– Если вы, молодой человек, настоящий еврей, то подайте Христа ради, – уверенно и по-хозяйски потребовала женщина, притворно всхлипывая и подвывая, – а то наши, православные, нынче скупятся, одна надежда на евреев. Ведь вы уедете в свой Израиль, а всё равно свои богатства с собой не увезёте…
Яшка молчал, разглядывая мальчика, и до него не сразу дошло, о чём его просят.
– Что же вы? – почти злорадствовала женщина. – Пришли в синагогу, значит, верующий, а верующий всегда пожалеет ближнего. Не настоящий вы еврей, ей богу, не настоящий!
Непослушными пальцами Яшка вытянул из кошелька две бумажки и сунул в требовательно протянутую пятерню.
– Вот и ладушки! – обрадовалась попрошайка и подтолкнула мальчика: – Дуй, Витёк, за пивом и проследи, чтобы долили после отстоя, а то я их, сволочей, знаю. На вот пустую банку…
Она ещё что-то говорила, но Яшка уже не слышал. Опрометью бросился он вниз по ступеням, юркнул в калитку, побежал по улице мимо пивного ларька, едва не натыкаясь на редких прохожих, и бежал до тех пор, пока не закололо в боку.
В детстве он не раз наблюдал за нищими на базаре, куда они с мамой ходили покупать продукты. Но те базарные нищие были смирными и благообразными, вызывающими сострадание своими язвами и увечьями, кланяющимися каждому за брошенный гривенник. И, главное, при виде их не было такого ужаса и отвращения, как при виде этой говорливой уверенной тётки с мальчиком. А потом базарные нищие разом исчезли. Люди говорили, что их собрали и куда-то вывезли, однако это Яшку уже не интересовало.
Настроение испортилось, но не до конца. Лучше поскорее забыть об этой неприятной встрече. Вздохнув, он зашагал дальше и стал глядеть по сторонам. А улица уже проснулась и приняла свой обычный вид: из конца в конец заскользили нескончаемые машины, зашипели резиновыми шинами грузные короба троллейбусов, где-то между домами заливисто аукнулся раздражённый милицейский свисток, людская толпа стала гуще и беспокойней.
В первом попавшемся кафе он выпил чашку горячего бульона и съел порцию пресных разваренных пельменей. Выйдя из душного помещения на воздух, повеселел окончательно.
Может, немного побродить по улицам, а потом всё равно вернуться… в синагогу? Что-то тянуло его туда. Конечно, неприятно опять встречаться с той нищенкой, хорошо, если бы она к тому времени куда-нибудь ушла. А мальчик? Перед мальчиком было почему-то крайне неловко, словно Яшка совершил непростительный промах, застав его за постыдным занятием – выпрашиванием милостыни. Ему бы в футбол гонять с пацанами, наклейки от жвачек собирать и лупить по воробьям из рогатки…
Некоторое время Яшка постоял у газетного киоска, разглядывая журналы, потом поймал себя на мысли, что не может разобрать в них ни слова. Тогда он пошёл по улице, заходя во все без исключения открывшиеся магазины, и опять отметил, что ничего ему в этих магазинах не интересно, и заходит он в них лишь для того, чтобы потянуть время, а потом, вернувшись к синагоге, уже не встретить попрошаек…
Это было, пожалуй, начало истории, вспоминать которое было легко, и никаких эмоций это воспоминание в нём не вызывало. Неприятное случилось потом…
З. Шма
А случилось вот что. Всё, что происходило дальше, врезалось в его память навсегда и запомнилось до мельчайших подробностей. И не только запомнилось, но и, как принято говорить, наложило отпечаток на всю последующую жизнь…
Где-то к полудню улицы стали шумными и многолюдными, а воздух наконец потеплел настолько, что перестал морозно искриться в солнечных лучах. Прежде сумрачное настроение улетучилось, и эпизод у синагоги теперь казался Яшке мелким и несущественным. Да мало ли какие у людей обстоятельства, если им приходится стоять на паперти с протянутой рукой? Ему ли, жившему всегда в достатке и родительской любви, осуждать кого-то?
Без труда отыскал он извилистую неширокую улицу со знакомым пологим подъёмом, брезгливо поморщившись, прошёл мимо ларька, у которого по-прежнему толпились алкаши, поднялся, затаив дыхание, по широким ступеням и, прежде чем шагнуть в приоткрытую дверь, осторожно заглянул за колонны. Там уже никого не было.
После разгулявшегося солнца и уличной прохлады Яшка сразу окунулся в слегка затхлое тепло и золотистые неподвижные тени в пятнах неяркого света, проникающего сквозь узкие, забранные ажурными решётками оконца.
– Голову прикройте, – посоветовал ему кто-то, ещё не различимый в полумраке.
В руках Яшки оказалась чёрная матерчатая шапочка. Перед ним стоял невысокий бородатый мужчина в шляпе, белой рубахе без галстука и чёрном пиджаке, из-под которого выглядывали кончики каких-то кисточек.
– Спасибо, – смущённо пробормотал Яшка и пристроил на макушку кипу – так называлась эта крохотная шапочка. Потом прошёл в зал и сел на крайнюю у прохода скамейку. Кроме него в синагоге почти никого не было. Старуха со свирепым лицом и бритым синим подбородком по-матросски драила шваброй невысокий подиум с кафедрой, на которой были укреплены высокие витые подсвечники. Она недовольно косилась на трёх стариков, степенно расхаживающих по мытым плитам пола и не обращающих на неё внимания.
– Вы в синагоге впервые? – раздалось за спиной. Это был мужчина, давший кипу.
– Приходилось уже, – зачем-то соврал Яшка и покраснел. Мужчина сделал вид, что не заметил вранья, и грустно усмехнулся:
– Хорошо, что пришли. Каждый рано или поздно приходит в свой храм.
Не дожидаясь ответа, он прошёл вперёд, взял с подставки книгу с красивым тиснением на переплёте и принялся молиться, мерно покачиваясь и что-то негромко напевая.
Некоторое время Яшка следил за ним, потом решил, что, как только тот закончит молиться, обязательно подойдёт к нему и поговорит. О чём – пока не представлял, но поговорить было необходимо, он это чувствовал.
Как Яшка жил до последнего времени? Чем занимался? Была ли от этого польза кому-то по-настоящему? Сразу и не ответишь… Эх, какими все его труды выглядели со стороны несерьёзными и мелкими! Набраться бы решительности и сделать по-настоящему смелый шаг – переломать себя, отказаться от ерунды, навязанной обстоятельствами, разрушить сложившийся уклад жизни, который всегда казался ему неправильным, а там, глядишь, и покажутся на горизонте высоты, о которых мечтал. Целей-то он для себя поставил предостаточно, а как их достичь, пока не знает. Да и откуда знать, если он ни разу даже пальцем о палец не ударил…
Может, и попробовал бы однажды – так нет же, всё душилось на корню каким-то беспричинным страхом, дурацкой стыдливостью, неуверенностью в своих силах. А больше всего опасениями – как бы не лишиться того, что уже есть… Ни взлётов, ни падений – сплошная рутина и серость. Хоть и не голодно, но и не сытно. При этом – некоторая стабильность в своём незавидном положении. И ведь он по большому счёту всерьёз так и не задумывался о том, что когда-то всё равно нужно будет что-то поменять. До слёз обидно из-за того, что он по сути дела оказывался таким трусом и неудачником…
Яшка и прежде не раз размышлял о подобных вещах, но всегда впадал при этом в жестокую депрессию. Сейчас такого, на удивление, не случилось. Более того, он неожиданно вспомнил – к месту или не к месту – о том, как когда-то в детстве учился плавать.
Поначалу ему помогал папа, потом махнул рукой и сказал, что пока не пересилишь свой страх перед рекой и не поплывёшь сам, толку не будет. И Яшка, стиснув зубы, шагнул в воду. Долго и безуспешно отталкивался ногами ото дна, суетливо шлёпал по воде руками, но ничего, хоть ты тресни, не выходило. Он уже решил, что у него никогда так и не получится. Останется лишь со злостью выплёвывать воду, вытряхивать её из ушей и люто завидовать тем, кто оказался более способным пловцом… И вдруг наступил удивительный перелом – всё стало лёгким и послушным, вода – пружинистой и ласковой, и Яшка поплыл, поплыл без устали, полный восторга и вдохновения от покорения первой своей стихии. С замиранием сердца он чувствовал, что стал совсем другим, не таким, каким был раньше, а сильным и уверенным, немного уставшим, но победившим воду – достойного соперника…
Наверное, и сейчас следовало поступать как тогда, в детстве. Собраться с силами, отрешиться от всего, что мешает, дождаться благоприятного момента и – победить. В том, что этот момент обязательно наступит, не было никаких сомнений. Главное, быть готовым к победе.
От этого своего маленького открытия Яшка даже заёрзал на лавке. На первых порах и потребуется совсем немного стать самим собой. Это же такая малость, такое крохотное усилие, что даже странно, как он не додумался до этого раньше… Всё, решено! Он выйдет отсюда совсем другим человеком, в котором уже не будет прятаться вчерашний трусливый и сомневающийся карлик, пуще смерти боящийся косых взглядов и перешептываний за спиной.
Улыбаясь, он откинулся на высокую спинку скамейки и закрыл глаза. В ушах громыхали звуки, ещё не ставшие музыкой и скорее напоминавшие шум настраиваемого оркестра, а перед глазами, обгоняя друг друга, поплыли голубые, золотистые и зелёные сферы в крапинках искр. Теперь ему не терпелось поделиться своим открытием с кем-то – да хоть с тем же мужчиной, который по-прежнему сосредоточенно молился, раскачиваясь из стороны в сторону. Но не хотелось его пока отвлекать, лучше подождать удобного случая.
Постепенно синагога заполнилась людьми. Одни сразу принимались молиться, другие расхаживали взад-вперёд, тихо переговариваясь. К мужчине подошли, и он, оторвавшись от молитвы, что-то уже оживлённо рассказывал. Подходить при посторонних Яшка постеснялся, но взгляда с мужчины не сводил. Вскоре тот направился к выходу и, проходя мимо, подмигнул ему.
– Возьмите, пожалуйста… – Яшка протянул кипу, но мужчина махнул рукой и улыбнулся:
– Оставьте себе, вам она пригодится.
Его слова немного удивили, но Яшка ничего не ответил, лишь благодарно кивнул и водрузил кипу назад на макушку. Посидев некоторое время, встал и тоже направился к выходу.