покидали родителей и друзей и начинали свою новую жизнь с нуля? Была бы в том прямая необходимость, так ведь нет же! Большинство молодых специалистов отрабатывали свою обязательную трёхгодичную каторгу и, невзирая ни на что, всё бросали и возвращались домой…
Гриша Сладков уехал по распределению в Ленинград, так ни с кем и не попрощавшись. Покинуть провинциальный городок и отправиться в столицы, где больше возможностей продвинуться в музыкальной сфере, было его давней мечтой. То, что он так легко расстался со своими соратниками по музыке и, главное, с Яшкой, немного обижало его, но не очень, ведь у каждого своя дорога, и не всегда остаётся время, если уж пошёл по ней, оглянуться и вспомнить тех, без кого не мог обходиться раньше. К месту, наверное, вспоминалось, как один из кураторов от конторы случайно – или намеренно? – проговорился, что при разборе полётов после незабываемого бардовского вечера первым на ковёр вызывали всё-таки не Яшку, а Гришу. И тот без долгих уговоров и запугиваний сразу указал на него пальцем, как на инициатора «антиармейских» песенок. Это было, конечно, неприятно и не по-мужски, ведь на сцене-то он как раз прилюдно утверждал совсем обратное, но сам-то Яшка – разве он оказался порядочней? Тоже всё выложил, когда надавили и прищемили хвост успеваемостью и будущими карами…
Хоть он уже довольно долго не общался с кураторами из конторы, но свой прощальный привет они ему всё-таки сумели передать. Притом в своём излюбленном стиле – исподтишка и подленько. Как выяснилось позднее, они сочли, что его отмазка от поездки по распределению, о которой он чистосердечно поведал им, произошла в нарушение закона, быстренько просчитали цепочку и выяснили, кому в министерство звонил Яшкин дядюшка. Дальше уже пошло по накатанному сценарию феликсовых птенцов: они устроили крупную неприятность этому влиятельному чиновнику из министерства. А тот уже по цепочке вниз перезвонил дядьке-сталевару и устроил ему форменную головомойку. Очень неприятный разговор состоялся после этого у разгневанного дядьки со своим болтливым племянничком. Кажется, до самой смерти он не простил Яшке его длинный язык… А как бы иначе комитетчики узнали о звонке в министерство?..
После того как спустя некоторое время все разъехались, старых друзей больше не осталось, а новых Яшка ещё не приобрёл. Тем не менее куда-то устраиваться на работу нужно было всё равно. И тут ему уже помог отец, который был не последним человеком в строительной отрасли.
– Поедешь на домостроительный комбинат, – сказал он как-то, вернувшись с работы, – я договорился с главным инженером, тебя возьмут в конструкторское бюро. Будешь работать за кульманом. А там посмотрим, как себя проявишь и что с тобой делать дальше.
– Но я ни бельмеса не понимаю в домостроении! – заартачился Яшка, хотя уже догадывался, что ничего лучше ему не светит, и идти на комбинат всё равно придётся.
– А голова тебе на что? – усмехнулся отец и жёстко прибавил: – Поедешь и будешь работать! Других вариантов у меня нет.
– И у меня тоже, – грустно согласился Яшка.
На следующий день он отправился на домостроительный комбинат и уже через час после появления в тамошнем отделе кадров обживал один из четырёх кульманов в конструкторском бюро в административном корпусе.
Работа оказалась несложной – простые ремонтные чертежи, и только. Поначалу Яшка искренне хотел проявить полёт фантазии и разгул воображения, получившие уже однажды достойную оценку на защите диплома, но здесь этого никому не требовалось. Используемое на заводе оборудование было стандартным, и если в нём ломались какой-то узел или деталь, то их или сразу чинили подручными цеховыми средствами, или вызывали человека из собственного конструкторского бюро, который снимал размеры и делал чертёж на коленке. Потом чертёж передавался в ремонтно-механический цех, а там узел ремонтировали или изготавливали нужную деталь. Вот, пожалуй, и всё, что требовалось от местного конструкторского бюро.
Яшкин энтузиазм угас уже на третий день после начала работы. Он и прежде не планировал становиться гениальным конструктором и изобретателем, а тут даже предпосылок к этому не было. Не известно, как бы сложилась его конструкторская судьба, если бы он отправился по распределению в Новоалтайск, но уж на домостроительном комбинате точно никакого продвижения к сияющим инженерным вершинам не предвиделось.
Как человек деятельный, он долго усидеть на месте не мог, за несколько последующих дней перезнакомился со всеми на заводе, а с некоторыми даже подружился. Оказывалось, что здесь тоже есть люди, не равнодушные к «Битлс», при этом они читают современные книги и смотрят запрещённое кино с видеокассет – короче, ни в чём не уступают его прежним вольнолюбивым друзьям-студентам. Хоть молодёжи на заводе и немного, тем не менее жить тут можно.
Спустя пару месяцев случилось то, чего Яшка совершенно не ожидал. Парторг завода Галина Павловна пригласила его к себе в кабинет и предложила стать секретарём комсомольской организации. Предложение оказалось настолько неожиданным, что Яшка опешил.
Он всегда относился к этой бодрой организации с достаточной долей иронии, редко участвовал в парадных комсомольских мероприятиях и особого энтузиазма, если это не было обязательным, не проявлял. Естественно, он вступил в комсомол ещё в школе, как это сделали все его сверстники, но происходило это скорее за компанию, чтобы не оказаться среди одноклассников белой вороной. Уже потом в институте он под разными предлогами смывался с комсомольских собраний, отказывался от поручений старших комсомольских товарищей, а если уж не удавалось отказаться, то выполнял спустя рукава. Короче говоря, Яшка и комсомол ни в коей мере не были близнецами-братьями.
И вот такое неожиданное предложение…
И тут же в памяти всплывал случай из Яшкиной студенческой молодости, когда он был совсем зелёным и всерьёз не задумывался ни о комсомоле, ни о партии. Девушки, гулянки, музыка – впрочем, здесь он мало чем отличался от своих сверстников.
Как и многих из его окружения, Яшку несколько возмущало то, что историей своей семьи он обязан был интересоваться в те достославные доперестроечные годы гораздо меньше, нежели историей семьи Ульянова-Ленина. Все без исключения в едином порыве и под мудрым руководством партии непременно вливались в единую семью строителей коммунизма, и ничего выдающегося в биографиях простых людишек не должно было происходить по определению, а вот семья Ильича – это нечто другое, это яркий пример для подражания. Правда, никто особо не стремился повторить тернистый путь бессмертного вождя, да и никто никого по большому счёту к этому не призывал. И без вас, ребята, найдутся в будущем достойные претенденты полежать в мавзолее и покрасоваться своими ликами на газетных передовицах и денежных купюрах.
Ясное дело, что после пережитого в лагерях Яшкин отец большим патриотом не стал, и беседовать с ним на подобные темы было бесполезно. А вот мама, как ни странно, до своих последних дней оставалась пламенной коммунисткой, иногда поругивая посмеивающегося над социалистической действительностью папой ну и за компанию Яшку, примкнувшего к нему полностью и безоговорочно.
– Любой нормальный человек, – говорила она, – обязан стать коммунистом!
– Для чего? – усмехался папа. – Чтобы платить взносы? Какие у рядового коммуниста ещё есть права?
– Платить взносы – это не право, а обязанность, – поправляла мама, – а членство в партии рано или поздно пригодится в жизни…
И хоть чаще всего эти разговоры не заканчивались ничем, но иногда от её пламенного коммунистического задора и в самом деле была некоторая реальная польза.
Однажды, ещё в студенческие времена, Яшка прочёл объявление о том, что в институтском профкоме имеются путёвки в Югославию. В страны социалистического лагеря можно было ездить довольно свободно – один раз в два года, и студентов, ещё не успевших испортить свой послужной список чем-нибудь запретным, пускали туда без особых проблем. Но Югославия – это был почти вожделенный наполовину капиталистический Запад, и чтобы попасть в такую поездку, нужно было пройти не одну инстанцию.
Первую палку в колёса Яшке пытались поставить ещё на комиссии профкома института.
– Понимаете, – заявил председатель комиссии, – в такие поездки мы рекомендуем только самых идеологически выдержанных товарищей…
– И я к таковым не отношусь? – нахально перебил его Яшка.
– Ну, почему же, – запнулся председатель, – к вам у нас претензий нет, но, сами понимаете, сложная международная обстановка…
И тут Яшка снова перебил его:
– А разве бывает когда-нибудь международная обстановка простой? Не хотите меня пускать, наверное, потому что я еврей?
В комнате, где они находились, воцарилась напряжённая тишина. Взоры присутствующих скрестились на председателе профкома, который должен был как-то отреагировать на кощунственные вопросы этого наглеца. Ни слова не говоря, тот быстро подписал характеристику, сунул Яшке в руки и жестом выпроводил за дверь.
Прислонившись ухом к двери, Яшка услышал, что ему вслед говорят профсоюзные вожачки.
– Зачем ты подмахнул ему характеристику? – удивлённо поинтересовался председатель комиссии.
– Кто его знает, на что он способен, если говорит такое! – принялся оправдываться профкомовец. – Начнёт кляузы строчить по всем инстанциям, мол, зажимаем национальные меньшинства, то есть евреев, потом от грязи не отскребёшься… Всё равно ему ещё проходить комиссию в райкоме, а там уже уровень другой. Хрен он там проскочит! Вдобавок ещё я позвоню им и предупрежу…
Домой Яшка явился печальным и крайне расстроенным, что не укрылось от всевидящего ока мамы.
– Что случилось? – строго спросила она. – Как прошла комиссия?
Когда Яшка рассказал, она, недолго раздумывая, стукнула кулаком по столу и вынесла приговор:
– На комиссию в райком пойдём вместе!
– Да ты что, – заныл Яшка, – люди увидят, что я пришёл с мамой, засмеют же!