Потом все закончилось: сначала американские деньги, а следом – собачьи бега. Целый год Гоминьдан требовал запрещения собачьих бегов – говорили, что запрет продавили конкуренты, мексиканские и китайские владельцы казино. Прошлым летом сдались англичане из международного сеттль мента, закрылись «Луна-парк» и Стадион. Любителям гончих остался только Канидром, да и то потому, что его владельцем был всесильный Ду Юэшэн, глава Зеленой банды, самой крупной преступной организации Шанхая.
– Гангстер? – спросил Альберт. – Как у вас в Чикаго?
– О нет, – ответил Генри, – совсем не как в Чикаго. Это же Китай: здесь гангстеры не воюют с полицией, они с ней сотрудничают.
– Дорогуша, – сказала Филис, – я и в Америке знавала города, где гангстеры сотрудничают с полицией. Собачьих бегов там не было, зато были казино.
– Казино тоже принадлежат Ду, – сказал Генри, – и половина танцзалов. Надеюсь, Альберт, это не покоробит вашу английскую честь?
– Это о’кей, – ответил Альберт, – я не боюсь крутых парней.
Он все время старался вставлять в речь американские слова. Генри только посмеивался, а Филис злилась:
– Милый, зачем ты изображаешь из себя Аль Капоне? Ты ведь настоящий ангел.
В ответ Альберт старался улыбнуться позагадочней и поглубже надвинуть шляпу на глаза. После третьего коктейля это выглядело очень смешно.
Этим вечером деньги Альберта принесли Генри удачу: на выходе из Канидрома в потрепанном бумажнике лежало 150 долларов. Альберт и Филис проиграли по полсотне каждый, но все были счастливы и пьяны. Генри крикнул двух рикш почище и велел везти на авеню Фош, в казино «Фушен».
Амфитеатр игральных столов, хрустальные люстры, широченная барная стойка, неумолчный – днем и ночью – шум: стук рулетки, шелест карт, шепот игроков, разговоры на всех языках мира, больше всего – на английском (а чему удивляться? Англия все еще королева морей!). Малайцы, сингапурцы, китайцы, египтяне, французы, русские, американцы… да, четыре года назад белые и цветные не смешивались так сильно.
Альберт взял фишек на всех, Генри поставил десятку на красное.
– Милый, будь ангелом, – сказала Филис Альберту, – возьми мне еще коктейль.
Альберт взмахнул рукой, подзывая боя. Раздался звон разбитого стекла.
Генри всегда знал, что блондины легко краснеют, но не ожидал, что лицо англичанина станет буквально свекольным.
– Ради Бога, извините, леди, – сказал он, оборачиваясь к соседке, – я такой неловкий…
Альберт запнулся на полуслове: рядом стояла молодая китаянка в шелковом, расшитом райскими птицами платье с короткими рукавами, открывавшими нежную кожу маленьких рук. Украшенные жемчугом волосы были уложены ажурными спиралями и арками, напоминая какую-то экзотическую шляпку. Генри не раз встречал таких девушек – причудливо одетых дочерей богатых китайцев. Они всегда казались ему смешными и жеманными, особенно когда по местному обычаю при разговоре почтительно наклоняли голову. На их фоне даже Филис казалась чудом естественности и хорошего европейского воспитания.
– Ничего страшного, сэр, – сказала китаянка Альберту, – бой сейчас уберет.
У нее был чудовищно забавный акцент – как, впрочем, у всех китайцев. Что поделать: чертовы азиаты настойчиво пытаются говорить по-английски.
– Позвольте, я закажу вам другой коктейль, – сказал Альберт и добавил: – У вас прекрасный английский.
– Вы слишком добры ко мне, – ответила девушка, склонив голову.
Выпало красное. Крупье пододвинул выигрыш Генри, и тот снова поставил – на этот раз на нечет.
– Я восхищен Шанхаем, этим лицом нового Китая, – сказал у него за спиной Альберт.
– О нет, – ответила девушка. – Шанхай – вовсе не китайский город. Его построили иностранцы, чтобы ввозить сюда индийский опиум.
В конце концов националисты совсем испортят этот город, подумал Генри. Теперь азиаты не только ходят с нами в одни казино и танцзалы, но и каждая узкоглазая дура норовит поговорить о политике.
– Где же иностранцу увидеть настоящий Китай? – спросил Альберт.
Девушка улыбнулась – впрочем, она почти все время улыбалась – и сказала, что можно хотя бы съездить в Сучжоу, посмотреть знаменитый канал и цветущие сады, хотя, конечно, лучше подождать весны.
– Я не уверен, что останусь здесь так надолго, – сказал Альберт.
Двадцать долларов перекочевали на сторону крупье. Генри сделал еще одну ставку, потом еще одну. Стоявшая рядом Филис не отрываясь смотрела на кружащийся шарик, раз за разом ставя на черное. Когда фишки закончились, она повернулась к Альберту.
Китаянка шла к выходу, молодой англичанин задумчиво глядел ей вслед.
– Кто это девушка? – спросил он боя.
– Это госпожа Су Линь, она часто бывает здесь.
– Милый, зачем тебе эта китайская кукла? – сказала Филис. – Лучше закажи выпить и попроси принести еще фишек.
– Мне кажется, тебе уже хватит на сегодня, – сказал Альберт, и Генри понял, что тот обиделся за «китайскую куклу».
– Дорогуша, я сама решаю, когда мне хватит, – ответила Филис. – Если тебе не нравится, сколько я пью или как я играю, можешь сказать мне об этом прямо – я уйду, и ты больше меня не увидишь. Я не какая-нибудь русская танцорка, чтобы позволить так со мной разговаривать! Я человек искусства, я певица! И, Генри, если ты не перестанешь смеяться, нашей дружбе конец!
– Скажи, Генри, она всегда такая сумасшедшая? – спросил Альберт.
– Нет, что ты, – ответил Генри. – Только с мужчинами, которые ей нравятся.
– А я ей нравлюсь?
– Конечно. Разве ты не видишь?
Альберт пожал плечами:
– Я был уверен, что она… как это сказать? – доступная девушка. Но мы вместе уже две недели, и мне ни разу не удалось…
Боже мой, подумал Генри, все-таки Филис – та еще штучка. Нельзя так изводить мужика, да еще и все время тянуть из него деньги.
– То есть ты уже почти месяц в Шанхае и еще ни разу не пробовал здешней манды?
Альберт покраснел.
– Да, я ни разу не трахался, – отважно сказал он. Глагол дался ему с большим трудом.
– Похоже, – сказал Генри, – если я не возьму дело в свои руки, ты так и уедешь отсюда, не расстегнув ширинки. Но не горюй, парень, сегодня твой день, точнее – твоя ночь. Я отведу тебя в «Дель Монте».
– Это бордель?
– О нет, это кафе, которое держат белые русские. Оно лучше любого борделя, поверь мне.
– А не поздно? – спросил Альберт.
– Там все только начинается.
– Тогда мне нужно еще выпить.
Надо было уговорить его взять рикшу, думал Генри, вышагивая рядом с Альбертом к западной окраине французского квартала. Что значит «мне надо прогуляться»? Если есть деньги – нужно ехать, а не идти ногами. Все-таки верно говорят – богатые совсем другие люди.
– Ты понимаешь по-китайски, Генри? – спросил Альберт.
– Немного. Выучился в первые два года, завел себе «спящий словарь». Если хочешь здесь задержаться – тоже советую.
– Что это?
– Любовница-китаянка. Только должна быть настоящая китаянка, без всяких этих модных европейских штучек, как твоя красавица в казино.
– В Оксфорде рассказывали, что китайские гейши владеют секретным искусством любви.
– Гейши – это в Японии, – назидательно сказал Генри. – Здесь они называются шуюй, но мы зовем их sing-song girls. Они ходят на банкеты или званые вечера и поют всякую китайскую тягомотину. До того, как китайцам привезли кино и научили их танцевать чарльстон, здесь было довольно плохо с развлечениями – девушки шли нарасхват. Само собой, давали они не каждому, да и вообще – это довольно хлопотное дело, обхаживать такую девицу. А были еще чансань, что-то вроде куртизанок. Там вообще сплошные китайские церемонии. Ни по жопе похлопать, ни пообжиматься. Ходишь в ее цветочный домик неделю за неделей и носишь подарки. Охренеть можно. Неудивительно, что теперь все китайцы как с цепи сорвались – ну, когда здесь стало все как у людей.
– А эти чансань – они еще остались? – спросил Альберт.
– Одно название. Теперь плати деньги – и вперед. Можешь сходить на Фучжоу-роуд и проверить, если будет охота. Но если ты хочешь настоящей дорогой азиатской манды, надо брать японок. Японки – почти что белые. Я знал даже пару англичан, которые женились на японках. Тут все по ранжиру: японки, потом кореянки и малазийки, а потом уже – китаянки.
А если уж иметь дело с китаянками, подумал Генри, надо выбирать дешевых шлюх. Уличные «фазанихи», расфуфыренные, как птицы, и гуляющие туда-сюда по рю Монтиньи, шустрые динпен, «маникюрщицы», прозванные так, потому что секс с ними быстр, как полировка ногтей, на худой конец – труженицы «кровавого переулка», рю Чжу Бао-сан, злачного района в Хункоу, за один юань – кусок соленой свинины, за пять – девушка и комнатка, где едва умещается одноместная кровать.
Генри любил именно таких. Как правило, они были украдены еще в детстве или проданы в бордели собственной семьей. Их отчаяние было абсолютным, им не было спасения – как и ему, как и всем. В своем дешевом разврате они были безупречно честны. Во всяком случае, честнее всех белых женщин, которых он знавал, – может быть, за исключением русских.
– Я не знаю, зачем я с тобой иду, – говорил Альберт. – Я же не люблю шлюх, мне с ними скучно и противно. Но я вообще не знаю, зачем я приехал в Шанхай. Зачем я хожу по этим танц залам, бегам и казино? У меня много денег, ты знаешь? По-настоящему много. Три поколения моей семьи выжимали эти деньги из Индии, Африки и Китая – а я не понимаю, что мне делать с этим богатством.
– Я думаю, тебе надо взять семейный бизнес в свои руки, – сказал Генри. – Продолжить дело отцов.
Пьяный пенящийся хохот распирал его, Генри говорил, едва открывая рот.
– Я не могу, мы все не можем, – ответил Альберт. – Все мы – потерянное поколение, не только я. Даже Джеймс, мой брат, и тот не смог.
Потерянное поколение, вашу мать, подумал Генри, лорды хреновы, вырожденцы европейские. Шлюхи ему не нравятся. Яйца бы лучше себе пришил!