Яшка невольно покраснел, но не столько за себя, сколько за коллег-педагогов, ни один из которых даже не возмутился готовившейся расправой над мальчишками. И ребята, вероятно, это заметили.
– Да вы не переживайте, – неожиданно погладил его рукав Антон, – мы хорошо знаем, что они из себя представляют, наши учителя. И с этой стервой инспекторшей хорошо знакомы, уже приходилось встречаться… А вы… вы совсем другой, не такой, как они!
– Ладно, проехали, – засмущался от неожиданной похвалы Яшка, – просто всё нужно делать в этом мире по справедливости. Если бы я знал, что вы на сто процентов неправы, я бы не только не заступался за вас, а ещё и попросил бы о более суровом наказании…
– И всё равно спасибо вам, – повторил Сашка и потянул Антона за рукав к выходу.
В электричке, по дороге домой, Яшка безразлично смотрел в окно и размышлял о том, какая всё-таки жестокая и непредсказуемая штука жизнь. Уж если не удаётся перевернуть весь мир, чтобы сделать его более справедливым, то как это сделать хотя бы для своего ближайшего окружения? Эти вопросы уже давно мучили его, но он никак не мог найти на них ответов.
Вместо того чтобы относиться друг к другу с добротой и всегда приходить на выручку нуждающемуся, что совсем, наверное, не сложно, мы почему-то изначально стараемся видеть в каждом соперника, недоброжелателя и завистника. При этом безумно завидуем всем подряд. Зачем? Какая от этого нам польза? Почему так глупо и несправедливо устроены наш быт и наши взаимоотношения? Разве кому-то станет хуже от того, что мы начнём улыбаться друг другу? Ведь всё возвращается рано или поздно сторицей – и хорошее, и плохое. Это же так просто понять!.. Только делаем мы хорошего до обидного мало, потому и захлёбываемся в ответных потоках лжи и зла, даже не подозревая, что причина не где-то на стороне, а только в нас самих. И, даже поняв эту неприятную истину, ничего не меняем, потому что такая ситуация нас традиционно устраивает, мы к ней привыкли и не представляем, как можно жить иначе…
Взять, к примеру, тех же учителей в училище – в принципе от них ничего другого не требуется, как только учить своих воспитанников, чтобы те становились настоящими людьми – честными, благородными, с широким сердцем. А уж преподаваемые ими предметы – математика, физика, химия, история – всё это, конечно, необходимо, но – будем честными! – не первостепенно. Нормальный человек со светлой головой всегда освоит и выучит любую, самую сложную формулу, а вот злобный и глупый вряд ли, потому что собственная злость ему этого не позволит. Когда у человека одна-единственная цель – искать врага или скрытого недоброжелателя, то все свои силы он направляет именно на уничтожение, а не на созидание. Потому и учить человека нужно в первую очередь доброте, отзывчивости, доброжелательности.
Как училищные преподаватели это не понимают? Почему они не хотят принять таких простых и очевидных истин, до которых даже не нужно доходить собственным умом, потому что лежат они на поверхности? А он, Яшка, человек со стороны, никакого отношения к педагогике не имевший, сразу раскусил этот единственный и незаменимый закон нашего совместного существования?..
Долгое время после педсовета Яшка чувствовал себя в училище белой вороной. Педагоги и мастера смотрели на него иногда с откровенной враждебностью, а иногда с сожалением. Некоторые даже нашёптывали ему на ухо, что поступил он крайне неосмотрительно, настроил против себя директора и завуча, которые непременно устроят ему какую-нибудь каверзу.
Однако начальство хранило холодное молчание. Зато учащиеся, среди которых слухи о его поступке тоже разнеслись со скоростью света, теперь просто души в нём не чаяли. На Яшкиных уроках стало необычно спокойно, и если кто-то по старой памяти принимался безобразничать, то его быстро усмиряли свои же друзья. Сашка с Антоном, которые среди учащихся, вопреки ожиданиям, героями так и не стали, вели себя тише воды и ниже травы. Лишь поглядывали на своего защитника с любовью и обожанием. Но на музыкальные уроки больше в подсобку не приходили.
Однажды, когда Яшка задержался в кабинете математики, проверяя контрольные, результаты которой должен огласить завтра, дверь осторожно приоткрылась и в кабинет вошла Тамара Степановна.
– Я вас не очень отвлекаю? – спросила она тихим и каким-то незнакомым голосом. – Просто увидела, что вы пока не ушли, и дай, думаю, загляну. Можно?
– Пожалуйста, – удивленно ответил Яшка. – Как я могу вас не пустить?
Завуч прошла и присела на стул, предложенный подхватившимся со своего места Яшкой.
– Я вот о чём с вами хотела поговорить… – она немного замялась, но продолжала. – То, что вы заступились за ребят, это очень хороший и благородный поступок с вашей стороны, и я его полностью в душе одобряю. Хотя и задумалась потом, после педсовета: смогла бы я сама поступить так же? Не знаю, наверное, раньше, когда была молодой, смогла бы, а сегодня решимости уже не хватило бы. Время моих решительных поступков прошло…
Яшка молча слушал её и никак не мог понять, зачем она пришла и для чего говорит об этом. Хотела бы отругать, вызвала бы к себе в кабинет, как это делает постоянно, и поставила бы по стойке смирно. А если пришла не ругаться, то тогда для чего же?
– … Я уже больше двадцати лет работаю в педагогике и многого насмотрелась – и хорошего, и плохого. Поняла лишь одну вещь: между учителем и учеником всегда должна быть дистанция, которая может быть огромной или ничтожной, и иногда сужаться до тонкой невидимой линии, но преступать её ни в коем случае нельзя. Иначе всё пойдёт насмарку, и учитель тогда никогда никого ничему не сможет научить. Так я определила для себя, и это стало для меня непреложным законом педагогики… Вы понимаете, о чём я говорю?
Яшка молча кивнул головой, а Тамара Степановна, казалось, говорила сама с собой и его не видела.
– Так вот, вы, совершенно новый в педагогике человек, неожиданно опровергли это. Я даже предположить не могла, что у вас это получится так просто. Когда вы начали говорить на педсовете, то я неожиданно для себя впала в панику. Как этот горе-учитель, понятия не имеющий о методике преподавания, смел покуситься на наши педагогические святыни? Неужели он не понимает, что кощунствует?.. Я даже ночь после педсовета заснуть не могла, а всё раздумывала о вашем поступке. Под утро мне в голову вдруг пришла совершенно неожиданная мысль: а ведь он, наверное, в чём-то прав! В чём – мне пока не было до конца ясно, но чем больше я об этом раздумывала, тем больше мне открывалось, что простые человеческие отношения нередко вступают в конфликт с нашими незыблемыми постулатами, как бы ни обидно было это осознавать. Никого не нужно принуждать к тому, чтобы он стал хрестоматийным положительным человеком. Не нужно заставлять зазубривать науки или учить прилежанию и правилам поведения… Нет, всё это, конечно, необходимо, и без этого человек превратится в бесчувственное растение или грубую скотину, но подводить к этому нужно как-то иначе. Не принуждением и страхом, а собственным примером, как это сделали вы… А мы этого поначалу даже не поняли, решив, что вы из какого-то дилетантского протеста переметнулись на сторону этих несчастных заблудившихся мальчишек. Дело даже не в том, что они по ошибке или по собственной глупости попали в шестерёнки громадной общественной машины, которой рулят вовсе не те, кто заслуживает уважения, – вы понимаете, о ком говорю! – а те, кто сумели пробиться на самый верх. Дело в том, что мы, все присутствовавшие на педсовете, нарушили вольно или невольно главный принцип человечности и взаимопомощи, о котором вы нам тогда напомнили…
Тамара Степановна преподавала в училище историю и обществоведение, поэтому умела говорить красиво и большими периодами, и это было очень заметно сейчас, когда она завела разговор просто, как мы обычно говорим между собой, но всё-таки не удержалась и постепенно перешла на более привычную ей манеру общения.
Яшка слушал, и в голове его вертелись вопросы: что же всё-таки подтолкнуло его на такой отчаянный поступок на педсовете, который до сих пор не даёт успокоиться этой женщине, сидящей перед ним? Захотелось в герои? А она для чего пришла к нему сегодня? Что она хочет для себя выяснить?.. С ним-то всё просто: ему это подсказала совесть, и допустить намечающуюся несправедливость по отношению к мальчишкам он не мог. А если бы допустил, то потом никогда себе этого не простил бы. Этому и в самом деле в педагогических вузах не учат. Но что сегодня происходило у неё в душе, ему было совершенно непонятно.
Наконец завуч обратила внимание на то, что он её почти не слушает, а глядит куда-то в сторону.
– Вам, Яков, неинтересно слушать меня? – неожиданно робко поинтересовалась она.
– Нет, что вы, Тамара Степановна! Просто ваши слова… я даже не знаю, как на них отреагировать! – но я почему-то ожидал, что рано или поздно вы их скажете. И мне этот наш сегодняшний разговор на самом деле не менее важен, чем вам. Ведь я, если говорить честно, не был до конца уверен, правильно ли поступил тогда или нет. Теперь вы доказали мне, что я не ошибался. Спасибо за ваши слова…
– Вообще-то я не собиралась ничего этого говорить, – завуч по-прежнему виновато глядела в сторону чего Яшка от неё совсем уже не ожидал, – но что-то нахлынуло, знаете ли, и я, сама того не ожидая, решила ещё раз встретиться с вами… Хотя, если честно сказать, у меня до сих пор двоякое отношение ко всему этому. С одной стороны, я поняла сердцем и приняла ваш поступок, а с другой стороны, даже неизвестно, почему он вызвал во мне такую горечь и обиду, ведь получается, что я всё время заблуждалась, ограничив себя со всех сторон рамками казённых инструкций и правил, даже не вникнув в то, какие они… бездушные, что ли… И прожила в этом неведении всю жизнь. За это вам спасибо.
Она неловко встала со стула и направилась к двери. Но, уже распахнув дверь, обернулась и проговорила:
– Наверное, вы, Яков, сумели бы стать настоящим учителем… – а потом прибавила совсем уже непонятную фразу: – Жаль, что сами этого не захотите…