А копнуть глубже: работа за кульманом в конструкторском бюро на заводе – его ли это настоящее призвание? Наверное, такая работа была ему всё-таки чуть ближе, чем музыка или школа, ведь он как-никак дипломированный инженер… И всё равно во всём этом было что-то не совсем то, чем он хотел бы заниматься всю оставшуюся жизнь.
Но что же ему всё-таки нужно?! Почему у других всё в жизни складывается более или менее удачно и без метаний из стороны в сторону? Люди находят своё место, оседают на нём и больше не стремятся отыскать для себя какую-то иную сферу деятельности, потихоньку растут, и их совершенно не тянет бросаться из крайности в крайность, как Яшку. А он по-прежнему продолжает бежать наперегонки уже неизвестно, с кем.
Ни соперников, ни врагов у него по большому счёту не было и нет, и всё-таки он упрямо поднимает для себя планку и борется за какую-то непонятную победу. И хоть он ни разу не произнёс это слово даже самому себе, оно всё равно висело и висит над ним – иногда далёкой путеводной звездой, иногда дамокловым мечом, а иногда почти на расстоянии вытянутой руки…
Кого он всё-таки пытается обогнать и с кем соревнуется? Где эта финишная ленточка, которой он должен достигнуть первым? Ответ каждый раз долбил в виски своими тяжёлыми рублеными словами: с самим собой… Но как победить самого себя?! И главное – зачем?..
16. Подходящая погода
По настоянию Ицика он регулярно стал ходить в синагогу. Тамошние старички косились на него, собираясь по субботам на утреннюю молитву, и укоризненно качали головами, потому что молиться вместе с ними Яшка не мог, как не мог и отвечать, когда кто-то задавал вопросы на идише, и это, по их мнению, совсем уже не лезло ни в какие ворота для еврея. Но откуда же Яшке было знать этот дедовский язык, даже несмотря на то, что родители наверняка понимали его, но никогда даже между собой на нём не разговаривали? И не старались научить его идишу, считая, что ребёнку этот язык никогда не пригодится.
Яшка изредка вспоминал старую историю про фронтовые письма на идише, отнесённые в школьный краеведческий музей, но это воспоминание было, пожалуй, единственным, что связывало его с этим языком. Яшка даже называл идиш не иначе, как «этот язык», будто он был для него чужим, как, например, английский или немецкий…
Намного интересней было присутствовать после утренней субботней молитвы на обсуждении очередной главы Торы, которое проводил раввин. Странная и парадоксальная логика, с которой древние учителя исследовали каждую фразу, иногда даже отдельные буквы священного текста, поначалу поражали и даже шокировали Яшку своей необычностью и замысловатыми построениями, но скоро он вошёл во вкус, и порой дело доходило даже до того, что по завершении обсуждения текста становилось жалко обрывать развивающуюся мысль и хотелось продолжать, продолжать и продолжать… Однако Ицик, хитро и одновременно благодарно поглядывающий на своего разгорячённого ученика, жестом прерывал разговор, захлопывал толстый том и указывал на часы – хватит, пора отдохнуть…
Из общения с Ициком Яшка узнал о всемирном движении Хабад, про который раввин часто упоминал, а однажды даже подарил ему русский перевод книги «Тания» – главной хасидской книги, написанной двести с лишним лет назад основоположником этого учения рабби Шнеуром Залманом.
– Неужели не всё сказано в Торе? – недоумевал Яшка, взвешивая на руке довольно увесистый томик. – Понимаю, есть различные толкования, есть Талмуд с его бесконечными спорами мудрецов, разве этого недостаточно? Эта книга о чём? Какие ещё книги могут дополнить Тору?
– «Тания» – это вовсе не толкование и не комментарии к Торе, а скорее философские рассуждения по еврейской этике. Тут рассказывается, главным образом, о силах добра и зла в человеческой природе и в окружающем мире. Основная цель книги заключается в установлении абсолютной свободы воли для человека…
– Свободы воли? – усмехнулся Яшка. – Какая может быть свобода воли в нынешнем мире? А тем более в те времена, когда эту книгу писали? И для кого – для евреев, которые даже сегодня ещё не до конца вышли из египетского рабства? Сидят у пресловутых горшков с мясом и посмеиваются над теми, кому захотелось голодной сорокалетней свободы в блужданиях по пустыне. Погляди, какие люди вокруг нас…
Ицик недовольно покачал головой и заговорил ещё более нервно и чуть ли не задыхаясь:
– Свобода воли – это не физическая вседозволенность, когда ты можешь делать всё, что заблагорассудится, без оглядки на мораль и нравственность. Главное устремление еврея, да, наверное, и не только еврея, а любого человека, состоит в том, чтобы утвердиться в парадигме, согласно которой человек по существу создание безнравственное, то есть нравственное не в каком-то ограниченном и условном смысле, но во всей полноте абсолюта. Автор «Тании» рабби Шнеур Залман верил в то, что человек не только обладает полнейшей возможностью совершенной нравственной жизни, но и что её фактическая реализация вполне по силам среднему человеку, то есть мне и тебе. Тем не менее для того, чтобы быть в состоянии встретиться лицом к лицу с моральными испытаниями, выпадающими нам на каждом шагу в повседневной жизни, мы должны отдавать себе полный отчёт в физических силах, которые определяют наши побуждения и поступки, и, что превыше всего, каждый из нас должен быть убеждён в присущей ему моральной твёрдости. Каждый наделён определённой моральной силой, если только совершает необходимое усилие, чтобы подавить и удержать под контролем эти диссонирующие силы. Пусть и не удастся искоренить их окончательно, но рабби Шнеур Залман был абсолютно уверен в том, что гармония личности может быть достигнута, во всяком случае, во всей сфере действительной и практической нравственной жизни. А чего нам ещё не хватает, как только уверенности в своих силах?..
В тот день Яшка ушёл домой в глубокой задумчивости. Впервые в жизни он почувствовал, как что-то непонятное и могущественное по-настоящему вторгается в его душу, проникает во все её уголки и расчищает завалы скопившегося там мусора для чего-то нового, грядущего, о чём он до последнего времени даже не подозревал, но теперь, узнав об этом, уже не сможет жить по-прежнему. Вопросов, встававших перед ним, становилось ничуть не меньше, но хоть какие-то ответы, словно неясные лучики, забрезжили на горизонте. И это его радовало и вселяло в сердце надежду. Надежду – на что? Он и сам этого пока точно не знал.
Подаренная книга, казалось, грела сквозь рюкзачок спину, и это было приятно. Первый раз за всё время он подумал, что потихоньку освобождается от каких-то липких надоевших пут, долгое время не дававших вздохнуть полной грудью и поступать так, как давно уже следовало поступать. Мысли становились ясными, голова чистой – спасибо Ицику за это состояние…
Ему очень нравился ответ Любавичского ребе на вопрос: кого следует считать евреем? Ответ был предельно прост и по-своему гениален: еврей не тот, у кого дедушка еврей, а тот, у кого внук будет евреем. Множество раз на протяжении жизни Яшка убеждался, насколько эта фраза точна и верна. Но… как примерить эту одёжку на себя – соответствует ли он достаточно простым и в то же время очень непростым критериям мудрого старца? По части еврейского дедушки, бабушки и прочих предков никаких сомнений у него не возникало, но как быть с внуками? Сынишка, который совсем недавно у него родился, был ещё настолько мал, что даже задумываться о его еврейском воспитании было рано. А что будет дальше?
Только сейчас по-настоящему начиналось – и он это чувствовал – превращение его из совершенно светского и ни во что не верящего скептика в еврея. Не того забитого и галутного, который даже при упоминании своей национальности стыдливо опускает плечи и прячет глаза, а нового, гордящегося своими предками и готового строить для своего сына и будущих внуков государство, в котором они будут чувствовать себя хозяевами, и никто ни в чём не посмеет их в этом новом государстве упрекнуть. Пускай Ицик сейчас терпеливо и порой стискивая зубы от его непонятливости и упрямства разъясняет азы иудаизма, но с его помощью Яшка непременно доберётся до самой сути, каких бы трудов ему это ни стоило.
Самое сложно оказалось для Яшки – принять даже не философию иудаизма со всеми её тонкостями и хитросплетениями, а сделать практические выводы для себя. Сколько труда стоило Ицику, например, убедить Яшку постоянно носить если уж не традиционную кипу, то хотя бы обычную кепку – еврею необходимо прикрывать голову, даже если это не по нраву окружающим!
– Для чего такая показуха?! – трагически вопрошал Яшка. – К чему эта замшелая обрядность в современном мире?!
– Со временем поймёшь, – отмахивался Ицик. – Ты ещё спроси, например, для чего каждому нормальному еврею требуется совершать регулярные омовения в микве, если в любой квартире есть современная ванна!
Про микву Яшка ничего не спрашивал, так как до этой загадочной штуки они пока не добрались в его очень нелёгком приобщении к еврейству. Вполне хватало комментариев к Торе, которые худо-бедно укладывались в голове, но вопросов от этого становилось не только не меньше, а во много раз больше.
И вот как-то раз перед Ханукой, когда осенняя погода окончательно испортилась, стало холодно и пошли дожди, то есть хороший хозяин собаку на улицу уже не выгнал бы по определению, Ицик встрепенулся и сообщил:
– Сегодня мы с тобой должны обязательно пойти в микву, – потом выглянул в окно, поёжился и на всякий случай прибавил: – С Божьей помощью…
– Надо так надо, – послушно согласился Яшка. – А где у нас эта миква?
Как и всегда на их совместных занятиях, Ицик степенно поправил очки на носу, потеребил свою рыжую бороду и поднял кверху палец:
– Понимаешь, специально оборудованной миквы в городе пока нет, поэтому придётся воспользоваться природными водоёмами. Точно так поступали и наши праотцы во время своих скитаний по пустыне…
С одной стороны, Яшке, конечно, было лестно поступать так, как поступали праотцы, скитавшиеся по пустыне и находившие там водоёмы, но дух противоречия, который, как уже не раз замечал Ицик, заложен в каждом ев