Яшка согласно кивнул головой.
– Если что-то ты пока не знаешь, то мы позанимаемся, и я тебе подскажу, а главное, – Ицик поднял палец, – тебе необходимо начать изучать Тору. Это основа основ. Как это делается, тоже объясню… Это необходимо для каждого еврея, а уж для будущего директора школы – просто первостепенно!
– Кстати, – встрепенулся Яшка, – что касается школы, то у меня нет ни программы, ни учебников, ни учителей, и вообще, я уже говорил, что даже не знаю, с чего начать.
Но у Ицика, похоже, на все вопросы были ответы:
– Помещение мы снимем самое лучшее, какое только пожелаем, и денег на это у меня хватит, стандартный набор учебников и книги для библиотеки скоро получим, а учителей вместе поищем.
– Где? У нас в городе? – усмехнулся Яшка. – Да они поголовно такие, как я, ничего не знают, так что самих учить с нуля придётся.
– Конечно, придётся, – согласился Ицик. – А ты знаешь, между прочим, что у вас в городе живёт совершенно замечательный человек, который превосходно знает иврит? Мне на него сразу, едва приехал, пальцем показали, и я поначалу не поверил, а потом познакомился с ним лично и убедился, что он разговаривает на иврите даже лучше меня! А я, между прочим, Тору бегло читаю… Вот тебе и первый учитель!
Яшка не стал признаваться, что и сам уже интересовался ивритом, и кто-то из знакомых даже подарил ему затрёпанную ксерокопию учебника, но он, худо-бедно освоив половину ивритского алфавита, на том изучение и прекратил. Не было времени усиленно заниматься языком, как и не было пока прямой необходимости в его изучении. Уж если когда-то поеду в Израиль, решил Яшка, то там и изучу его. На том и успокоился.
– Я тебя с этим человеком обязательно познакомлю! Прямо завтра и пойдём к нему в гости… Как у тебя со временем?
– Нет проблем! – Яшке уже было хорошо, но не от выпитой водки, а от того, что нашлась общая тема, которая интересна обоим.
Вернулся с кухни Гершон, и они наполнили по последней.
– Хорошо сидим! – пропел здоровяк, опрокидывая в рот стаканчик. – Жаль, что водка быстро заканчивается. Может, слетать в магазин и ещё пузырёк притаранить?
– Нет, – Ицик глянул на часы и встал, – идти пора… Да, забыл один вопрос. Скажи, Яков, только честно: когда ты собираешься уезжать в Израиль?
Больше всего Яшка не любил отвечать на этот вопрос, а его задавали в последнее время почему-то всё чаще и чаще. Ничего угрожающего или обидного в нём не было, но каждый раз Яшка пытливо разглядывал собеседника – для чего он этим интересуется? Но сейчас в устах раввина этот вопрос звучал обыденно и как что-то само собой разумеющееся.
– Пока мы с женой даже не задумывались об отъезде, – признался он. – Разговоры, да, были, но никаких конкретных планов и сроков мы не обсуждали. И потом это такая морока – продавать квартиры свою и тёщину, отправлять багажом вещи… А жена у меня, между прочим, рожать собралась – куда нам сейчас с обжитого места срываться?
– Вот и отлично! – неожиданно расцвёл раввин и признался: – А то самое обидное состоит в том, что подготовишь человека к работе, потратишь на него уйму времени, денег и сил, а он – раз и срывается. Приходится начинать всё сначала…
15. Культурный центр
На первый взгляд Моисей Гринберг выглядел ветхим стариком, и даже передвигался мелкими неровными шажками, однако от палки категорически отказывался, и было ему всего семьдесят с небольшим, то есть человеком он был по современным меркам ещё нестарым. Жил на окраине города в мрачном пролетарском районе, совсем ещё недавнем селе, которое после войны влилось в один из районов по мере разрастания и расширения городских границ. Народ тут жил пьющий и хулиганистый, но Гринберга никто не трогал из-за его безобидности и довольно непритязательного вида.
Ицик пойти к нему вместе с Яшкой по какой-то причине не смог, зато отправил Гершона, который тоже долго в гостях не засиделся и убежал по своим неотложным рыночным делам.
Моисей жил в однокомнатной старой квартирке с такой же ветхой, как и он сам, мебелью и несвежим постельным бельём на кровати. Это неприятно поразило Яшку, который к чистюлям себя отнюдь не относил, тем не менее всё-таки соблюдал некоторую чистоту и гигиену.
– Вы не смотрите, что у меня так грязно и не прибрано, – извинился старик и потащил его на кухню, где они сели пить чай из грязноватых чашек. – Сил на всё не хватает.
И тут Яшка заметил на столе пачку читанных-перечитанных газет на иврите.
– Откуда они у вас? – удивился Яшка.
– Я выписываю их. Сегодня это не запрещено. Правда, газеты коммунистические, а не те, которые в Израиле повсеместно читают, тем не менее хоть что-то…
Слово за словом Гринберг рассказал Яшке свою весьма любопытную историю, в которую очень трудно поверить поначалу, но, чувствовалось, что старик ни слова не привирает, и всё в ней чистая правда.
Родился он в большой еврейской семье в северном польском местечке, и перед самой войной, чувствуя, что скоро сюда придут немцы, и ничего хорошего евреев не ждёт, вместе с семьёй перебрался в Белоруссию, а оттуда ещё дальше, за Урал. А так как сам Моисей к началу войны уже достиг призывного возраста, то его забрали в армию, где он окончил курсы и прослужил до самой Победы санитаром в медсанбате. Был и на передовой, но, слава богу, уцелел в отличие от остальных своих братьев, судьба к которым оказалась не такой благосклонной, как к нему. Сразу после окончания войны его сильно поредевшая семья засобиралась назад на родину в Польшу, и Моисею стоило огромных трудов уговорить свою русскую жену, свадьбу с которой они сыграли совсем недавно, отправиться вместе с ним. В конце концов они всё-таки уехали, но в Польше ситуация оказалась совсем не такой, какую они ожидали. Местные жители возвращающимся евреям были не рады, и, спасаясь уже от реально назревающих погромов, они отправились дальше – в Палестину. Почему не сразу в Америку, как ехали многие из соотечественников? Английского языка Моисей не знал и учить не собирался, зато иврит учил ещё ребёнком в хедере. Оказавшись в подмандатной Палестине, они поселились в одном из только что образовавшихся кибуцев, где Моисей устроился рабочим на металлообрабатывающий заводик и проработал там без перерыва до середины пятидесятых годов. Он даже принимал участие в профсоюзном движении, набиравшем обороты в те годы в полусоциалистическом еврейском образовании, очень скоро объявившем себя государством Израиль. И всё у него до поры до времени складывалось прекрасно – и дом каменный построил, и деньги неплохие стал зарабатывать, и с языком никаких проблем не возникало, вот только жена всё время капризничала и ни в какую не хотела оставаться здесь до конца жизни. Всё для неё здесь было чужим и враждебным и в конце концов даже муж, постоянно пропадающий на работе или по профсоюзным делам, стал не в радость. Такая ситуация не могла продолжаться бесконечно, и однажды она собралась и уехала к себе на родину, в город, где они сейчас с Яшкой беседуют за чаем. Первое время, пока была возможность, и между Израилем и СССР существовали дружественные отношения, Моисей писал ей письма, отправлял деньги и постоянно звал вернуться назад к нему, а потом и такой возможности не стало. Границы закрылись, опустился железный занавес. Почти до середины семидесятых он прожил в своём большом израильском доме бобылём, а потом, почти сходя с ума от одиночества, продал всё, что смог, а остальное бросил, сорвался с места и отправился в Россию к жене. Приехал – и с ужасом узнал, что её уже десять лет как нет в живых. Детей же они так и не сподобились завести… Назад в Израиль его, естественно, никто уже не выпустил, вот он и поселился здесь тем же бобылём, только уже в небольшой съёмной квартирке на окраине и получил небольшую пенсию от государства, позволявшую худо-бедно сводить концы с концами. Да и много ли ему в его нынешнем положении нужно?.. Если дело со школой пойдёт на лад, и он будет преподавать иврит детишкам, то это окажется огромным подспорьем его очень скромному бюджету…
– А что же вы сейчас не уезжаете в Израиль? – поинтересовался у него Яшка. – Сегодня уже никто никого не держит.
– Сам не знаю, почему, – грустно пробормотал старик, – что-то уже перегорело во мне. Сил не осталось. Да и не смогу я третий раз срываться с места и начинать жизнь заново…
После разговора со стариком Яшка твёрдо решил про себя: заработает воскресная еврейская школа или нет, не столь важно, но несчастного старика без поддержки он не оставит. Грустно на закате жизни оставаться совершенно одиноким…
До нового учебного года, когда повсеместно начнутся занятия, оставалось совсем немного времени, поэтому они с Ициком принялись с усиленной энергией продвигать свой проект еврейской воскресной школы. Даже выбивание у городских властей старого здания синагоги было отложено на будущее. Деньги от Хабада, регулярно привозимые Ициком из столицы, открывали для них любые двери, делали покладистыми чиновников самого высокого уровня, и горе было тому начальничку, в чьих жилах текла хоть струйка еврейской крови, – Ицик клещом впивался в него, давил на воспоминания о еврейских предках и на совесть, а в итоге добивался всего, что хотел. Ну, или почти всего.
Однако открыть школу к сентябрю так и не удалось. Оказывалось, что перспективным преподавателям следовало пройти специальные курсы, и это заняло бы довольно много времени. Также ясно было, что обычного педагогического образования для такой школы недостаточно. Плюс к этому необходимо провести соответствующую рекламную кампанию, дать объявления в городских газетах, напечатать плакаты и листовки. И всё это, благодаря стараниям Ицика и Яшки, продвигалось весьма успешно, но тут уже возникла проблема с той стороны, с которой её никто не ждал.
Активисты из недавно возникшего городского еврейского культурного центра, считавшие всех местных евреев чуть ли не собственными поданными, и монополизировавшие проведение всех еврейских мероприятий, резко ополчились на энергичного раввина, вторгшегося без спроса на их поляну.