– Ну и пусть! Зато поедешь в эту чёртову Югославию. А они пусть и дальше смеются.
И они пошли на комиссию вместе. Когда Яшку вызвали, она хотела пойти с ним, но секретарша загородила дверь грудью:
– Приглашают только его одного, – и ткнула в Яшку холёным пальчиком, при этом, не удержавшись, хмыкнула, – без группы поддержки.
На самом деле никакой комиссии не было, а в кабинете сидел лишь третий секретарь райкома – упитанный мордастый мужик в белой рубашке с потным воротником и сбившимся набок галстуком. Чувствовалось, что профкомовец сдержал обещание и позвонил ему.
– Значит, так, – по-ефрейторски распорядился мужик, – мы тут обсудили вашу кандидатуру с членами комиссии, – и для убедительности окинул взглядом пустое помещение, и пришли к выводу, что вам пока рановато ехать в Югославию. Мы же туда направляем людей не только на песочке лежать и в море плавки полоскать, а пропагандировать советский образ жизни… Между прочим, у нас в стране и без этой Югославии полно замечательных курортов – на Байкале, например, на Дальнем Востоке. А Кавказские Минеральные Воды чего стоят, и ещё много чего… Почему бы вам туда для начала не съездить? Да и группа в Югославию почти укомплектована. Так что моя подпись на характеристике мало чем вам поможет.
– А вы подпишите, – вкрадчиво предложил Яшка, – а там видно будет.
– Что?! – моментально рассердился третий секретарь. – Разве я непонятно объяснил, что не подпишу?!
Из его кабинета Яшка вышел ещё более понурым, чем несколько дней назад из профкома.
– Что тебе сказали? – настороженно спросила мама.
– Как я и предполагал…
– Ага! – мама плотоядно потёрла руки и устремилась к двери в кабинет. Отодвинув плечом вставшую на защиту секретаршу, она пинком распахнула дверь и прошла внутрь. Хоть она и плотно захлопнула дверь за собой, но разговор, который вёлся с обладателем кабинета, проходил на повышенных тонах, и находившимся в приёмной было слышно всё вплоть до последнего слова.
– Какого вы года рождения, молодой человек? – сразу взяла быка за рога мама.
Опешивший третий секретарь послушно выдал:
– Сорок третьего… Какое это имеет значение?
– А я, – перебила его мама, – в партии с сорок первого года, вам это понятно?.. Теперь, как коммунист коммунисту, объясните, почему мой сын не имеет право отдыхать в Югославии?
– Ну… – принялся блеять что-то невнятное хозяин кабинета, – я вашему сыну не запрещал и не отказывал, просто группа укомплектована…
Но мама его не слушала. Опять рывком распахнула дверь и протянула руку:
– Давай характеристику, он подпишет, – и оглянулась на окончательно вспотевшего толстяка, утиравшего пот со лба и шеи. – А не подпишет – он даже не догадывается, куда я с этой бумагой пойду!..
Домой они возвращались пешком, потому что хотелось остыть и успокоиться.
– Знаешь, сынок, сколько сил и нервов на всё это требуется? – сказала мама совсем другим, уже спокойным и грустным голосом. – Вокруг столько проходимцев, притом все они рвутся на такие посты, где порядочным людям просто не место. А в партию, может быть, именно для того и нужно вступать, чтобы бороться с ними на равных… Теперь ты меня понимаешь?
…Яшка стоял сейчас перед парторгом и невольно вспоминал мамины слова.
– Должность эта не освобождённая, – продолжала Галина Павловна, видимо, посчитав, что Яшка всё ещё не может опомниться от счастья и потому ничего не отвечает. – Но и комсомольцев-то у нас на заводе – кот наплакал. Будешь как и прежде работать в своём конструкторском бюро, а зарплата у тебя будет на тридцатку больше… Сколько у тебя сейчас, кстати?
– Сто двадцать пять рублей.
– Ну вот видишь, тридцать рублей от райкома комсомола – это довольно существенная прибавка!.. Отдельный кабинет тебе, правда, не положен. Хотя… У нас есть свободная подсобка, которую занимает уборщица. Выселим её – пускай свои вёдра и тряпки под лестницей хранит, никто их оттуда не стащит. А тебе туда стол поставим и сейф для хранения документов.
– И много там документов?
– Учётные карточки и личные дела комсомольцев – а как ты думал? Их положено в сейфе хранить. Да ещё отчёты, которые ты обязан будешь писать в двух экземплярах – один в райком отправлять, а второй себе в папочку подшивать. Тебе теперь напрямую придётся общаться с райкомовскими товарищами. Ну, и, естественно, со мной… Короче, меньше слов, больше дела! Принимай дела у своей предшественницы. Она в декрет уходит… И вообще, я была ею не особо довольна, потому что с ленцой дама была, не горела на своей должности. А ты – парень, вижу, активный, с инициативой. Вот и давай, доказывай – бери бразды в свои руки…
Что необходимо было доказывать и какие бразды нужно брать, Яшке никто так и не объяснил.
– Разберёшься по ходу дела, – махнула рукой Галина Павловна.
От неё же он получил ключи от сейфа, который рабочие вскоре перетащили в подсобку с неистребимым запахом мокрой тряпки, пару коробок с документами комсомольцев и довольно увесистую папку с отчётами и письмами, которые заводская комсомольская организация на протяжении своей недолгой истории получала от вышестоящих инстанций. Всё это добро, по словам парторга, должно было находиться в сейфе, но… не находилось.
Так Яшка из простого инженера-конструктора превратился в секретаря комсомольской организации небольшого домостроительного заводика и, как ему казалось, начал своё стремительное восхождение по карьерной лестнице к вожделенным сияющим вершинам. Мамины слова постоянно всплывали в его памяти. Конечно, вершин хотелось несколько иных – литературных, музыкальных, творческих, но и эти пока ничего. Вдруг здесь пойдёт дело, и удастся совместить одно с другим. Лиха беда начало…
Каждый его день теперь начинался с визита к парторгу за получением ценных указаний. Если он не появлялся сразу, то в конструкторском бюро спустя некоторое время раздавался телефонный звонок, и недовольный голос парторга требовал на ковёр своего подчинённого.
В принципе, деятельность комсомольского вожака была необременительной, и даже давала ряд преимуществ, которых ни у кого другого не было. Когда Яшке необходимо было исчезнуть от кульмана, к примеру, чтобы покурить с новыми друзьями и обменяться свежими анекдотами, то он мог совершенно спокойно скрыться на час-полтора, особо не заморачиваясь с объяснениями, а молчаливый начальник бюро, прежде ревностно следивший за своим беспокойным подчинённым, теперь с подчёркнутым равнодушием отворачивался и опускал взор в какие-нибудь бумаги на своём столе. Ясное дело, что ссориться с этим юрким пацаном, за спиной которого стоит всесильный партком, было себе дороже.
Особо радовало, что у Яшки теперь появился собственный кабинет – бывшая подсобка, – ключи от которого были только у него и у уборщицы, затаившей на комсорга смертельную обиду за отъём помещения. Правда, телефон ему туда так и не провели, потому что Галина Павловна не дала добро, но так было даже лучше: приходилось бы снимать трубку и отвечать на каждый звонок тех, кто его разыскивает. А так его ищи-свищи!
На двери подсобки повесили гордую табличку «Комитет ВЛКСМ». Инициатива изготовления таблички полностью исходила от Яшки и была положительно оценена на ближайшем парткоме.
Вероятней всего, эта табличка была единственной реальной вещью, созданной Яшкой в период своей бурной комсомольской деятельности. От отчётов о проделанной работе, регулярно отправляемых в райком, и редких проводимых собраний, на которых всегда присутствовало меньше половины работающих комсомольцев, указанных в тех же отчётах, ясное дело никому не было ни тепло ни холодно. Даже парторгу.
Жизнь теперь становилась относительно свободной и комфортной. И ничто не указывало на тучи, незаметно сгущающиеся над Яшкиной кучерявой головой…
2. Характеристика
– Как дела у опалённого в боях комсомола? – каждое утро одинаково шутила Галина Павловна, едва Яшка являлся на ковёр. Похоже, настроение у неё с утра всегда было прекрасное, если казнить подчинённого было пока не за что. Конечно, можно подхалимски похихикать с начальством, глядишь, что-то обломится с барского стола нищему, как церковная мышь, заводскому комсомолу. Только Яшку это не сильно беспокоило и даже хихикать за компанию было неохота. Что-то во всём этом было порочное, искусственное, невзаправдашнее. Глупая игра в поддавки с тётками, на которых в студенческую пору он и не посмотрел бы…
– Всё нормально, – каждый раз заученно отмахивался он и переходил на казённо-административный язык, без которого невозможно излагать то, чем они с парторгом занимались: – Последнее комсомольское собрание прошло на высоком идейно-политическом уровне при почти стопроцентной посещаемости. Идею субботника, посвященного Дню защиты детей, заводская молодёжь восприняла с энтузиазмом…
– Так уж с энтузиазмом?! – не доверяла Галина Павловна и однажды даже прибавила: – Ты у нас прямо-таки Иоанн Златоуст – изрёк слово, и они тебя послушались, твои комсомольцы!
Откуда она знает про Златоуста?! Что-то раньше такой широты кругозора за парторгом Яшка не замечал. Она и художественную литературу вряд ли когда-то читала, разве что газету «Правда» – но просматривать этот печатный орган её обязывала должность. Всё равно деньги, уплаченные из собственного кармана за подписку, никто назад не вернёт!
Ах, да, тут же припоминал он, это наверняка результат общения со скандальным Петром Полынниковым, пресвитером местной общины евангельских христиан-баптистов, который работал на заводе кузнецом. Хочешь не хочешь, а вести атеистическую работу парторг была обязана, как бы это ни мешало ей жить. Вот Галина Павловна и ведёт. Только кто кого в свою веру перетаскивает – ещё вопрос. Необразованный кузнец, пожалуй, в собственной идеологии стоял на ногах куда крепче, нежели прочитывающая от корки и до корки газету «Правда» парторг.
– Куда они, мои комсомольцы, денутся с подводной лодки?! – беззаботно махнул в тот раз рукой Яшка. – Пускай попробуют