Поставленный перед воеводой воровской патриарх был растерян и жалок. Он покорно ждал своей участи, не надеясь на помилование. Слишком жестоко стрельцы расправились с пойманными тушинцами. Трупами был завален двор. И Филарет содрогался от жуткой мысли, что его тело будет захоронено вместе с ними, рядом с прахом проклятого Малюты Скуратова, когда-то погребенного тут.
– Чего возиться? – сказал Валуеву нетерпеливый десятник. – Пристукнем и дело с концом.
– Повезем в Москву, там бояре порешат, – рассудил осмотрительный Валуев.
Он был в духе, радуясь своему скорому успеху. День сиял вешней голубизной, на курившихся парком кровлях ворковали сизари, и воевода, весело щурясь, промолвил:
– Эк солнышко-то каково припекает, знатно на ростепель повернуло!..
6
По всему тушинскому пепелищу унылой нежитью слонялось десятка три бродяг в отрепьях. Вороша клюками и палками золу, словно палую листву в грибную пору, они наудачу искали поживу. Никто никому не препятствовал, друг друга опасливо сторонились, благо было где разминуться – места с избытком хватало всякому.
В мерклом, обезображенном черным горелым развалом просторе устаивалась мертвенная кладбищенская тишь. Из края в край тянуло острым запахом напитанной вешней сыростью гари. Скупыми посверками просекал предвечернюю сумеречь последний вьющийся снежок.
Боясь упустить случай, Федор с Семеном Хоненовы еще с рассвета подогнали сюда лошадь, запряженную в дровни. Тихона с братьями не было. Отосланный из Суздаля воеводой Просовецким присмотреть себе селеньице, он сгинул в безвестности. Не диво^ мужики отовсюду гнали и били смертным боем новоявленных, Садившихся им на шею поместников.
Уже вдосталь наполнились дровни разным железным ломом, что сгодится на продажу. Но Хоненовым было мало собранных в полусгоревших срубах сковород, рукомойников, замков, гнутых подсвечников, покоробленных иконных окладов. Они жаждали сокровищ. Ведь не единожды после пожаров схороны да погреба целехоньки оставались. И где не управлялся Федор с палкой, туда поспевал Семен с лопатой.
Неподалеку от усердливых братьев, пересекая им путь, похаживал невзрачный согбенный мужик; набивал всячиной суму. Братья с неприязнью взглядывали на тщедушного старателя: чего доброго, еще выхватит гожую кладь из-под рук. От Семена не укрылось, как мужик внезапно заозирался и что-то быстро сунул не в суму, а за пазуху. Верно, непроста находка. Семен тут же толкнул в бок Федора. Вдвоем они подались к мужику.
– Удачлив промысел? – с притворным благодушеством спросил его Федор.
– А вам пошто знать? – распрямил спину и настороженно покосился на братьев мужик. – Како тута промышление? Спло-шью горелыцина.
По затравленному беспокойному взгляду мужика Федор понял, что опасаться нечего, можно и напереть.
– В суме-то что?
– Гвоздье подбираю. Али скупить хотите?
Братья и впрямь смахивали на бывалых скупщиков в своих затасканных одеждах, которые словно были извлечены из сундуков людей разного чина и достались братьям по дешевке как старье за ненадобностью. На Федоре был истертый кафтан с облезлой меховой опушкой, на Семене – крытая тисненным бархатом ветхая шуба с отодранным воротом. Собираясь на пепелище, оделись они поплоше, чтоб не приманить грабителей.
– Было бы что скупать, – принялся водить за нос недоум-чивого мужика Федор. – Хламу-то и у нас лишку.
– Неотколь добыть уншего, – пригорюнился мужик. – Все в нуже. Без никоторой заступы брошены мы на погибель верную. Отовсель гонимы, повсель незванны. А и тех из нашего брата, у кого дворишки покуда целы, беда изводит, все выметы-ват подчистую. Сгинет пахотник – не станет и бархатника…
– Кажи-ка что в суме, – не вынес Федор занудного сето-ванья, на которое сам при нужде был горазд.
– Гляньте, – мужик покорно потянул за грязную лямку, передвинул суму на брюхо и отогнул холстину.
– А за пазуху то ли самое клал? – вдруг цапнул его за лыковый поясок изловчившийся Семен.
– Пусти, окаянный! – вырвался мужик, мигом смекнув, что шутки будут плохи. – Не пристало так-то, не по-людски. Есть ли кто на свете без обману?! И воля-то мне в неволю… Отступитеся от меня, не берите грех на душу. У вас пущай свое, а у меня свое!..
Перекрестившись и вогнув голову в плечи, он мелкой спо-тычливой трусцой припустился от братьев.
– Ага! Испужался! – -ликующе завопили они и кинулись вдогон. Неуклюжим и тучным, им было трудно угнаться за мужиком, и они едва бы настигли его, если бы тот не споткнулся о бревно и не упал.
– Не тоже плутовать с нами, – отпыхиваясь, сердито укорил его Федор. – Зело уж ты прыток. Беглый, чаю.
По облепленному.золой потному лицу мужика скользнула горькая усмешка, он вытянул из-за пазухи серебряное кадильце на цепочке, протянул -неотступчивым братьям.
– Берите, коль стыды нет.
– Поди у тебя есть! – вскричал Семен, с жадностью хватая добычу. – Церковну утварь крадешь, нечестивец!
Мужик поднял оброненную шапку и, не надевая, мрачно поплелся прочь.
– Суму тож оставь! – повелел Федор. В его окрепшем возбужденном голосе была нескрытая угроза.
Но удрученный своим несчастьем мужик даже не обернулся. Еще больше ссутулилась его костлявая спина, и широко открылась прореха надорванного подмышкой рукава серого зипуниш-ки. Похожая на луковицу смуглая лысая голова с бахромою спутанных белесых волос жалко подрагивала.
Поддавшись искушению, Федор подскочил к мужику, с остервенением ударил палкой по лысине.
– Угробил, дурень, – попенял ему Семен, обрывая лямку на суме упавшего навзничь бедолаги.
– Прочухается. Небось тварь живучая, – хищно осклабился брат. – А доводчиков ему тут не сыскать.
– Никого нету, упас господь, – оглядел Семен пустынную, уже густо темнеющую окрестность. Лишь у края пепелища, над обгорелыми елками вразнобой хлопало крыльями неугомонное воронье.
Сразу устрашась наползающей темноты, братья поспешили к лошади.
Глава седьмая
Год 1610. Зима – весна
(Александрова слобода. За Коломной)
1
Вовсе не помышлял Кузьма задерживаться в Александровой слободе, куда он после встречи с Пожарским и долгой хворобы на постое в придорожной деревушке явился наконец за своими обозниками. Однако задержался. Не мог один воротиться в Нижний, не мог кинуть земляков, за которых головой отвечал, а тех из слободы не отпускали.
Еще не оправившийся от болезни, усталый и озябший, Кузьма разыскал их по приезде ввечеру на окраине, где они ютились в землянке, и мужики прослезились, узрев его с Подеевым и Гаврюхой: не единожды уж поминали за упокой. Но слезы навертывались на их глаза не только от радости.
В чахлом свете.скудельного коптящего каганца скученно усевшись на жердевые лежаки, обозники поведали, какая с ними приключилась невзгода.
– Доправили мы корма, Минич, честь по чести да сготовилися уж без тебя в обратну дорогу – неча без проку при пустых торбах лошадок морить. Благо, дни сухи выдалися. Хвать – наказанье господне: занес нас в посоху тутошний надзорщик. И никака мольба его не умягчила. Темницею пригрозил за ослушание. Лютей волка антихрист. Так и приткнулися мы к посошным людишкам. А мороки у них тьма: вкруг слободы острог ладить, рвы копать, надолбы ставить. И все спехом, все спехом. Князь Михаиле Скопин повелел, чтоб де без промешки. Нарядили нас из лесу кряжи возить. Думали мы, отмаемся и – домой. Нет же, ныне ново жилье для войска заподна-добилося – ратных сюды валит без числа, лес на срубы сечем. Умоталися, две лошадки уж пали. А по делу ли?..
Кузьма участливо посматривал на.изможденные бурые лица, всклокоченные бороды, излохмаченную одежду мужиков. Самому через край досталось лиха и другим его с избытком хватило. Ох житье нескладное!
Он перевел взгляд на стену, укрепленную кривыми слегами, по которым сочилась, взблескивая в огне светильника, мутная влага. Землянка, будто войлок, была пропитана мокротой. Кузьма ознобно поежился и тут же его охватило жаром: все еще донимала хворь, никак не отвязывалась проклятая лихоманка. А болеть сейчас заказано.
– Шереметев-то Федор Иванович тут, поди? – спросил он.
– При войске.
– Нешто ему челом не били?
– Кланялися, не внял. «Не до вас, – молвил, – твердь под ногами трясется». А и верно, еще до нашего приходу в слободе великий переполох учинился, ляхи с литвою внезапь наперли.
Кузьма уже слышал на заставах про тот свирепый налет. Едва ли не всем тушинским станом во главе с Ружинским, Зборовским и Сапегой ударили вражьи силы по Александровой слободе, отогнал их Скопин.
– Никак не уймутся супостаты, – жаловались мужики, сменяя в разговоре друг друга. – Князь Михаиле беспрерывно на них разъезды насылат, а не одолел покуда. Днесь из слободы без доброй стражи не выйти. Тебя-то, Минич, по дороге не тревожили?
– Миловал бог.
– Видно, можно и без урону проскользнути. А хоша бы и сатане в когти, токо не тута мыкаться. Да еще на нашу голову надзорщик-злодей! И за что доля така: замест спасиба – посоха? Жонки-то, небось, дома обревелися…
Словно на исповеди, изливали обозники свои горести, тяжелили сердце Кузьме. И от их ли печалей, от удара ли на лесной дороге, когда он с Микулиным и пушкарями схватился с казаками Лисовского, разламывало грудь. И снова накатывал жар. В замутившейся голове путались мысли. Сам оставшийся без поручительств и денег Кузьма не мог взять в толк, как облегчить участь мужиков и поскорее освободить их от принудной посохи.
Всю ночь напролет не стихали разговоры в землянке.
2
Наутро, превозмогая немочь, Кузьма направился к торговым рядам в надежде встретить там знакомцев: свой своему завсегда пособит. Велик свет, а дорожки у торговых людей часто сплетаются. Однако Кузьме не повезло. Торговли в тот день не было, и ряды пустовали. От запертых лавок Кузьма повернул на улицу.
Без передыху только реки текут. А у человека есть предел всему и среди прочего – терпению. Человек не придорожный каменный крест, чтобы являть собой неизменную стойкость. Валящая с ног слабость понудила Кузьму сойти на обочину и прислониться к тыну.