– Для чего мне знать какие-то подробности? – оправдывался директор, хорошо знавший её скандальный характер по Управлению профтехобразования. – У человека накопились отгулы за сверхурочную работу, которые он и попросил. Как мы могли ему их не дать? У нас всё чин-чинарём, можете проверить его заявление в бухгалтерии. Более того, мы предварительно поинтересовались у классного руководителя, справится ли он один с группой в отсутствие мастера, и тот пообещал. Неделя – не такой большой срок, чтобы беспокоиться.
Тут он немного приврал, потому что никто ни о чём у Яшки не спрашивал, а об отъезде Рината он узнал лишь спустя день, немного удивившись, что того нет на работе.
– Но ведь он ничего мне, своей супруге, не сообщил об отъезде! – не отставала от него жена Рината. – Он вообще в последнее время ходил какой-то странный и больше молчал, чем говорил. Видите ли, на мою маму обиделся за то, что сделала ему замечание. Ну, несдержанная она на язык – что я могу поделать? Это же мать!
– Что вы от меня хотите? – разводил руками директор. – Давайте не будем скандалить, а подождём. Неделя закончится, он вернётся, тогда и будем разбираться, кто кого обидел, хорошо? Хотя – в чём разбираться? Как к работнику, у меня к нему претензий нет. А уж его личную жизнь – это, извините, сами улаживайте, без меня.
Но Ринат так и не вернулся. Ни к концу недели, ни на следующей неделе. Завуч и старший мастер пробовали дозвониться в Казань, но никто им не ответил. Они даже звонили жене и интересовались, есть ли у неё какие-то новые известия о муже, но кроме очередной порции ругани и обвинений ничего в ответ не услышали…
Работы у Яшки теперь прибавилось. Помимо уроков, он повсюду, подменяя мастера производственного обучения, сопровождал свою группу, и если кто-то из преподавателей жаловался на его воспитанников, то уже непосредственно Яшке. Хорошо, что ему немного помогали его новообретённые друзья-помощники Сашка и Антон, а то бы совсем зашился.
Спустя две недели ему дали вместо уехавшего Рината нового мастера – крепкого жилистого мужика с изъеденным оспой рябым лицом и глуховатым низким голосом. Когда Яшка поинтересовался его именем-отчеством, тот фамильярно похлопал его по плечу и сказал:
– Не надо меня звать по имени-отчеству, я к такому обращению не привыкший. Зови меня просто Михаилом или даже Мишкой. Так меня мои друзья всю жизнь кличут.
Оказалось, что он, как и старший мастер, с которым приятельствовал, был в своё время выпускником этого училища. Тут же впоследствии и остался работать мастером. Пять лет назад был набор работников профтехобразования на работу за рубежом, и Михаил, у которого были поистине золотые руки, отправился в должности автомеханика работать в Сирию. Контракт, как он рассказывал, был заключён на два года, но он там отремонтировал столько автомобилей, в том числе и советских ракетных тягачей, что тамошнее Министерство обороны предложило ему остаться ещё на три года. И он, конечно же, согласился. Ясное дело, что зарплата там была на порядок выше, чем зарплата простого мастера в училище, поэтому он почти не раздумывал. И вот наконец все обозначенные в договоре сроки вышли, и он вернулся домой посреди учебного года. Но свободной группы для него не оказалось, поэтому он временно остался не у дел. На его счастье подвернулся уехавший на историческую родину Ринат, над которым Михаил откровенно посмеивался, хоть и не успел близко с ним познакомиться.
– Чем же он насолил, что вы его всё время недобрым словом поминаете? – удивлялся Яшка. – Хороший же парень, и со своей работой справлялся.
– Хороший парень, говоришь? – скалился Мишка. – Все они, мусульмане, хорошие до поры до времени. Насмотрелся я на их брата в Сирии… А этот ваш – чем лучше? Ничего никому не сказал, а взял и в одночасье слинял. Бабу одну-одинёшеньку бросил – теперь она не вдова и не разведёнка. Как ей поступать, прикажешь? Кому она теперь нужна такая? А ведь молодая ещё, – он похабно усмехался, – в самом соку, и ей мужика, небось, каждый день, кровь из носа, надо…
Развивать эту тему Яшке не хотелось, а однажды, когда он заглянул в кабинет к старшему мастеру по какому-то вопросу, то обнаружил там несколько человек и среди них гордо восседающего Михаила, вещающего о своих похождениях во время командировки в Сирию. Мастер краем глаза покосился на Яшку, но продолжал без запинки:
– Они, эти сирийцы, вояки, сами знаете, ещё те! Между собой герои, а вот попадётся им противник покрепче да посильнее, тут же разбегаются по щелям, как тараканы.
Пару лет назад Сирия с Израилем воевала, так это была не война, а смех. Их бьют, а они утверждают, что только крепчают… Меня-то война никаким боком не касалась, потому что я только ремонтом техники занимался, тем более, кто я для тамошней публики – иностранный гражданин, которому никуда нос совать не положено. Но мне всё равно приказывали, мол, там, где идёт наступление – это они-то, прикинь, наступают! – скопилось много подбитой техники, а значит, тебе надо отправляться туда и ремонтировать всё, что можно привести в более или менее работоспособное состояние. Хоть я и не должен был этого делать вблизи линии фронта, но никуда не денешься – приказ есть приказ. Да и где он, этот фронт? Однажды собрал я бригаду толковых ребятишек из местных, и поехали мы прямиком на Голанские высоты, где основная буча проходила. Еду и думаю про себя: ну, они-то подставляют лоб под пули, потому что живут здесь и никак не могут поделить с израильтянами землю, а я-то с какого бока? Что здесь моего? Грохнут меня за милую душу, и никто спасибо не скажет. Заклепают потом в цинковый гроб и отправят на родину героя. Это в лучшем случае. Жене моей от этого какая польза будет? Не-ет, думаю, братцы, так дело не пойдёт! На передовую не полезу, хоть вы меня на куски режьте!.. А передовой-то на самом деле никакой и не было. Израильтяне не дураки, чтобы лоб в лоб с сирийцами бодаться. Они подняли авиацию, которая мигом расфигачила всю наземную технику, а перед этим раздолбила военные аэродромы, даже не дав в воздух подняться советским МИГам, что передали наши старцы из политбюро братскому сирийскому народу. Вот такая катавасия открылась моим глазам…
Михаил с прищуром глянул на Яшку и громко сообщил, указывая на него пальцем:
– Так что твои братья-евреи на Голанах шороху навели – будь здоров. Уважаю их за это – настоящие вояки, не то что сирийцы… Осмотрелся я, значит, по сторонам и командую своим абрекам, мол, сам я в пекло ни за какие коврижки не полезу, так что сами берите тягач и волоките подбитую технику в сторону от передовой. Ремонтировать буду только в безопасном месте. Про себя же думаю: где это передовая проходит, чёрт бы её побрал, если налёты случаются почти постоянно, и израильтяне методично зачищают всё на много километров вглубь территории?.. Ну, естественно, кто-то сразу успел настучать местному генералу, который моментально прикатил на джипе и давай орать, не глуша мотор, что я трус и саботажник, и из-за меня сирийская армия терпит поражение. Мол, из-за таких, как я, советско-сирийская дружба даёт трещину. Даже пистолетом в воздухе помахал. Пришлось мне тащиться вперёд. Раскинули мы лагерь в какой-то лощине, а генерал нам пару миномётов и зенитную пушку подогнал, чтобы, значит, защищали нас во время налёта вражеской авиации. Ну и приступил я к работе, деваться-то некуда. Гоню бешеным темпом, потому что знаю: каждая лишняя минута здесь может оказаться последней. А тут как раз время намаза – ихней молитвы – наступило. И что вы думаете? Эти местные ребята побросали гаечные ключи, расстелили свои коврики и давай поклоны бить. Идиоты, кричу, вас же всех тут положат! Ладно бы только мои помощники были такими упёртыми, но и солдаты, что нас охраняли, тоже молиться принялись. Все вокруг меня на карачках стоят, ни на что внимания не обращают, а я один, как перст, посреди них. Прислушался, а из-за ближайшей горы уже самолётный гул нарастает. Видно, израильтяне тоже не дураки и знают, когда молящиеся вояки никакого сопротивления оказывать не будут. Прыгнул я, не раздумывая, в кабину ближайшего целого тягача и дёру задал с поля боя. Мне потом рассказали, что их всех до единого одной-единственной ракетой накрыли с самолёта. Никто не уцелел, только рваные коврики да покорёженные гаечные ключи остались…
– Дезертировал, значит, с поля боя? – заржал кто-то из мастеров. – Да ты, Мишка, настоящий герой! Сирийцы тебе потом медаль за это не повесили?
– Шёл бы ты со своими медалями! – в шутку обиделся Михаил. – Посмотрел бы я на тебя, если бы ты там побывал. Долго бы потом штаны отстирывал!
– То-то и оно, – невесело покачал головой старший мастер, – не за что тебя, братишка, осуждать! Ты свою жизнь спасал. Кто бы потом о твоей семье позаботился? Тот, кто в Сирию отправлял, что ли?
– Более того, – воспрянул Мишка, почувствовав поддержку, – общался я там с нашими лётчиками, которые на тех же МИГах в форме сирийской армии вступали в воздушные бои с израильтянами. И при том почти всегда проигрывали эти бои. Почему, спрашивается? Думаете, они летуны слабые? – он обвёл присутствующих злым вопросительным взглядом и повторил: – Почему?
Никто ему не ответил, и он даже привстал, подняв вверх указательный палец:
– Они ничем не хуже израильтян! Но не вступали в бои до последнего патрона по очень простой причине. Израильтяне-то воевали за свою землю, которую сирийцы у них пытались отнять, и отступать им было некуда, дальше море.
А нашим летунам – сдался им этот клочок земли, который и самим сирийцам наверняка не сильно нужен! Для сирийцев это дело их мусульманского престижа, а нашим кровь за их принципы проливать не резон…
Михаил перевёл дыхание, отхлебнул из стакана глоток воды, потом снова посмотрел на Яшку и громко, чтобы все слышали, сказал:
– Поглядел я на ваших хвалёных евреев – молодцы парни, ничего сказать не могу. Хоть я, честно признаться, и недолюбливаю вашего брата, но тут – только восхищение. Такие бойцы, как они, никогда не проигрывают, честь им и хвала. Я-то знаю, о чём говорю… Дай руку пожму!