– Ничего себе! – возмущалась Ира, ворочаясь на подушках. – Раньше по пьяни вопили «Шумел камыш…», «Ой, мороз-мороз…», максимум «Три белых коня…», а теперь вон что запели… Израильский климат на этих выпивох повлиял, что ли? Меломаны хреновы! Бедный Каварадосси…
Яшка молча лежал рядом и боролся с желанием заткнуть уши или встать и выйти на улицу, чтобы набить рожу кому-нибудь из любителей ночного оперного пения. Жаль, наверное, что Каббала не позволяла предаваться гневу и размениваться на подобные глупости – переходить на такие животные желания. А выйти и отлупить кого-то ой как хотелось!
Оказалось, что многие жильцы из их дома испытывали те же «каббалистические» сомнения и приземлённые желания разобраться с нарушителями тишины…
Позже выяснилось, что кто-то из наших соотечественников в соседнем доме пригласил на семейное торжество знакомых репатриантов из Италии, а там – традиционное славянское застолье, которое всегда заканчивается разудалым пением народных песен по дороге домой. Напоить-то итальянцев на вечеринке напоили, а слов русских песен не подсказали, вот они и были вынуждены обходиться своими оперными ариями. Своих-то застольных у них, по всей вероятности, не было. Или застолья не были такими разудалыми…
Создавалось такое впечатление, что в Израиле по ночам мало кто спит. Повсюду идёт жизнь – где-то разговаривают, да так, что слышно во всех окрестных домах, по дорогам проносятся машины с ревущими динамиками, а кто-то вообще, дождавшись вечерней прохлады, выползает всем семейством из душных квартир проветриться и обменяться новостями. Но это касается только коренных израильтян. Наши же репатрианты после рабских трудов на местных плантациях спят как суслики…
А вот ещё. В вечерней так и не наступившей тишине разносится одинокий тоскливый лай. Может, спать он особо и не мешал, но на сердце становилось отчего-то так одиноко и тоскливо, что Яшка не выдержал и выскочил на улицу.
Перед соседним домом расположился на скамейке пожилой эфиоп в своей белой традиционной марлевой накидке и, подняв голову кверху, старательно… лаял. И каждый раз при этом прислушивался к качающемуся между домами эху, печально покачивая головой. Постоял Яшка около него минуту, но ничего не сказал и отправился домой досыпать…
Может, он всё-таки чего-то недопонимал в этой жизни? Всё же пока складывалось и у него, и у этого незнакомого старика-эфиопа нормально. Без особых взлётов, но и без катастрофических падений. Тут бы радоваться и благодарить судьбу… а почему-то не получалось. Лучше получалось грустить о чём-то непонятном.
Присесть с ним рядом, что ли, и тоже протяжно полаять, а то и повыть на луну?.. Честное слово, и такое иногда хотелось! Было дело…
7. Ласточки над Синаем
На мировом литературном небосклоне современный Израиль проявил себя довольно слабо. Если взять Нобелевских лауреатов в области литературы, то кроме Шмуэля Йосефа Агнона ни одного писателя Нобелевского ранга среди израильтян больше нет. Есть, конечно, лауреаты-евреи из других стран, но это, согласитесь, слабое утешение. К Израилю они не имеют ровным счётом никакого отношения.
Можно вспомнить, конечно, десяток-другой имён пишущих израильтян, известных мировой читательской аудитории, но говорить о том, что они входят в мировую писательскую элиту, увы, едва ли возможно. В их число, к сожалению, ни один русскоязычный автор не входит.
Если, скажем, поинтересоваться у какого-нибудь среднестатистического англичанина или француза о том, кого из израильских писателей он знает, тот недоумённо разведёт руками. Правда, среднестатистический израильтянин также не всегда сможет ответить, кого из современных английских или французских писателей он знает или хотя бы слышал. И это признание будет вполне искренним и чистосердечным. И ни в коем случае не в отместку. Не от каждого же мы требуем знание дифференциального исчисления в математике или хотя бы закона Ома в физике! А знания литературных имён – тем более.
Зато о внутреннем литературном рынке можно с уверенностью сказать, что количество поэтов и прозаиков на душу населения в Израиле гораздо выше, чем где-нибудь. Особенно среди русскоязычных авторов. Притом, в отличие от собратьев из литературной метрополии, рамками русской грамматики и стилистики они нисколько не отягощены и чувствуют себя в русской словесности как пресловутый слон в посудной лавке. То есть совершенно привольно и свободно, не обращая внимание на правописание и не заморачиваясь культурой речи и литературными традициями. Все эти условности оставлены ими как ненужный хлам на прежней родине.
Об этом Яшка догадывался ещё в России по попадавшим в его руки книжкам израильских литераторов. Хотя и среди исконных российских авторов, насколько известно, весьма редко попадались такие, кто писал бы абсолютно грамотно. Хочешь того или не хочешь, но сразу возникало подозрение в том, что предки этих грамотеев не сильно заморачивались чистотой славянской крови, и кого только в родословной не было намешано… Хуже всего, если выяснялось, что в их жилах побезобразничала струйка еврейской крови. Уж этого-то гордящиеся своим незамутнённым происхождением объездчики пегасов вынести никак не могли. Они вычисляли пресловутую еврейскую струйку друг в друге скрупулёзно и дотошно, дабы при случае побольнее куснуть конкурента. Если же после всех генеалогических перипетий карта успеха по-прежнему им не выпадала, то шли другим путём. Обладатели пресловутой струйки смело пользовались возможностями, открывающимися наследникам тщательно скрываемого еврейского дедушки. Когда в наличии волшебного дедушки убедить не шибко бдительный Сохнут худо-бедно удавалось, то автор, обойдённый вниманием российских издателей и читателей, незамедлительно отбывал на Землю обетованную, где, по всеобщему ошибочному мнению, свободному творчеству открывалась широкая зелёная улица. Коли стать пророком в своём суровом отечестве не удалось, то, может, на земле пророков пророчествовать окажется легче и сытней? А пророк в изгнании, сами знаете, котируется в определённых кругах интеллигенции куда выше, нежели пророк домашнего, израильского разлива. Как те же самые шотландские виски в сравнении со своим кустарным аналогом-самогоном…
В Израиле приехавшие авторы тотчас сбивались во всевозможные литературные группы, чтобы с удвоенной энергией вопить на каждом углу о засилии ивритоязычных бездарностей и о тотальной дискриминации великой русской или уже не совсем русской, а скорее русскоязычной литературы. Она, эта литература, как известно, якобы имеет глубокие библейско-еврейские корни, и эти корни непременно завянут на неласковой местной почве, если их не удобрять денежными вливаниями, дармовыми семинарами в курортных зонах, субсидированными изданиями и бесплатными помещениями для еженедельных творческих тусовок.
С первого дня пребывания в Израиле Яшка чувствовал почти физическое неудобство из-за того, что его литературные таланты до последнего времени оставались невостребованными. Впрочем, не он один испытывал подобные страдания. Творческий человек – он как клинок в ножнах. Если его не используют по назначению, то быстро ржавеет и больше не блестит на солнце.
Наверняка в его городе, предположил он спустя некоторое время, при достаточно большом количестве русскоязычного населения существуют какие-нибудь литературные студии. В управлении абсорбции ему дали телефон самого крупного городского литературного объединения, которым руководил местный поэт и расчётливый скандалист Вонтюковский, но сразу предупредили, что на вопрос Вонтюковского, состоит ли он в каком-либо другом литературном объединении, ни в коем случае не отвечать положительно. Ибо есть тут, кроме студии Вонтюковского, ещё одно активно действующее литературное объединение кавказских евреев, упоминание о котором вгоняет маэстро в чёрную меланхолию и буйное неистовство. На всякий случай Яшка взял телефон и этого объединения – мало ли как сложатся отношения с главным городским русскоязычным литератором.
Расчётливо прикинув, что с местным классиком лучше знакомиться на закуску, Яшка поначалу направил стопы к кавказским аксакалам-сочинителям. Несколько раз побывав на отдыхе на Кавказе, он полюбил этот благодатный край и его жителей за гостеприимство и хлебосольство. Вот уж с кем не будет никаких проблем общаться, мудро рассудил он, разыскивая студию в одном из старых кварталов города.
Искать пришлось долго, но в конце концов он обнаружил над белой бетонной будочкой бомбоубежища выцветший на солнце фанерный щит, на котором крупными неровными буквами было выведено «ЛИТЕРАТУРНАЯ СТУДИЯ ВЫХОДЦЕВ С КАВКАЗА им. МАХМУДА ЭСАМБАЕВА». Тяжёлая металлическая дверь оказалась запертой на большой висячий замок. Яшка в нерешительности потоптался около двери и огляделся по сторонам.
Бомбоубежище находилось посреди большого пустынного двора, окружённого стандартными четырёхэтажными коробками домов. Чахлые акации, казалось, прижимались к стенам, чтобы не сгореть до конца на раскалённом солнцепёке. Лишь щит не боялся израильского климата, символизируя, наверное, кавказскую несгибаемость и готовность зазеленеть молодыми побегами, едва на него когда-нибудь прольётся хоть капля скудной небесной влаги. Но небеса на влагу, как видно, в этом дворе скупились.
– Кого, дорогой, ищешь? – раздался за спиной женский голос.
Яшка оглянулся и увидел полную седую старуху в чёрной одежде и косынке, опирающуюся на крючковатую палку.
– Авраама Авраамова, – сказал он, сверившись с бумажкой. – Он, кажется, руководит литературной студией?
– Чем он руководит, мне не ведомо, – уклончиво ответила старуха, – но ключи у него, точно.
– А когда он придёт?
– Когда захочет, тогда и придёт! – казалось, старуха сразу утратила интерес к незнакомцу. – Он по вечерам тут собирается с мужчинами, когда прохладней становится. А сейчас он отдыхает…
– Адресок не дадите?
– Почему не дам? Дам… – старуха смерила его взглядом с головы до ног и, на всякий