ещё больше. Она ненавидела себя за то, что ей приходилось брать передышки, когда темнело в глазах, и за то, что за каждым раненым она шла всё с меньшей охотой.
Она дотащила до лазарета четверых, прежде чем вымоталась окончательно и поняла, что в её борьбе никакого смысла. Если защитники не отстоят лагерь — безопасного места тут всё равно не будет. Не имеет никакой разницы, где она оказывает помощь, под тентом, подальше от поля боя, или под открытым небом. Она куда нужнее с бинтами у раненых и истекающих кровью, чем по дороге до лазарета... её ошибка стоила нескольких жизней.
Назад она возвращалась уже бегом, не пытаясь спрятаться. Надеялась на густой дым, скрывавший её, гарью оседавший в её горле и на её лице. Она кашляла, дышала ещё тяжелее, пыталась просто работать и не думать. Не было у неё времени на мрачное настроение. Чаша весов сдвинулась вниз и остановилась на триста двадцать четвёртом — потерявшим сознание, ослабившим хватку и истёкшим кровью из раны на внутренней стороне бедра. Артерия была лишь надрезана, хватило бы хорошей повязки, солдат боролся за свою жизнь долго, но ослабел. Если бы она была рядом, то он был бы жив.
Чуть дальше она увидела телегу с боеприпасами и её уже мёртвых возниц и охранников. Всё пространство вокруг покосившийся деревянной конструкции было усеяно стрелами. Лучники сделали всё, чтобы она не дошла до места назначения, стреляли издалека, с трудом различая её в дыму, но всё-таки попали достаточное количество раз. Спасать там было некого.
Она проглотила комок в горле и обошла драматическую сцену подальше, выглядывая на земле убитых и раненых, которых становилось всё больше и больше. Сражение шло от неё в полсотни метров, любой темник мог прорваться и добежать до неё, здесь она была в опасности, но что это меняло?
"Выносить раненных с поля боя на расстояние полёта стрелы", — вспомнился ей один из уроков. Она всё это время была уязвима, как и раненные на поле боя, просто темники не посчитали их достаточно занятными целями и не стреляли в их сторону, во всяком случае до поры до времени. Она поступила правильно, вытаскивая раненных подальше отсюда, и одновременно с этим, она была нужна и тут тоже...
Её окликнули по имени. Она не узнала голос, да и лицо — слишком уж оно было заляпано кровью и грязью. Голос был ясным, как и взгляд, крепкий юноша тянул к ней руку, лежа на спине. Не пошевелись он — она бы приняла его за мёртвого и прошла мимо. Она бросилась к нему, начала прикладывать тампоны, мотать повязки, но ран у него было слишком много. Он говорил что-то о том, как сражался, как шёл в атаку, как темники шли на приступ волна за волной, почти без перерыва, как он понял, что стену никак не удержать, но и отступить тоже не мог. Голос его был таким ясным и чистым, почти нереальным в мелкой россыпи дождя, густом тумане и окружающих звуках битвы.
Вдруг крики поменялись, слились в один, резко выделились из клацаний металла и глухих ударов, и начали быстро приближаться. Анижа увидела в дыму волну людей, бегущих на неё, сама вскрикнула, схватила раненного и вжала в канаву, чтобы их обоих не растоптали.
Ей досталось два или три удара, она была слишком напугана и не поняла, что вообще произошло и цела ли она. Мальчонке, которого она прикрыла собой, не досталось ни одного, но ему уже и так было достаточно. Она даже заметила, как дыхание его прекратилось и он испустил дух. Она пыталась снова вдохнуть в его лёгкие живительный воздух, давила на грудь, чтобы снова запустить сердце, но он уже был на дороге к Вратам.
Шестьсот двадцать пять.
Она подняла голову. У южной стены больше не было защитников. Там ещё копошились чёрные фигурки, собирались в одну большую чёрную тучу, покрытую дымом и медленно двигались в её сторону.
Почему темники не напали ночью, разве они не любят это дело? Почему она тут, а не в лазарете, стоит на их пути, а не над раненными, которых ей должны были привозить? Почему защитники не смогли отстоять стену? Они что проиграли? Что теперь будет с ней? Со всеми ними? Как она будет заботиться о раненых?
Рядом раздался стон.
Анижа вскочила и увидела ещё одного, кто в ней нуждался. Он был ранен в плечо стрелой, поскользнулся на мокрой траве, и ему досталось от своих же товарищей. Его грудь и голова выглядели плохо, сознание было замутнённым, он стянул с себя шлем, судорожно пытался двигаться, озирался расширенными зрачками, тяжёло дышал, но ноги его были слишком слабы и он не понимал, что происходит вокруг.
Она полила его из фляги, пытаясь смыть кровь, начала ощупывать рукой голову, молясь, что не найдёт глубокой раны или разлома кости, он мешал ей и вырывался. Он боролась с ним минуту или две, из его рта пошла пена, он весь затрясся, откинулся назад и его глаза закатились. Она только и могла, что держать его голову, повернуть на бок и следить, чтобы его собственный язык не запал в горло и не перекрыл ему воздух.
***
Её буквально оторвали от раненого.
Она попыталась снова броситься к нему и продолжить зажимать рану на голове, из которой сильной струёй давило кровь, но её ударили наотмашь тяжёлой перчаткой и сорвали с плеча сумку. Она покачнулась, едва не упала, получила ещё один тяжёлый удар в живот, сложилась пополам, пытаясь вспомнить как дышать, и её подхватили и увели в сторону... уже свои. Она с трудом разогнулась и узнала одного из солдат, которого лечила от лёгкого ранения и который поправился не так давно.
— Держись-ка за нами сестричка. Не надо им девочку в первых рядах видеть. Знаем мы этих ублюдков, — прошептал он ей и вымученно улыбнулся.
Втиснул в формирующийся строй пленных, мягко усадил на землю, сел рядом, распрямился как мог, и закрыл своей грудью.
Только сейчас до неё дошло, что дела её плохи по-настоящему. Бандиты и ополчившаяся на них городская стража из Соласа никогда не вызывали у неё страха, лишь неприязнь и непонимание. Но даже и близко не могла представить, что твориться в голове темников, и что ей следует от них ждать.
Она так и не узнала, что сделали с послушницами её монастыря и её учителями. Не хотела знала. Предпочитала думать, что просто уехала оттуда за Кальдуром, оставив свою "семью" и подруг в добром здравии.
Страх снова накатил на неё волной, она с трудом удержала вскрик, покачнулась, пытаясь вскочить и бежать, но солдат сидящий рядом вдруг схватил её за руку и не позволил. Она взглянула на него испуганными глазами, и тут же перевела взгляд на свою одежду, словно та горела...
Нет, она вся перепачкана кровью и грязью, да и уже давно не носила одежду послушниц. Она просто девушка из лазарета. Девушка... с которой могут сделать страшное... Нет, только не это, что угодно, только не это... Только не так...
Крупные пальцы сжали её ладонь до боли и хруста, она застонала, ещё больше выпучила глаза и упёрлась в спокойного и сосредоточенного солдата, который дышал глубоко и медленно, и всем видом показывал, что ей следует сделать тоже самое. Просто подышать и успокоится.
Темники захватили лагерь.
Они все полностью в их власти. Непонятно, чего ждать. Но это война. Рано или поздно такое с ней могло случиться. Ведь она просто не могла уйти, как её не выгонял Кальдур, как на неё не смотрела Розари, как не предлагал ей Дукан. Просто не могла и всё. Она тут потому что по-другому быть не могло. Она на своём месте. Там, где и должна быть. Чем темнее Мрак, тем ярче должен быть Свет. А она, Анижа, жрец, и доверенный проводник Света, когда рядом нет Госпожи.
Она благодарно кивнула солдату, всё ещё тяжёло дыша, освободила руку, чуть отодвинулась от него, чтобы не привлекать внимания и попыталась собраться. Ей нужно понять, что происходит вокруг, и как теперь себя вести. Она должна быть собранной и внимательной, чтобы не допустить ошибок и выбраться из этой ситуации. Или хотя бы помочь выбраться другим.
В центре лагеря пленных собиралась всё больше. Перед Анижей и защищавшим её солдатом возник ещё один ряд сидящих на коленях, затем ещё один и ещё. Анижа было дёрнулась, что перевязать раненного, попавшего в поле зрения, но солдат дёрнул её за рукав и снова усадил на место.
— Тише, сестричка, чуть попозже мы со всем этим разберёмся. А пока опусти голову, не смотри на них, и не совершай резких движений. Тебя тут нет. Ты камешек, ну или веточка, тебя просто качает ветром, и ты ни в чём не участвуешь.
— Он же кровью истечёт, — прошептала Анижа и снова попыталась дёрнуться, но солдат только крепче ухватил её.
— Значит, на то воля Госпожи. Теперь твоя жизнь важнее всех их...
— И вовсе нет! — зашипела на него Анижа, но солдат терпеливо продолжил:
— Ты должна в первую очередь позаботиться о самой себе, а потом уже о ком-то другом. Будь тихой, острожной и не накликай на себя беды. Не давай темникам повода заметить и сделать что-то плохое. Поняла меня?
Поняв, что солдат не отпустит, Анижа надула губы, нервно кивнула и не удержалась от ещё одного взгляда на темников.
Впервые она увидела их так близко, без криков и боя, без крови и ран, свободных, не в клетках. Они совсем были не похожи на пришибленных и побеждённых пленников, или сосредоточенных воинов, которые ни раз пытались её убить. В этой обстановке в них проявилось нечто схожее, что сплачивало их. Взгляд и осанка. Полные спокойного презрения, высокомерия и какого-то чувства избранности. Даже остромордые и длинноухие худющие псы темников обладали таким же взглядом. Они не лаяли, не рвались с поводков, смотрели исподлобья, низко рычали, и лишь иногда рвались укусить тех, кого проводили слишком близко.
Последние очаги схватки затихли, дым почти рассеялся, укрепления догорели, а монодон уже был на земле, недалеко от лагеря. Своими щупальцами он цеплялся за рощицу деревьев, почти касался пузом земли, и выпускал из своего чрева всё новые и новые фигуры темников, уже идущих по направлению к лагерю.