— Это расстроит кое-кого из моих партнеров.
Джон сел на кровати. Он был не дурак и уже играл в эти игры, правда, нельзя сказать, чтобы с удовольствием.
— Кого конкретно?
— Ну, я не знаю. Сейчас слишком позднее время для таких разговоров.
Джон расслышал отдаленный мужской голос.
— Это Доминик, или Пьер, или Петров?..
— Иван, — отчеканила Саша. — Растянул сухожилие и нуждается в моральной поддержке.
— Передай ему мои соболезнования. Но сначала объясни мне, что происходит. Я вышел из того возраста, когда человеку можно вешать лапшу на уши.
— Ты не понимаешь, что значит быть танцовщиком… перегрузки…
Знакомая песня! Джон снова откинулся на подушку.
— Что именно я не понимаю?
— Между танцовщиками существует солидарность.
— А, вот, значит, где собака зарыта. Тебе нравится Иван?
— Н-ну… да… Но это не то, что ты думаешь.
— Откуда ты знаешь, что я думаю, а, Саш? Ты настолько поглощена собственными переживаниями — твои ноги, твой зад, твои сухожилия, — что не способна прочесть мысли другого человека, даже если их напишут громадными неоновыми буквами.
— Ты несправедлив!
Она чуть не плакала. Впервые за много месяцев ему не было до этого дела. Один телефонный звонок — и все кончено. Он сыт по горло!
— Может, и несправедлив, детка, — мягко ответил он, — но я говорю правду. Кажется, нам пора выйти на поклон и красиво отступить, прежде чем в последний раз опустят занавес. Если я правильно понял содержание программки, четвертый акт только что закончился.
— Поговорим, когда я приеду.
— О чем? О твоих ногах? Или о солидарности танцовщиков? Саш, я не танцовщик, а мужчина, у меня ответственная работа, я живу полной жизнью и хочу делить ее с любимой и любящей женщиной. Хочу иметь детей. Можешь ты дать мне это?
— Нет, — честно призналась Саша. Ей ни в коем случае не улыбалось на целый год выйти из строя в связи с рождением ребенка, а потом тратить бешеные усилия на восстановление формы. — Неужели это так важно?
— Да, очень. Мне сорок два, у меня больше нет времени на забавы. Я уже отдал дань артистическому сообществу…
— Вот я и говорю — ты не способен понять, какие у нас нагрузки. Джон, неужели так уж необходимо иметь детей?
— Для меня — да. И потом есть еще множество других вещей, для которых в твоей жизни нет места. Прежде всего ты не нуждаешься во мне. И ни в ком другом. Будь честной сама с собой. — Она долго не отвечала, и Джону захотелось отключиться. Не о чем больше говорить. — Прощай, Саш. Не принимай близко к сердцу. Я тебе позвоню. Может, как-нибудь пообедаем вместе?
Она оставила в его квартире кое-какие вещи, но ему не хотелось ее видеть.
— Ты хочешь сказать, что между нами все кончено?
До него снова донеслись звуки мужского голоса. Они что, делят одну комнату? Ах, какая разница…
— Пожалуй, да.
— И за этим позвонил?
— Нет. Я это понял только что.
— У тебя другая?
Джон усмехнулся;
— Нет. — На самом деле в его жизнь вошли сразу три женщины, заполнили мысли и сердце. Но не в том смысле, как думала Саша. — Нет, — повторил он. — Никого конкретного. Не переживай.
С этими словами Джон Чепмен опустил трубку на рычаг и выключил свет. Впервые за много месяцев он чувствовал себя свободным.
Часть IV. Мегана
Глава 24
Перелет в Сан-Франциско оказался легким. Самолет приземлился в два часа дня по местному времени, так что к четырем Джон успел наведаться к Ребекке. Ее офис расположился в обветшавшем старинном особняке в викторианском стиле, в бедном районе на окраине города. Однако внутри дома Джона ожидал сюрприз: здесь царил порядок, обстановка была небогатая, но мебель подобрана со вкусом. Множество цветов в горшках и вазах создавали уютную атмосферу.
Сама Ребекка оказалась привлекательной женщиной лет шестидесяти с небольшим. Густые седые волосы толстой косой спускались вдоль спины. Она носила опрятные голубые джинсы, накрахмаленную белую рубашку мужского покроя, красные веревочные сандалии и алый цветок в волосах. Симпатичная, интеллигентная немолодая хиппи. Она тепло улыбнулась Джону и пригласила в кабинет, явно не представляя себе цели его прихода. Джон оставил в приемной свой дорожный саквояж. Женщина приняла это как должное и не выказала беспокойства.
— Вы не очень-то похожи на моих обычных клиентов, мистер Чепмен. Чай? Кофе? У нас тут не менее дюжины сортов травяного чая.
Джон отказался, заранее сожалея, что придется огорчить эту достойную женщину.
— Миссис Абрамс, я по частному делу. Мы давно разыскиваем вас и вашего мужа. Пришлось попотеть! Последние сведения о вас относятся к пятьдесят восьмому году. Вы тогда жили в Нью-Йорке.
Ребекка продолжала спокойно сидеть в кресле. Должно быть, она много лет занималась йогой — это проявлялось в грациозных, замедленных движениях, спокойной позе и, по-видимому, в умении сохранять душевное равновесие.
— Мы часто переезжали с места на место, долго жили на юге, а когда переехали сюда, муж заболел. Шесть с половиной лет назад он перенес тяжелую операцию, и мы решили, что ему пора отдохнуть. Так что я теперь одна практикую, с помощью нескольких милых женщин. Но это уже не та практика, какую мы вели с Дэвидом, хотя основные принципы остались прежними. Большинство наших дел связано с дискриминацией и борьбой за гражданские права.
— А чем занимается ваш муж?
— Дважды в неделю читает лекции. Работает в саду. Делает массу других приятных вещей.
— А ваша дочь?
— Она осталась в Кентукки. Откуда вы так хорошо знаете нашу семью? — Женщина слегка нахмурилась, но не утратила прежнего дружелюбия.
— Я тоже юрист, возглавляю «Агентство Джона Чепмена» в Нью-Йорке. В отличие от вас, я не питал особой любви к юриспруденции и занялся сыском. Вернее розысками. В данном случае я выступаю от имени Артура Паттерсона. Не знаю, говорит ли вам что-либо это имя, но это он в пятьдесят восьмом году передал вам для удочерения маленькую Мегану Уолкер. Теперь вспомнили?
Женщина согласно кивнула. С ее губ сошла улыбка.
— Что случилось? Зачем мистеру Паттерсону понадобилось нас разыскивать?
В ее сердце росла тревога — словно у нее хотели отобрать дочь. Это единственное, чего она всю жизнь боялась.
— Попросту говоря, миссис Абрамс, он находится при смерти и пожелал удостовериться, что все три порученные его заботам дочери Уолкеров хорошо устроены. И еще он мечтает перед смертью помочь им встретиться, чтобы они знали: у них есть сестры.
— Боже! Через тридцать лет! Зачем им теперь какие-то сестры? — У Ребекки был такой вид, будто она вот-вот велит вышвырнуть его из офиса.
Он подумал: вдруг это сослужит им добрую службу.
— Мне понятны ваши чувства. Тридцать лет — слишком долгий срок…
Ребекка недоверчиво покачала головой.
— При удочерении мы выдвинули условие — полное отсутствие его или чьих бы то ни было контактов с малышкой. Поэтому и уехали из Нью-Йорка. Это нечестно по отношению к Мегане — через столько лет вытаскивать на свет Божий ее прошлое.
— Она может отнестись к этому иначе. Вы сказали, она в Кентукки?
— Да, в Аппалачах. Как раз заканчивает стажировку в качестве акушерки. — Ребекка произнесла это с гордостью, но в ее устремленном на Джона взгляде сквозила враждебность.
— Я мог бы с ней увидеться?
Для него этот вопрос был чистой формальностью, но женщина разгневалась.
— Нет, мистер Чепмен. Неужели вы вправду полагаете, будто имеете право через столько лет вносить в жизнь Меганы боль и смуту? Вам известно, как умерли ее родители?
— Да, а самой Мегане?
— Конечно, нет. В общем, позвольте мне заявить, что это абсолютно исключено. Моя дочь не знает, что она приемыш.
Ребекка остановила на нем тяжелый взгляд, и у Джона упало сердце. Как они могли скрыть? Либералы, люди с широкими взглядами! Это все только усложняет жизнь, в первую очередь для них самих.
— Миссис Абрамс, у вас есть еще дети?
— Нет. И ей незачем знать. Она — наше единственное дитя, мы взяли ее совсем крошкой. У нас не было причин обрушивать на нее горькую правду.
— А сейчас?
Он заглянул ей в глаза и вновь испугался. Нет, Ребекка Абрамс ему не союзница. Зато теперь он знает, где искать Мегану. Если понадобится, он разыщет ее без их помощи. Может быть, это жестоко, но она имеет право знать о существовании сестер.
Ребекка долго хранила молчание.
— Не знаю, мистер Чепмен. Честно говоря, не думаю. Мне нужно посоветоваться с мужем, а еще прежде — с его лечащим врачом. Дэвид нездоров, это может стать для него ударом.
— Понимаю. Вы не могли бы через день-другой позвонить мне в «Марк Хопкинс»?
— Хорошо. — Ребекка встала, давая понять, что аудиенция окончена.
После его ухода она вернулась к письменному столу и, положив голову на руки, расплакалась. Тридцать лет спустя у нее хотят отнять дочь. Пробудить в девушке любопытство, опутать доселе не существовавшими узами, навязать родню, о которой она не подозревает. После всего, что они с Дэвидом для нее сделали!
Ближе к вечеру она переговорила с врачом, и тот заверил ее, что Дэвид выдержит испытание. Но ей понадобилось целых два дня, чтобы набраться мужества и все ему рассказать. Закончив, Ребекка разрыдалась и выложила все свои страхи. Дэвид ласково погладил ее седые волосы и, держа ее в объятиях, в тысячный раз сказал о своей любви.
— Родная, никто не в силах разлучить нас с Меганой.
Его безмерно тронуло отчаяние жены. Когда Мегана была маленькой, Ребекку постоянно преследовал страх потерять ее. Мегана принадлежала им — и больше никому.
— А вдруг она захочет знать обстоятельства гибели своих родителей?
— Мы ей расскажем.
— Вдруг ее отношение к нам изменится?
— Ребекка, ты прекрасно знаешь, что это невозможно. С какой стати? Она нас любит, мы — ее отец и мать во всех смыслах. Но это не значит, что ей должны быть безразличны ее сестры. Если бы мне сказали, что у меня где-то в мире есть две сестры, я бы рвался их увидеть, но это не умалило бы моей любви к тебе и Мегане.