Даже Галина Павловна пока не разыскивала Яшку по селектору, а уж контролировать его и Ленку она любила пуще своей основной работы. Выжидала сейчас, небось, что они будут делать, ведь до неё наверняка уже донеслась весть о предстоящем исключении Нинки из комсомола. А может, просто не знает, как поступить, или заготовила какую-то особую каверзу.
За час до собрания Ленка не выдержала и тоже куда-то сбежала.
Тоже ничего страшного. Яшке сейчас необходимо было побыть одному, чтобы ещё раз всё продумать. В первую очередь, необходимо нейтрализовать Ромашкина, который непременно явится на собрание давать ценные указания. Как – пока не ясно, но придётся импровизировать. Затем – при самом нехорошем стечении обстоятельств, – прикинуть, как выкручиваться самому, если присутствующие откажутся голосовать за Нинкино исключение. Такое маловероятно, но всякое может случиться.
А может, Яшка всё-таки ошибался, собираясь действовать теми же методами, что и ГэПэ с Ромашкиным? Если уж что-то доказывать и чего-то добиваться, то надо бы как-то иначе. Честно и с открытым забралом. Но как? Про это мудрый философ Шустрик ничего не говорил…
Зажав папку с документами под мышкой, Яшка отправился в красный уголок, где проходят собрания, как на эшафот. Ну, брат, держись…
Но здесь пока было пусто. Со сцены из-за длинного полированного стола глядел в зал своими гипсовыми незрячими глазами бюст Владимира Ильича. Край постамента был расположен ниже уровня стола, оттого всегда казалось, что вождь мирового пролетариата сидел за столом один-одинёшенек и терпеливо дожидался очередного собрания. Особенно странная картина получалась, когда президиум был полон и все стулья заняты. Тогда Владимир Ильич отодвигался как бы на задний план, но не совсем, а так, чтобы из-за спин заглядывать в кроссворды на столе и подслушивать перешёптывания сидящих. На сцене об этом не подозревали, а в зале это каждый раз вызывало невольный смех.
Свет пока выключен, и глаза не сразу привыкли к полумраку. И вдруг Яшка различил, что в дальнем углу сидит Ленка. Увидев его, она отвернулась и всхлипнула.
– Ленок, ну что ты? – Яшка пытался отыскать какие-то слова, но в голове у него сейчас было совсем другое. – Ты на меня за что-то обижаешься?
– Вот ещё! Очень нужно! – она полезла за платком, чтобы промокнуть поплывшую косметику. – Не стоишь ты того…
– Прости, если сделал что-то не так, – Яшка присел рядом и похлопал её по коленке. – Честное слово, я никого не хотел обидеть.
– А что ты вообще хочешь в этой жизни?! – Ленка даже закрыла лицо ладонями. – Для тебя главное – твои амбиции и карьера, а на остальных тебе плевать.
Яшка набрал побольше воздуха и вдруг выпалил:
– Ну, не буду я гнать из комсомола эту Нинку несчастную, строгий выговор ей вкачу, и всё! Остальные пусть, как и раньше, вытирают о нас ноги, а мы будем только отряхиваться и глупо улыбаться. Если так будет для всех лучше, то я…
– Поступай, как решил, – Ленка поглядела на него злыми глазами и сбросила руку с колена. – Не надо мне одолжений. А то я тебя стану ненавидеть ещё больше, чем их…
Как он и предполагал, Нинка Филимонова на собрание не явилась. И никто из её бригады из солидарности тоже не явился. Зато пришёл Шустрик, который вообще ни на какие собрания не ходил, а на комсомольские подавно, потому что вышел из комсомольского возраста уже лет восемь назад.
Яшка резво открыл собрание, стараясь не глядеть в полупустой зал. Если бы комсомольская гвардия собралась полностью, плюс к тому пришли бы все заводские коммунисты, то из ста с лишним мест в зале всё равно добрая половина осталась бы незанятой. А сегодня не пустовали лишь полтора ряда галёрки, да ещё несколько человек расположились прямо напротив трибуны. Среди них, отечески улыбаясь, восседал Ромашкин. Он заранее был готов к тому, что его призовут в президиум, а Яшка был не против – пускай выходит, тешит самолюбие.
Ленка уже привела себя в порядок, и только слегка припухшие веки выдавали, что она недавно плакала. Яшка кивнул ей, и она заученно зачитала список президиума. С усталой улыбкой всенародного любимца Ромашкин вскарабкался на сцену и занял место рядом с Яшкой.
Пока всё шло по плану, и никого особенно не интересовало, о чём будет вещать докладчик, то есть Яшка. Главное, чтобы собрание закончилось поскорей, и всех распустили по домам.
Часть комсомольцев отсутствовала – те, кто работал в третью смену. Без уважительной причины – всего несколько человек, в том числе бригада Филимоновой. Но необходимый кворум для голосования всё-таки был, так что можно сильно не заморачиваться.
С первым вопросом, то есть с отчётом за квартал, Яшка искусственно затягивал, чтобы публика озверела и стала его торопить. Тогда второй вопрос – Нинкино исключение – проскочит на автомате. У сидящего в президиуме Ромашкина уже подёргивались веки, но он мучительно боролся со сном и тряс под столом ногой.
После получасовых нудных выкладок и цитат Яшка прикинул, что пора переходить к главному. Дабы до конца усыпить бдительность присутствующих, он начал с выдержки о правах и обязанностях комсомольца из Устава ВЛКСМ, и встрепенувшаяся было публика снова впала в коматозное состояние. И тут он нанёс главный удар:
– Ставим на голосование вопрос об исключении из рядов комсомола за неуплату членских взносов бригадира штукатуров формовочного цеха Филимонову Нину. Кто за, прошу поднять руки…
В зале послушно потянулись руки, и даже Ромашкин, борющийся со сном, попытался голосовать, хоть ему не положено.
И сразу же Яшка резко сменил темп: молниеносно закрыл собрание и распустил всех по домам. Люди облегчённо вздохнули и потянулись к выходу. Не оказалось ни одного, кто вспомнил бы, за что голосовал всего минуту назад.
Задержавшийся в президиуме Ромашкин только сейчас начал врубаться в то, что произошло. Он всё ещё по инерции трусил ногой и прикрывал рот ладонью, но в его глазах уже появился осмысленный блеск.
– Ты это что, стервец, натворил? – беспокойно пробормотал он.
Не обращая внимания на грубость, Яшка состроил невинные глазки:
– Это решение собрания, и вы тому свидетель.
– Брось дурака валять! – начал кипятиться зам. – Думаешь, я ничего не понимаю?
– Вам виднее, – Яшка развёл руками и собрал на столе бумаги, – только поезд, простите, ушёл…
– Ушёл, говоришь?! – Ромашкин даже подскочил на стуле от негодования. – Мы ещё посмотрим, чей поезд ушёл! Тебе это так с рук не сойдёт!
– Между прочим, – злорадно припомнил Яшка, – вы тоже за исключение пытались голосовать. А решило всё-таки большинство присутствующих…
– Знаем мы это большинство! Ты меня, сопляк, ещё учить будешь!
Весело и почти улыбаясь Яшка подвёл итог:
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит… Победа за сопляками!
– Сдурел ты, что ли?! – Ромашкин беспомощно развёл руками и поискал взглядом поддержки у задержавшихся в красном уголке Ленки и Шустрика, но Яшка уже спустился со сцены и пошёл к выходу, однако у дверей обернулся и крикнул:
– Лена, зайди, пожалуйста, в комитет комсомола, нужно сделать выписку из протокола, и завтра я её лично отвезу в райком.
И только вернувшись к себе, Яшка бессильно рухнул в кресло и почувствовал, как неимоверно устал за последние дни. Заварить бы сейчас кофе покрепче, стянуть надоевший галстук и сбросить ботинки, да нет сил даже пошевелиться…
Вопреки ожиданиям, исключение из комсомола Нинки эффекта разорвавшейся бомбы не произвело. Внешне всё осталось по-прежнему, только Шустрик при встрече стал сторониться Яшки как чумного, да и Ленка теперь поглядывала в его сторону с сожалением и опаской.
Встретив его на следующее утро, Ромашкин как ни в чём не бывало поздоровался и безразличным голосом сообщил:
– Галина Павловна хочет тебя видеть.
– Почему сама не позвонила?
– Какая разница? Или ты мне не доверяешь?
Не хотелось начинать день с неминуемого втыка в парткоме, но… сам напросился.
– Наслышана о твоих подвигах, – Галина Павловна даже не глядела в его сторону, уткнувшись в бумаги. – Впрочем, всё это мальчишество и ерунда.
Яшка пока молчал и не лез в бочку. Навоеваться ещё будет время.
– Ерунда, – со вкусом повторила она и подняла туманный взор поверх очков. – Неужели ты решил, что кому-то этим своим поступком что-то сумел доказать? Или навредить?
– Больно мне надо кому-то вредить…
– Ничего ты не понимаешь! – Галина Павловна усмехнулась и ласковым змеиным глазом принялась разглядывать Яшку, будто увидела впервые. – А ты знаешь, что мы с твоей мамой работали вместе, когда тебя ещё на свете не было. В одном бараке после войны жили, на одном костре похлёбку варили. Так что ты мне почти как сын… Я тебя даже ремнём отстегать имею право, и твоя мама мне только спасибо скажет за то, что учу уму-разуму дитя неразумное. Был бы на моём месте кто-то другой, тебе бы твои выходки с рук не сошли.
О знакомстве с Яшкиной матерью она вспоминала только в самых критических случаях. Видно, ему всё-таки удалось пронять этих бодрых и самоуверенных хозяев жизни. Ромашкинское показное равнодушие – всего лишь мишура. Можно представить, как он в душе ненавидит Яшку!
Галина Павловна снова углубилась в бумаги, изображая страшную занятость. Видимо, нравоучения на этом закончились, и она, как бы между делом, заметила:
– Значит, так. Выписку об исключении Филимоновой переделай на выговор. Ничего, что собрание проголосовало. Люди тебя поймут, я поговорю с ними. А лучше всего, не делай никакой выписки. Характеристики на Филимонову уже в райкоме, дело в работе, так что все твои выкрутасы, – она сладко потянулась, – пустые хлопоты. Ты меня понял?
– А если не переделаю выписку?
– Не будь дурачком, – голос Галины Павловны стал ещё слаще, – делай, что говорят, не лезь на рожон… Кстати, насчёт собрания по Полынникову: ты не забыл про своё выступление? Это поважнее твоих выписок будет… Подготовился?
– Нет, и не буду! – Яшка уже решил воевать до конца. – Всё это пустые хлопоты!