Он никогда так прямо не высказывался, но, конечно, так и было — все эти годы. Однако с тех пор, как Джон Чепмен явился в Париж, многое изменилось.
— Анри, тут не из-за чего кипятиться. Это просьба моей матери. Она приглашает меня и детей на экскурсию по Нью-Йорку.
— А я запрещаю!
— Я все равно поеду, раз мама просит…
— Твоя мать не инвалид. Я сам ей позвоню и скажу, что ты остаешься.
Александра встала и, в упор посмотрев на мужа, тихо — но за бархатными интонациями угадывалась стальная решимость — произнесла:
— Мне неприятно поступать наперекор твоему желанию, но я должна лететь с мамой в Нью-Йорк.
— Зачем? Объясни. Приведи хоть один разумный довод!
— Это сложно объяснить. Одно очень запутанное семейное дело.
— Александра, ты лжешь!
Он прав, но у нее нет выбора. Правда еще ужаснее.
— Не говори так, Анри. Я ведь ненадолго. Всего на несколько дней.
— Но зачем, черт возьми, зачем? — Он с силой опустил кулак на стеклянную крышку небольшого столика. Александра подпрыгнула.
— Прошу тебя, Анри, успокойся. — Еще немного — и он вынудит ее сознаться! — Ну, просто мама хочет повидать своих родственников и познакомить нас с ними. Что здесь предосудительного?
— Я запрещаю тебе это делать. Не вижу необходимости. Ты замужем и не вольна самостоятельно принимать решения.
— Я не рабыня. Ты не имеешь права решать за меня. Слава Богу, сейчас двадцатый век, а не средневековье.
— Ты не какой-нибудь сверхсовременный синий чулок, чтобы делать все по-своему. В противном случае, иди на все четыре стороны. Я не потерплю под своим кровом подобные выходки. Имей это в виду, прежде чем пускаться на авантюры.
— Это же смешно. Ты обращаешься со мной как с человеком второго сорта.
— Вовсе нет. Просто я сам решу, что ты будешь делать и когда. Так было четырнадцать лет, и я не вижу резона менять заведенный порядок.
— А я говорю тебе… со всей возможной почтительностью… тридцать первого августа лечу с мамой в Нью-Йорк…
— Посмотрим! В любом случае я не отпущу детей. Ясно?
Это была война самолюбий, и Александра почти возненавидела мужа. Ему не хватало только кнута для выбранной роли.
— Они что, пленницы?
— Ах, вот кем ты себя считаешь!
— Да, с тех пор, как ты сослал меня сюда за преступление, которого я не совершала. Все лето обращаешься со мной как с какой-то дрянью.
— В тебе говорит нечистая совесть.
— Вовсе нет. Я отказываюсь считать себя виновной только за то, что намерена съездить с матерью в Нью-Йорк. И не собираюсь ползать перед тобой на коленях. Самостоятельный человек может делать все, что хочет…
— Баронесса распускает крылышки! Даешь понять, что, раз у тебя собственный доход, можешь не считаться с моим мнением?
— Анри, это жестоко!
Как он может говорить! И все лишь потому, что она не склонилась перед его волей.
— Ты никуда не едешь! Это мое последнее слово.
Александра в отчаянии поникла головой. Ни одна живая душа не сможет помешать ей встретиться с сестрами. Даже муж.
Глава 26
Приехав в Кентукки, Джон как будто попал на другую планету. Ему пришлось дважды пересаживаться с самолета в самолет, а затем три часа трястись в джипе по извилистой горной дороге до так называемого мотеля — с одной-единственной приличной комнатой и туалетом в коридоре. Он долго сидел в темноте, прислушиваясь к уханью сов снаружи и пытаясь представить себе Мегану.
Наконец он уснул и проспал до утра. Зашел в попутный ресторанчик. Позавтракал яичницей с овсянкой и выпил чашку мутного кофе.
Во второй половине дня за ним прибыл все тот же джип. Водитель — шестнадцатилетний паренек с несколькими дырками вместо зубов — довез его до клиники, расположенной высоко в горах, в окружении вековых сосен и бедняцких хижин. Дюжина босоногих ребятишек в отрепьях гоняли по улице наперегонки с шелудивыми собаками — те тыкались носом во все подряд в поисках объедков.
Трудно поверить в существование такой глухомани в благословенной Америке — всего в нескольких часах езды от Нью-Йорка, Вашингтона или Атланты. Здесь царила вопиющая нищета. Молодые парни горбились, как старики, под гнетом нечеловеческих условий жизни, запущенных хвороб и постоянного недоедания. У детей с голодухи пухли животы, а у молодых женщин выпадали волосы и зубы.
Как Мегана может все это выносить? Джон брезгливо переступил порог клиники.
Он увидел два или три десятка местных жительниц в очереди. Их окружали хныкающие дети. Все эти женщины были беременны — восьмым или девятым ребенком, несмотря на то, что самим подчас не было двадцати.
К нему подошла симпатичная девушка в джинсах и кедах, с огненно-рыжими волосами, заплетенными в косички, удивительно похожая на Александру.
— Здравствуйте, доктор, — поздоровался Джон.
Мегана ввела его в маленький кабинет, где можно было спокойно поговорить. Он познакомил ее с содержимым папки, подробно рассказал об Александре и сообщил, что, как она сама просила, встреча состоится первого сентября.
— Вы приедете? У вас ничего не изменилось?
Она успокоила его улыбкой.
— Нет-нет, я приеду. Хотя и нелегко отсюда выбраться, — она махнула рукой в сторону коридора.
— Жуткое зрелище.
— Поэтому я торчу здесь. Они крайне нуждаются в медицинской помощи. Так же, как и в пище, в образовании для своих детей. Невозможно поверить, что это происходит в нашей стране.
Она задумчиво потеребила папку и задала ему вопрос о своих настоящих родителях. Ее, как и Александру, мучил вопрос: за что Сэм лишил жизни Соланж? Что стало с ее сестрами? Она приняла близко к сердцу историю Хилари и заулыбалась, когда Джон рассказал об Александре.
— Мы существуем в разных мирах, не правда ли? Французская баронесса… Далековато от Кентукки — во всех смыслах… Мама очень напугана.
— Да, я почувствовал. Ваш отец делает все возможное, чтобы ее успокоить.
— Наверное, это большая драма для приемных родителей — когда взращенное ими дитя начинает интересоваться своей настоящей родней. Но маме не о чем беспокоиться.
Мегана непринужденно улыбнулась. Она знала, кто она и зачем явилась в мир, — в точности как родители. Дэвид с Ребеккой прожили жизнь согласно своим убеждениям. Между ними и Меганой существовало полное родство душ. Все трое были интеллигентными, порядочными людьми, цельными натурами, верными своему призванию.
— Все будет в порядке, — сказала Мегана. — Я обещала маме позвонить сразу после возвращения из Коннектикута. Если я хорошо знаю своих предков, они мигом примчатся.
Джон с удовольствием взглянул в ее смеющиеся глаза. Да, эта девушка знает, чего хочет. Ее жизнь полна. Рядом с ней чувствуешь себя легко и радостно. Джон невольно сравнил ее с такими девушками, как Саша, — зациклившимися на собственной персоне. А Мегана жила для тех, кто в ней нуждается.
В самый разгар их встречи ее срочно вызвали в родильный зал — пришлось делать кесарево. Она отсутствовала два часа.
— Видите, как обстоят дела. Поэтому я и стараюсь надолго не отлучаться.
Она пригласила Джона поужинать у нее дома. То была бедная, скромно обставленная хижина. На полу лежало несколько красивых самодельных ковриков — Мегана покупала их у местных женщин. Она приготовила жаркое, и они приятно провели вечер за беседой о ее юности, друзьях и родителях, которых она глубоко и нежно любила. Она испытывала бесконечную признательность за все, что они для нее сделали, но не осталась равнодушной к известию о том, что когда-то у нее была другая семья.
Раскрасневшаяся от волнения и вина, она казалась юной девушкой.
— Нет, правда, это так интересно — дух захватывает!
Джон дружески потрепал ее по руке. Из всех троих эта производила впечатление наиболее твердо стоящей на ногах.
Потом она подбросила его в мотель на том же самом джипе, подаренном ей родителями перед отъездом в горы. Джон с удовольствием продолжил бы беседу с ней в залитой лунным светом комнате, но к половине пятого утра Мегане предстояло заступить на дежурство.
— Я вас увижу первого в Коннектикуте? — спросила она.
— Да. Я обещал мистеру Паттерсону присутствовать при вашей встрече. По крайней мере вначале, когда нужно будет всех знакомить.
— Тогда до встречи! — Она помахала ему рукой из джипа.
Джон долго смотрел вслед. Над его головой в кронах деревьев ухали совы. Свежий ветер с гор приятно холодил щеки. И он вдруг ощутил желание остаться здесь навсегда.
Часть V. Воссоединение
Глава 27
Александра уложила свои вещи — теперь предстояло заняться багажом дочерей. Анри встретил ее на лестнице и грубо сжал локоть.
— Я думал, ты меня поняла. Я запретил тебе ехать в Нью-Йорк.
— Анри, мне очень нужно.
Ей не хотелось ссориться. Она должна это сделать — вот и все. Нет смысла ее удерживать. Анри последовал за ней в их общую спальню и гневно уставился на заполненные, но еще не закрытые чемоданы.
— Почему ты упрямишься?
Дело, конечно же, в мужчине! Другого объяснения он не находил.
— Потому что для меня это очень важно.
— Ты не привела ни одного убедительного довода. Может, все-таки объяснишь?
Глаза Александры наполнились слезами. Хоть бы напоследок не мучил!
— Не могу объяснить. Это длинная история, которая началась много лет назад.
— Здесь замешан мужчина?
Он смотрел на нее словно прокурор, и в ярком солнечном свете Ривьеры вдруг показался Александре старым. Возможно, его гложет страх, что она увлеклась кем-нибудь помоложе? Жалость заставила ее потерять бдительность.
— Нет. Абсолютно. Это имеет отношение к моим родителям… Трудно все объяснить… Я сама узнала только в июне. — Она подняла на него глаза смертельно раненного животного, и он вдруг почувствовал: сейчас откроется что-то страшное. Возможно, проступок, за который он наказал ее двумя месяцами ссылки, покажется сущим пустяком перед тем, что она скажет… — Моя мать… мои родители… должны были сказать тебе… Я б