Чепуха! Человеку всегда столько лет, на сколько он себя ощущает. И это не расхожая мантра для молодящихся старичков, уверенных, что им ещё хватит спермы для финальных кавалерийских атак. Яшка часто встречал людей, выглядевших старше его, а на самом деле почти всегда оказывавшихся моложе по годам. И дело не в какой-то генетической предрасположенности к старению. Сравнивая их пессимизм и отношение к жизни, а, кроме того, преждевременную и чаще всего выдуманную усталость, недоверие и подозрительность к окружающим – и свой восторженный инфантилизм, неиссякаемым потоком бьющий из него, он всегда вспоминал грубоватый, но, наверное, единственно правильный диагноз, поставленный некогда женой: детство в одном месте играет. И хоть Яшка каждый раз бурно протестовал против таких откровенных и обидных слов, в душе-то он знал: жена права – кому как не ей известна вся его подноготная?
А сын? Он совсем другой. Постоянно сравнивая себя с ним, Яшка всё ясней видел, как они расходятся всё дальше и дальше. Пока тот был в младенческом возрасте, Яшке удавалось находить в нём очень много собственных чёрточек, а сейчас – сейчас этого объединяющего остаётся всё меньше, зато всё больше выступают на первый план различия. Сынóвья основательность и скрупулёзность, въедливость и аккуратность – это то, чего у Яшки не было ни раньше, ни сейчас. Наверное, эти качества сегодня необходимы, и жизнь заставляет быть таким и никаким другим. Этому можно лишь позавидовать. Но это всё равно уже не его, не Яшкино. Остаётся утешаться тем, что имеющееся у него, может, и не заменит этих недостающих черт характера, но позволит хотя бы подольше задержаться на плаву в современном неласковом мире.
Стареет он всё-таки, как ни крути, если начал задумываться о подобных невесёлых вещах…
Защитный панцирь, который мы надеваем на себя в попытке уберечься от агрессивного внешнего мира, у каждого свой. У одного – это ответная агрессия, у другого – едкая ирония и нигилизм, у третьего – броня неприступности и полная закрытость. Каждый находит свой способ выживания. Плохо тому, кто продолжает жить с открытой душой и не перестаёт видеть вокруг себя только светлое и положительное. Такая отчаянная защита, к сожалению, больше сегодня не срабатывает, как старые рыцарские доспехи, место которым в музее, а не на поле брани…
Вот и сын строит собственный панцирь, всё реже открывая себя настоящего даже своим близким. Родители для него в какой-то степени испытательный полигон. Но ведь Яшка-то отлично знал, что у сынишки в душе! Иначе какой он ему отец? Или… всё-таки не знал?
Но только ли панцирь необходим для существования в этом мире? Стены строить несложно, гораздо больней и невыносимей потом остаться внутри них в одиночестве. Поначалу к тебе не смогут найти дорогу посторонние, потом друзья, и в конце концов к тебе пропадает интерес вообще у всех. Это самое страшное. Ты – такой хороший и талантливый, добрый и готовый открыть своё сердце любому, кто в тебе нуждается, – и вдруг совершенно никому не нужен!
…Ужасное изобретение человека – песочные часы. Каждый раз, когда Яшка смотрел, как песчинки ссыпаются вниз непрерывным потоком, чтобы мелькнуть на мгновенье и сразу исчезнуть среди миллионов себе подобных, его пронзала дрожь. Мы бьёмся, страдаем, пытаемся создать искусственный мир вокруг себя – для чего? Чтобы оставить след потомкам. А что в результате? Песчинки прессуются в камни, из камней складываются горы, из гор – вечность. Жизни наши – те же песчинки. Песчинки – и вечность! Всё, что мы делаем, ничтожно перед ней. Песчинка остаётся песчинкой, даже сверкнув для кого-то на миг. И следы, оставленные ею, никому после этого не интересны. А чаще даже никаких следов не остаётся…
Рано или поздно мы это осознаём, но не опускаем руки, упорно считая, что именно нам удастся что-то изменить, нарушив каким-то своим отчаянным поступком естественный ход времён. А ведь ничего не меняется! Поколения до нас и поколения после нас делали, делают и будут делать то же самое. С рабской покорностью и обречённостью. И ещё, может быть, с затаённой верой в перемены.
Нет выхода, хотя и нет и полной безысходности, пока мы живы…
Чтобы окончательно не впасть в жестокую меланхолию от своих домотканых философствований, Яшка вылез из машины и отправился разыскивать ларёк, чтобы купить пачку сигарет взамен закончившейся, а заодно развеяться.
Хоть бы кто-нибудь сейчас позвонил! Лучше трепаться о всяких глупостях, как он это делает с коллегами на работе, когда сидеть в одиночку становится невмоготу, лишь бы не оставаться один на один со своими мрачными мыслями. Но никто так и не позвонил. Каждый, небось, сидел сейчас в своей ракушке и так же, как он, раздумывал о смысле жизни. Или о вечности и своём одиночестве. Или даже о песчинках в песочных часах. А может, заливал отчаяние водкой, чтобы ни о чём не думать…
Ах, каким горьким оказался почему-то дым от сигареты из новой пачки! И к тому же глаза разъедает. Яшка тёр их и стряхивал пальцы, а они почему-то – мокрые…
11. Авария
Он уже понимал, что если когда-то и напишет что-то серьёзное, то это вряд ли будет высосанная из пальца фантазия. Не его стихия придумывать фантастические истории. Вокруг столько потрясающих сюжетов, только бери и записывай. Главное, чтобы глаз не замаслился рутиной. При этом постарайся не бояться говорить самому себе правду. Только неуверенный в своих силах человек начнёт выдумывать, не доверяя собственным ощущениям и оценкам. Естественно, настоящий, живой материал сопротивляется – и чем больше это сопротивление, тем больше азарт и неистовое желание облечь его в литературную форму. Но именно тем он и интересен. Вот ради чего стоит попотеть…
Работа в охране – чем не россыпь самых невероятных и разнообразных сюжетов? Новые люди со своими характерами, новые места, порой экстремальные поступки, которые приходится видеть и совершать самому. Только… только включи воображение, если уж решил стать писателем. Вернее, даже не решил, а уже не можешь им не стать…
И Яшка с жадностью впитывал всё, что происходило вокруг. Блокнот распухал от записей, и это был уже далеко не первый блокнот…
Вот одно из многочисленных размышлений, записанных Яшкой во время ночных бдений в охране. Он не раз уже размышлял над этим, а сподобился записать лишь сейчас.
Стоит человеку нацепить на пояс кобуру с пистолетом или повесить автомат на плечо, как у него сразу возникает обманчивое впечатление полной защищённости и мнимой безопасности. Кажется, возникнет прямая угроза твоей или чьей-либо жизни, и ты в считаные секунды сможешь передёрнуть затвор и выстрелить в того, кто угрожает. Никто, конечно, не воспринимает всерьёз наивные киношные боевики, где стрелок показывает чудеса меткости, и каждая выпущенная им пуля непременно находит свою цель. Каждый знает, что обыкновенному человеку стрельба по живой мишени едва ли доставляет истинное удовольствие. Маньяки и сумасшедшие не в счёт, но их, слава богу, не так много, и оружие к ним в руки почти не попадает. В наших же руках оно чаще всего необходимо как бутафория, этакий символ библейского стражника, который, согласно Торе, «не дремлет и не спит». Потому и опасаться оружия не стоит. Лучше его сделать своим другом и помощником.
Если говорить честно, нам, приехавшим сюда не так давно, коренные израильтяне всегда казались несколько трусоватыми и даже склонными к панике. Попробуйте, например, с автоматом через плечо, да ещё с вставленным рожком зайти в какой-нибудь супермаркет. Сразу поднимется крик, и все начнут показывать на вас пальцем. И это после того, как вас уже проверил охранник на входе, имевший возможность убедиться, что если вы и имеете к террористам какое-то отношение, то только тем, что у вас наличествует две руки, две ноги и голова. Правда, мысли в головах различаются кардинально… В государственное учреждение вас с оружием не впустят вовсе – мало ли что у вас в мыслях, даже несмотря на декларируемое нормальное содержимое черепной коробки. Тамошние клерки порой заслуживают, честное слово, не меньшей кары, чем те же отмороженные террористы…
Так вот, коренные израильтяне смотрят на репатриантов несколько свысока, мол, ни черта вы, ребята, не смыслите в наших ближневосточных реалиях, пороха по-настоящему не нюхали, а об арабах вообще не имеете никакого представления. Для всех мы – прямолинейные и не склонные к компромиссу, каковыми, наверное, и в самом деле отчасти являемся. Тем не менее аборигены уже имели возможность не единожды убедиться, что за чужие спины мы не прячемся, а наши прямолинейность и бескомпромиссность играют всем только на руку – при случае нас легко использовать в качестве стены, за которую удобно укрыться, и на которых можно при случае свалить собственные грешки. «Русским» не привыкать, они отчаянные и выносливые, жаловаться не побегут и наушничать не станут. С ними можно даже ладить, потому что они доверчивы и дружелюбны.
Достаточно нейтральное слово «фраер», вытянутое из лексикона вымерших почти век назад одесских уркаганов, в современном иврите приобрело совершенно иное значение. Фраерами здесь называют тех, кто позволяет себя обманывать и не даёт наглецу должного отпора. То есть так зовут нашего брата-репатрианта, которого поначалу легко обмануть. В то же время здешняя публика отлично понимает, что быть фраерами нас до поры до времени вынуждает обстановка, в которую мы попадаем, не зная языка, местных клановых устоев и не обладая чисто левантийскими качествами – крикливостью, умением вырывать из зубов своё и чужое, выставлять ближнего в невыгодном свете и уважать человека только за наличие денег, но никак не за порядочность и ум. Но мы – к счастью или к несчастью – быстро обучаемся, приобретаем навыки общения и изворотливости, ибо в Израиле, как нигде, наверное, актуальна русская поговорка: с волками жить, по-волчьи выть. Учимся выть, и так выучиваемся – настоящие волки позавидуют…
Но не всё так печально и беспросветно. На низовом уровне, куда попадаешь сразу после приезда в страну, это верно. Каждый проходит азы, ломающие его прежние представления о миропорядке. Упрямую и туповатую восточную природу, дипломатично называемую красивым словом «ментальность», не переиначишь, как ни старайся. Да и не нужно ничего ломать – пускай она остаётся тем, кто с ней родился, сроднился и не может существовать в иной системе координат. Впитанное с молоком матери искореняется только с кровью. А мы пойдём дальше, оставим их с тем, что они успели под себя подмять. Наши горизонты шире.