Ричард объясняет, Лорен пробует, им подливают чай, юаньян и холодный кофе, голоса за соседними столиками сливаются в монотонный гул, блики неонового света ползут по зеленоватой столешнице, Ричард полощет свои палочки в чашке чая – традиционный способ, ты правильно поняла! – Лорен смеется и заказывает еще цзунцзы.
– Если честно, – говорит Ричард, – я прилетел, потому что надеялся увидеть тебя снова.
Лорен поднимает брови – быстрее, чем успевает удивиться на самом деле:
– Да ну?
– Понимаешь, каждый раз, когда я думаю о том утре в сеульском аэропорту, я вспоминаю, как ты пересказывала мне Маргарет Митчелл. Прямо настоящая Шахерезада!
На мгновение все возвращается – жесткое аэропортовское сиденье, побелевшие мамины губы, зеленые цифры, застывшие на табло прибытия… Кларк Гейбл и Вивьен Ли на глянцевой обложке с золотыми рельефными буквами.
– Я прочитал «Унесенных ветром» той же осенью, – продолжает Ричард, – и когда читал, все время думал, что где-то есть девочка, которая читает ту же книгу и тоже только что потеряла… – не окончив фразу, он отпивает холодный кофе с лимоном.
– Это была любимая книжка моей бабушки, – говорит Лорен, – папиной мамы. Она считала, что настоящая женщина и должна быть такой: что бы ни случилось – оставаться красивой и решительной. Она так всю жизнь и прожила, будто у нее за спиной пылает Атланта и ей нужно срочно сшить платье из штор.
Ричард улыбается, а Лорен вспоминает бабушку на поминальной службе по отцу. Черное платье, прямая спина, аккуратная старомодная прическа, застывшее, словно каменное лицо. Думала ли она о том, что Скарлетт тоже потеряла ребенка? Четырехлетняя Бонни разбилась, упав с пони, а ее мальчик, майор Коллман, в сорок два года погиб в самолете, сбитом вражеской ракетой. Офицер, он погиб в бою. Бабушка могла им гордиться.
– Мне кажется, – говорит Ричард, – главная беда Скарлетт в том, что она сама не знает, чего хочет.
Это так по-женски, думает Лорен. Чтобы там ни говорили феминистки, суть женщины – страстно и увлеченно желать сама не знаю чего. Она улыбается Ричарду и говорит, будто не понимая:
– В смысле – думала, что любит Эшли, а сама любила Ретта Батлера?
Как-то это смешно и глупо, думает Лорен, всерьез обсуждать «Унесенных ветром» в 1997 году и в 28 лет. Ей вдруг становится легко и спокойно: как будто где-то приоткрылась волшебная дверца, и за ней – тот самый невероятный мир, о котором грезилось в детстве, мир милых дурачеств, ни к чему не обязывающих разговоров, чудесных превращений и неисчислимых новых возможностей.
– Если честно, – говорит Ричард, – они оба мне не особо нравились, и Ретт, и Эшли.
– Мне тоже, – улыбается Лорен, – мне было интересно только про Скарлетт.
– А я думал, все девочки влюблены в Ретта. – Ричард распрямляет спину, делает героическое лицо, а потом, обмакнув палец в кофе, пытается изобразить над верхней губой тонкую ниточку усов – как у Кларка Гейбла и Фреда Хэрриса.
Лорен смеется.
– Я была влюблена в Скарлетт, – говорит она, – а Ретт мне всегда казался пронафталиненным мужским шовинистом.
– Ну да, – Ричард вытирает лицо салфеткой, – вроде Джеймса Бонда.
Агент 007, тот же номер, что у корейского «боинга». Улыбка слетает с лица Лорен.
– Я никудышная Шахерезада, – говорит она. – Моя история никого не спасла.
Ричард кладет на стол несколько гонконгских купюр и протягивает Лорен руку.
– Пойдем, – говорит он, – мы здесь засиделись.
В самом деле – уже стемнело. Неоновые огни, яркие витрины, лабиринт узких улиц. Как он только ориентируется здесь, думает Лорен, крепче сжимая локоть Ричарда, – и тут на них обрушивается весенний ливень, они бегут сквозь потоки воды, и город расплывается в струях дождя, теряет резкость, определенность, означенность, на глазах превращается в фата-моргану, обманку, иллюзию. Мигающие иероглифы вывесок и реклам (для Лорен – декоративные и лишенные всякого смысла) отражаются в лужах и дробятся на осколки, когда носок туфли с плеском погружается в воду. Хорошо, что я взяла запасную пару, думает Лорен, и струйка стекает у нее вдоль позвоночника, пробив дорогу под насквозь мокрым платьем. Ричард обнимает ее за плечи, они вбегают в бар, где, расталкивая таких же промокших людей, пробираются к стойке. Табачный дым щиплет глаза, и город по ту сторону залитой дождем витрины кажется еще нереальнее, расплывчатее.
– Что будешь пить? – спрашивает Ричард. Он по-прежнему обнимает ее, да и сама Лорен прижимается к нему, чувствуя щекой мокрый хлопок футболки.
– Что-нибудь традиционное, – отвечает она. – Например, пиво.
Бармен ставит перед ними два «циндао» – слишком холодного для такой погоды.
– Дождь скоро пройдет, – говорит Ричард. – Если хочешь, пойдем потанцуем. Я знаю хороший клуб.
Лорен смотрит на него. Серые глаза, резко очерченные скулы, широкая белозубая улыбка. Крепкое, уверенное мужское объятие.
– Нет, – качает головой Лорен, – я устала и хочу спать. Давай вызовем такси.
В номере Лорен примет горячую ванну, закутается в белоснежный гостиничный халат и, забравшись в кровать, будет переключать каналы с одного китайского фильма на другой, думая, что, будь она героиней кино, сейчас бы достала фотографию мужа или детей, чтобы долго смотреть на них, как бы взвешивая, правильное ли решение приняла. Зрительницы в зале надеялись бы, что вот-вот зазвонит телефон или Ричард сам постучит в дверь… играла бы грустная, но светлая музыка, и камера крупным планом показывала бы ее большие печальные глаза…
Хорошо, что она – Лорен Гомес, а не героиня сентиментального фильма. Ей не хочется рыться в сумочке в поисках «кодаковского» конверта с семейными снимками, не хочется ни о чем жалеть, не нужно себя ни в чем убеждать. Она выключает телевизор, сворачивается клубочком под огромным мягким одеялом. Лорен засыпает – в большой двуспальной кровати; в слишком просторном номере; в гостинице с видом на гавань, дождь и небеса; в неоновом городе, обреченном своей судьбе.
Четвертый день
– Вернемся к исчезнувшим телам. – Фред Хэррис нацеливает лазерную указку на карту. – Версия о тайной шпионской миссии многое объясняет, но не дает ответа на вопрос, почему советские водолазы не нашли тел. Вряд ли американцы успели добраться до места катастрофы раньше и их вывезти, правда? – И Хэррис с улыбкой обводит взглядом аудиторию.
Аудитория не отвечает, даже Артур сидит квелый, уронив голову на грудь. Да и вообще – почти у всех такой вид, будто джетлаг оказался заразен. Но скорее всего, решает Лорен, просто похмелье.
– Первое, что приходит в голову, – самолет упал не там, где его искали. Вся спасательная операция затеяна для отвода глаз. С грузового самолета были сброшены обломки и часть предметов, поднятых в месте настоящего падения. Это объясняет паспорта, отсутствие трупов и чемоданов… Но где же настоящее место падения «боинга»?
Фред Хэррис переходит к следующему слайду, а Лорен думает, что надо сегодня после «лекции» написать подробное письмо Хуану – он-то обожает всякие загадки и теории заговора. В свое время их роман чуть было не закончился, не начавшись: на первом свидании она рассказала про отца, и Хуан проговорил об авиакатастрофах весь вечер. Он рассказал Лорен – хотя она не просила – об иранском рейсе 655, сбитом по ошибке американской ракетой, о PanAm, взорванном над Локерби по приказу Каддафи, и об итальянском самолете, уничтоженном французскими истребителями, принявшими его за ливийский «Борт Номер Один». Хуан был настолько возбужден, что Лорен подумала: он, похоже, из тех парней, которые дрочат на конспирологию! К счастью, ошиблась. Когда она вернулась после похорон матери, Хуан был единственный, кто остался с ней рядом, – все подружки разбежались, словно боясь заразиться смертью от девочки, оставшейся сиротой в двадцать лет.
– …Иными словами, у нас есть свидетельства, что пилот вел переговоры спустя сорок минут после того, как полковник Осипович дважды поразил «боинг» ракетами со своего Су-15. То есть KAL 007 успел улететь намного дальше, чем предполагалось. Не сюда, – (красный зигзаг по карте), – и даже не сюда, – (еще один зигзаг), – а вот сюда, почти к самым берегам Японии, к северному побережью острова Хонсю. И теперь, дамы и господа, главный вопрос: почему эту информацию скрывают от нас все эти годы?
А действительно, думает Лорен, почему? Какая разница, где упал самолет? Если советские сбили его и он рухнул не через десять минут, а через сорок, почему пилоты не совершили посадку или не запросили помощь? А может быть, они просили, но это тоже скрывают?
Ну да, вот так и работает паранойя.
– Если это в самом деле был разведывательный полет, на что могли рассчитывать его организаторы? – продолжает Хэррис. – Ведь после возвращения самолета скрыть правду было бы невозможно! Дело предали бы огласке! А это значит, что самолет не должен был вернуться: Советы должны были его сбить! Как мы теперь знаем, этого не случилось: две ракеты недостаточно повредили «боинг», поэтому организаторы привели в действие план Б – и самолет сбили у берегов Японии несколькими дополнительными ракетными залпами!
Ну да, вот так и работает паранойя. Правдоподобное, но ложное предположение – а дальше умозаключения все абсурднее. Точь-в-точь как Ричард с его «Большой Фармой»: наверняка можно разработать лекарства от тропических болезней, а если мы их не знаем, значит, их скрывают. Налицо заговор, тайна, преступление.
– На этом слайде вы видите обломок ракеты, выброшенный на побережье японского острова Монерон 10 сентября 1983 года. Видите – латинская буква N, ее нет в русском алфавите.
Почему это обломок ракеты? Почему не часть фюзеляжа? И если это буква N, которой нет у русских, то ведь у японцев вообще нет букв… впрочем, у них, кажется, не было своего вооружения.
– Французский исследователь Мишель Брюн приводит анонимное свидетельство японского пилота, сообщившего в марте 1991 года, что он лично знает человека, сбившего «боинг», – это его бывший коллега, работающий таксистом в Токио. В свою очередь, мне удалось выйти на человека, который, если бы захотел, мог бы подтвердить или опровергнуть эту версию. Речь идет о Барни Хенде, резиденте ЦРУ в Корее. К сожалению, мистер Хенд отказался поделиться со мной имеющейся у него информацией.