– Сижу за решёткой в темнице сырой… – донеслось откуда-то снаружи, может быть, даже от тёмных окон из дома напротив. Так, по крайней мере, ему показалось. А вдруг эту песню затянул кто-то новый за этими окнами, кого он ещё не видел?..
4. Новый год
Раньше время для Яшки тянулось быстро. И даже не тянулось, а стремительно летело, словно он постоянно бежал с кем-то наперегонки. Эта мысль постоянно крутилась в его голове и не исчезала. С кем он соревновался? Вероятней всего, как уже не раз об этом размышлял, с самим собой. Он оглядывался на других и видел, что никто никуда не торопится, а спокойно и методично добивается всего того, за чем ему, Яшке, приходилось гнаться. Удачливей его были эти люди? Неизвестно. Может, кому-то иногда и везло больше, чем ему, но никому он не завидовал. А зачем завидовать, если у каждого человека своя судьба, свои планы и цели, и примерять чужой пиджачок на себя – совершенно неблагодарное занятие…
Тексты, которые он упрямо и невзирая ни на что всё время писал, складывались со временем в почти готовые книги, но он не торопился кому-то показывать их или отправлять в издательства. Яшка даже придумал для себя своеобразную спасительную мантру: если написанное тобой стихотворение хуже, скажем, какого-нибудь пушкинского стиха, то кому его интересно будет читать? Лучше уж читать пушкинское. А если написать лучше… ну, на такое пока губки лучше не раскатывать. Но… отчего же не помечтать?..
Конечно, делиться с кем-то такими кощунственными мыслями было бы глупо и по-мальчишески нахально, тем не менее волшебная мантра заставляла читать и многократно перечитывать написанное, каждый раз что-то исправлять и переписывать, и новый вариант всё больше и больше ему нравился. Но… до следующего прочтения. До пушкинских строк всё равно было как до Луны…
Конечно, можно было уже сейчас худо-бедно составить сборник стихов или коротких рассказов, но кому предложить эту книжку? Серьёзных издательств, которые взялись бы выпустить книгу на русском языке в Израиле не было, а просто отнести текст в типографию, каковых предостаточно, заплатить деньги и получить готовый тираж, Яшка не хотел. Книжку должен делать профессиональный редактор, вкусу которого можно доверять, а где его найти? Отсылать отдельные материалы в местные газеты тоже не хотелось – что-то поверхностное и недолговечное было в газетных публикациях…
Предположим, рано или поздно он всё-таки сподобится выпустить книжку. В принципе, это вполне по карману любому, кто не замахивается на собрание сочинений или на миллионный тираж своей писанины, но… кто сегодня станет читать твой опус, если все вокруг только и поглощены добычей материальных благ? Не очень-то охотно народ разбрасывается деньгами на покупку книг. Есть более необходимые, как всем кажется, для жизни вещи… Может, по большому счёту это и не совсем так, как виделось, но среда, в которой он пока вынужденно существовал, оказывалась совсем не такой, на которую рассчитывал. Оставалось только надеяться, что всё впереди, и он успеет, догонит свой успех и свою звезду, о нём ещё узнают и заговорят, к книгам его потянутся как к живительному источнику…
А без этой веры, без этой надежды, без этих мечтаний, о которых он никогда никому не рассказывал, было бы совсем плохо и невыносимо…
Бег продолжался, и останавливаться или притормаживать, чтобы перевести дыхание, Яшка себе не позволял…
Вот и подошёл очередной Новый год. Где-то далеко, на бескрайних российских просторах, в эту новогоднюю ночь, наверное, падал снег. Там было холодно, морозно, а в лесу между ёлками, укутанными в сугробы, мела седая метель. Там наверняка тихо, и даже лёгкое шуршание сухих снежинок не нарушало покоя и тишины…
Яшка вздохнул, словно сбрасывал с себя наваждение, и полез в сумку за водкой. За окном по освещенной улице проносились машины, и громкая ухающая музыка из автомобильных динамиков летела следом за ними в прохладной декабрьской израильской ночи. Если бы Яшка сейчас сидел дома, наверняка смотрел бы телевизор с российскими программами, и в эту новогоднюю ночь был бы гораздо ближе к этому снегу и морозу, к этим ёлкам и метели, которых ему, как оказывалось, так сегодня не хватало. Но, когда работаешь ночным охранником в магазине, и тебя запускают внутрь в восемь вечера, а выпускают в девять утра, такое, увы, невозможно. Только представлять, закрыв глаза.
Дежурить приходилось каждый день, без выходных и праздников, тем более Новый год в Израиле вовсе не праздник, а самый что ни на есть будничный день. Завтра к девяти, к открытию, придут продавцы и вместе с ними хозяин магазина по имени Ави, которого добрые полвека назад привезли сюда из Болгарии ещё малышом.
Сегодня же вечером, перед тем как запереть решётки и двери, Ави сказал Яшке на прощанье:
– Праздник сегодня, Новый год, не забыл? Жаль, что в Израиле его не празднуют… А праздник хороший, добрый. Помню, мы в Болгарии всей семьёй собирались в эту ночь за столом… Эх, да что вспоминать… – он хитро заглянул охраннику в глаза: – Чувствую, ты принёс с собой водку. Не отнекивайся – знаю. Смотри, чтобы всё было в порядке… – И уже закрывая решётку, прибавил: – Завидую тебе! Хоть ты и не дома, а здесь, праздник у тебя всё равно будет. Ведь праздник лишь тогда праздник, когда он в душе и его ждёшь. Завидую…
Яшка уже успел довольно хорошо познакомиться со своим хозяином. Ави был человеком жёстким и деловым, имел довольно обширные связи, и бизнес его процветал, тем не менее человеческих черт не утратил и не превратился в машину для зарабатывания денег и выжимания соков из работников. Иногда, когда он подвозил Яшку на своей машине, между ними завязывался разговор. Темы были самые разные – об изучении иврита, с которым у Яшки были постоянные нелады, о семье, о России и Болгарии.
Ави помнил Болгарию смутно, и, как казалось Яшке, воспоминания его были какие-то странные и однобокие – вполне закономерная ненависть к поднимавшему в те годы голову болгарскому фашизму, от которого его семья была вынуждена бежать, и одновременно какое-то запоздалое сожаление и острая жалость к полузабытой стране своего голодного детства.
Разговоры между ними длились бесконечно, и Яшка чувствовал, что хозяину они важны и необходимы гораздо больше, чем ему. Вряд ли что-то связывало Болгарию сороковых годов и современную Россию, но без этих разговоров Ави обходиться, по-видимому, не мог, и для них ему нужен был почему-то именно он, этот охранник, плохо разговаривающий на иврите…
Яшка грустно посмотрел сквозь витрину на улицу и прислушался к звукам, доносившимся сквозь толстое стекло. Из ресторана метрах в пятидесяти от магазина грохотала весёлая музыка и слышались голоса. Там праздновали Новый год. Люди наверняка сидели за столиками, уставленными праздничными блюдами, пили шампанское и танцевали. Конечно, и он мог взять с собой шампанского сюда, но… не захотел. Шампанское пьют, когда на душе радостно и обстановка праздничная, а перспектива в одиночку просидеть всю ночь в пустом магазине не особенно располагала к веселью. Грустить и тосковать лучше под водку.
Плеснув из бутылки в белый разовый стаканчик, Яшка выпил и вытащил из своего рюкзачка книгу с диккенсовскими «Рождественскими повестями». Он редко перечитывал их, но сегодня эта книга была ему необходима.
Прошло уже достаточно много времени со дня его приезда в Израиль, а всё ещё не наступала ясность, нравится ему здесь или нет. Родителям здесь, конечно, лучше – они получают неплохую пенсию, всё необходимое у них есть, к тому же тепло, море под боком… А ему? Яшка почти не вспоминал свою прежнюю жизнь. Звёзд с неба он и тогда не хватал, но всё равно хотелось какой-то стабильности и достатка. Правда, здесь, в Израиле ему грех на что-то жаловаться, но постоянная изматывающая, чёрт возьми, неуверенность в завтрашнем дне, хотя работу, пусть и не такую, как хотел, он всё-таки уже нашёл. А с перспективами – с ними пока никак не проясняется, но хочется верить, что всё по-прежнему впереди. Дорожка-то тут для всех одна и другими сто раз протоптанная – иврит подтянуть, какие-нибудь курсы закончить – уже не обязательно востребованные компьютерные! – и всё постепенно само собой образуется. Когда это будет, никто не знает, но – будет. Он своего непременно добьётся. Резкий телефонный звонок оторвал Яшку от раздумий. В трубке раздался голос хозяина:
– Ну, как дела? Празднуешь, наверное? Скоро двенадцать…
– Праздную, – ответил Яшка и отодвинул пустой стаканчик.
– Скучаешь?
– Немного.
– А мои домашние спать легли. Новый год – не их праздник… – Ави замолчал, но трубку не повесил: – Слушай, а если я к тебе сейчас подъеду? Посидим вместе, поболтаем…
– Как хотите, – Яшка пожал плечами, – вы же хозяин, вам решать…
– Да нет, – неожиданно смутился Ави, – я хочу приехать и просто посидеть с тобой за компанию, по-человечески. Нам обоим скучно, а сегодня всё-таки праздник – нельзя грустить…
– Как хотите, – повторил Яшка и повесил трубку.
Минут через двадцать к магазину подкатил голубой «Шевроле-Неон», и Ави с большим пакетом подошёл к дверям. На мгновение пронзительно вякнула выключаемая сигнализация, и решётка, закрывающая входную дверь, поползла вверх.
– Всё в порядке, – по привычке доложил Яшка, но Ави отмахнулся:
– И так знаю.
Вместе они опустили решётку, закрыли дверь и присели на стулья.
– Мои домашние даже не заметили, что я ушёл. Думал, жена что-нибудь спросит, так нет, даже не посмотрела в мою сторону. Детям вообще всё равно, где я. У них свои дела, свои праздники.
– Ну, вас-то им не в чем укорять – вы всегда в магазине, всегда при деле…
Ави грустно посмотрел на Яшку и покачал головой:
– Хоть в магазине, хоть ещё где-нибудь – им всё равно. У них своя жизнь… Я для них – старый прижимистый и сентиментальный болгарин, у которого какие-то дурацкие славянские привычки, а им, современным израильтянам, это чуждо и дико. Когда я сегодня приехал домой и сказал о Новом годе, они посмотрели на меня как на ненормального. Обидно…