– У меня. Осталось запечатать в конверт и отвезти в райком партии. Я бы это уже сделала, но дай, думаю, по старой дружбе доложу тебе…
– Покажи!
– Ещё чего! Вдруг порвёшь.
– Покажи! – разозлился Яшка окончательно. – Что я тебе – пацан?!
– Не покажу, – Леночка капризно надула губки. – Галина Павловна не велела. Говорит, много чести кланяться перед тобой из-за паршивой закорючки на бумаге. Не захотел подписывать – нечего тебе и знать про эту бумагу. Она и с директором согласовала, он добро дал…
Уговаривать её дальше было бесполезно. Яшка грустно отправился в комитет комсомола, закрылся на ключ и стал размышлять о своей горькой доле. Никого, даже Ленку или Шустрика, видеть сейчас не хотелось.
Значит, комсорг нужен всем только для вывески! Этакий свадебный генерал без права голоса, а точнее, ефрейтор на правах ординарца, ведь в генералах вся эта публика и сама не прочь побыть. Да какой там ефрейтор – просто мальчик на побегушках…
Эх, не надо было ему лезть в комсорги! Сидел бы спокойно за кульманом в конструкторском бюро, рисовал бы чертёжики, от которых хоть какая-то реальная польза была бы, – так нет, в начальники потянуло, славы захотелось! А что в итоге? Бригада той же Нинки Филимоновой в результате Яшкиной бурной деятельности лучше работать стала? Да всем этим девчатам плевать на его обязательный галстучек и значок с Лениным на лацкане пиджака. Они-то теперь твёрдо уверены, что утёрли нос этому зануде-комсоргу.
Раньше он старался не обращать внимания на это, а теперь… Получил щелчок по носу, вчерашний студент и нынешний комсомольский вожачок-карьерист? Признайся честно: когда тебя Галина Павловна сватала на эту должность из конструкторов, ведь была же потаённая мыслишка продвинуться по комсомольской линии до самых заоблачных олимпийских высот, где обитают хорошо упакованные партийные товарищи, а простым смертным туда ходу нет. Ведь была же? Пусть зарплата на первых порах невелика – конструкторские сто двадцать пять да тридцатка от райкома, но надеялся же, что заметят молодого да энергичного, призовут в свои полированные кабинеты и скажут: молодец, Яков, ценим тебя за принципиальность и деловитость, а посему выдвигаем на более ответственную работу, ты уж лицом в грязь не ударь. И были бы счастливые верноподданнические слёзы, которые он выдавил бы. Сказали бы «будь готов!», отдал бы пионерский салют и ответил, не задумываясь: всегда буду – как же не быть…
А теперь как нашкодившего щенка для острастки макают носом в собственную лужу.
Дело даже не в Нинке Филимоновой. Хотят её сделать депутатом – да на здоровье, Яшка проголосовал бы за неё обеими руками, только… Подошла бы она по-людски, сказала бы, мол, так и так, жалко мне тратить пятёрку на взносы, потому что трудно живётся разведёнке с ребёнком на руках, да ещё в общежитии без своего угла. Разве бы он не понял и не пошёл навстречу?! Да не обеднел бы в конце концов краснознамённый и орденоносный без её нелегко зарабатываемых копеек!
Однако всё вышло глупо и некрасиво, загнали Яшку в угол. Оставалось только зубки показывать, чтобы не выглядеть полной тряпкой. Не в принципах дело, а в элементарном инстинкте самосохранения…
В дверь уже дважды стучали, но как тут откроешь, когда на глазах слёзы? Стиснув зубы, Яшка вытащил половинку ватмана, тушь и перья и размашисто вывел:
В среду, 19 мая 1976 года, в 16.00 в красном уголке завода состоится общее комсомольское собрание.
Повестка дня:
1. Отчёт комитета ВЛКСМ за 1 квартал 1976 года.
2. Персональное дело комсомолки Филимоновой…
Вот и всё, пронеслось у него в голове, назад дороги нет…
4. Партийное задание
Первой объявление о предстоящем собрании прочла Ленка.
– Ну, и что ты задумал? Подумаешь, обидели его этой дурацкой характеристикой! Плюнь и разотри! – хмыкнула она безразлично. – Хочется наказать дурёху Нинку – влепи ей выговор, а убиваться-то самому зачем и сор из избы выносить?
– Какой выговор, какой сор – о чём ты?! – разозлился Яшка. – Из комсомола турну её за неуплату взносов. Первый раз в жизни поступлю по Уставу: не платишь четыре месяца – автоматически выбываешь. Катись колбаской вместе со своей ГэПэ…
– Это уже перебор! Тебе нужна эта морока? – Ленка поморщила лоб. – А вдруг собрание не проголосует за исключение?
– Да куда они денутся! Как миленькие руки поднимут! Нашей публике всё по барабану, лишь бы не трогали да пораньше домой отпустили.
– А ГэПэ что скажет? – Ленка начала волноваться уже не на шутку. Если на Яшку начнут катить бочку, то и её в стороне не оставят.
– Причём здесь ГэПэ? Собрание-то комсомольское. Пускай своими коммунистами командует. Небось, тоже все вопросы решает один на один со своим замом Ромашкиным, а остальные – статисты. Голосование – пустая формальность.
– Она тебя по головке не погладит.
– Ну и не надо! Что я – кошка, чтобы меня гладили? Хотя даже кошки коготки иногда выпускают…
– И это все твои коготки? – невесело усмехнулась Ленка, вытаскивая сигарету из Яшкиной пачки и щёлкая зажигалкой. – Глупо. В таких вещах я тебе не союзник.
– Слушай, – взорвался Яшка, – шла бы ты по своим делам. Не морочь голову, и без тебя тошно!
Единственный друг, на которого он мог положиться, и тот пытается слинять в сторону в трудную минуту. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.
Так ничего не сказав, Ленка выстрелила незажжённой сигаретой мимо пепельницы и выскочила за дверь…
На заводской доске объявлений среди пожелтевших от времени графиков и приказов повесили новое объявление, у которого толпились люди. Яшка протиснулся вперёд и прочёл:
21 мая 1976 года в 17.00 состоится общезаводское собрание.
Повестка дня:
Персональное дело кузнеца ремонтно-механического цеха Полынникова Петра Васильевича.
Докладчик – зам. секретаря парткома Ромашкин.
Явка всех работающих первой и второй смены обязательна.
И сразу все Яшкины обиды ушли на задний план: чем провинился перед нашей партией непьющий и благообразный кузнец Полынников? Неужели всё-таки решили с ним посчитаться за то, что он – пресвитер запрещённой общины христиан-баптистов? По работе упрекнуть его не в чем, разве что за невыходы в субботу. Оно и понятно – у баптистов суббота день отдыха, праздник. Зато в другие дни они дают чуть ли не по две нормы. А ведь именно субботники стали повсеместно почему-то главным мерилом трудолюбия и сознательного отношения к труду! Абсурд какой-то…
О непримиримой борьбе парткома с «религиозным дурманом» Яшка знал не понаслышке. Сам принимал в ней участие. В планах еженедельных политзанятий, которые Галина Павловна проводила с коммунистами, а он с комсомольцами, всегда присутствовала атеистическая пропаганда. Это было правило, которое не обсуждалось.
– Запомни, – не раз говорила Галина Павловна, – мы на особом контроле у райкома. Чёрт бы их побрал, этих баптистов! Свили себе гнездо не где-нибудь в глухой деревне, а именно на нашем заводе, и потихоньку занимаются своим мракобесием. Бороться с ними – задача не для какого-нибудь беспартийного дяди Васи, а наша с тобой. Кому, как не нам, проводить политику партии и правительства на местах?
В этом потоке пустословия одного Яшка понять никак не мог, а за разъяснениями к ГэПэ благоразумно не обращался: чем баптисты, а на заводе их трудилось всего пять человек, хуже остальных рабочих? Трудятся добросовестней многих записных активистов, ни с кем не пререкаются, не скандалят по пустякам, прогулов и опозданий за ними не числится, пьяными на работу не выходят, вот только субботы… И всё равно вредители.
Мимо доски объявлений трусцой проскакал Шустрик. Яшка схватил его за рукав:
– Ты у нас, Юрка, филиал Би-Би-Си, просвети: за что Полынникова драть будут? О чём в кулуарах пролетарии шушукаются?
Шустрик притормозил и хитро прищурился:
– Ишь, как запел, комсорг! На хвост наступили, тотчас в народ подался! Чужими проблемами обеспокоился… Разве ничего не знаешь? Об этом только и разговоров по заводу. Да что там завод – весь город как потревоженный муравейник!
Яшка тут же поволок Шустрика в комитет комсомола и подхалимски предложил «Стюардессу», но тот привычно отмахнулся и сунул в зубы пролетарскую «Приму».
– Сказочка весьма проста, – чувствовалось, что Юрка неслыханно горд своей просветительской миссией. – Ты же знаешь, что Пётр – пресвитер у местных баптистов, то есть самый что ни на есть среди них главный. Сидел бы тихо и отправлял свой культ в лесной глубинке, никто бы его не трогал. Так ведь нет, в открытую начал играть. Дела у его общины пошли настолько хорошо, что люди к ним потянулись. Даже те, кто ни в бога ни в чёрта не верил. Это я точно знаю, потому что моя тёща к ним захаживать стала. Говорит, что местный поп из городского храма на службах соловьем заливается, а в быту такой пьяница и сквернослов, что не приведи господи. А баптисты – трезвенники, и с людьми всегда с лаской и пониманием общаются. Помогают бескорыстно. Кому же веры больше?
– Юрка, – взмолился Яшка, – философствовать потом будешь, а сейчас – только факты!
Шустрик пожал плечами и картинно поморщился:
– Не хочешь, могу не продолжать! – но не продолжать он уже не мог. – Так вот, решили баптисты строить для себя новый молельный дом. Старая-то конура, в которой они собирались, уже не вмещала всех желающих. Естественно, в райисполкоме разрешения на строительство не дали. Для начальства даже последняя разваливающаяся православная церковь как бельмо на глазу, а тут баптисты со своими челобитными. Дай им разрешение – неизвестно, что завтра выкинут. Короче, тот же незыблемый принцип «абы чего не вышло», о котором мы вчера говорили, превыше всего… И решили эти хитрые бестии обойти райисполком. Купили два соседних участка в центре города со старыми домами на снос и развернули такую стройку, что никакому БАМу не снилось. Денег у них, как оказалось, куры не клюют. Им всё, вплоть до проекта, американские спонсоры подогнали. И дефицитные фундаментные блоки они раздобыли, а потом кирпич, цемент, древесину. Всё чин-чинарём – куда там до них стройкам коммунизма…