Позже, вечером, Антон записал в свою "Тетрадь Перемен":
“Я не знаю, что будет дальше. Но сегодня я понял, что ребёнок с памятью взрослого — часто просто наблюдатель. Это тот, кто хочет сделать больше, чем кажется. Иногда одно слово, сказанное вовремя, может стать якорем, но с ребёнком это не всегда работает и чаще всего ничего нельзя изменить. Его миссия имеет достаточно ограниченный ресурс исходя из возраста.”
Он перевернул страницу, немного подумал и сделал ещё одну ремарку.
“В фильме “Терминатор-2”, персонаж Кайл Риз передаёт Саре Коннор послание:
“Будущее ещё не определено, нет судьбы, кроме той, что мы делаем сами”. “Иногда не мы делаем судьбу, а судьба делает нас…”— Подумал Антон и спрятав тетрадь практически сразу уснул.
Прошло два дня. Антон ночевал у родителей — впервые за долгое время это казалось уместным. Отец ходил молча, словно переваривая внутри то, что не поддавалось словам. Мать выглядела усталой, но старательно держалась. Готовила, убирала, говорила обычные вещи о погоде, телевизоре и соседях, словно пытаясь не дать трещинам разойтись шире.
Утром третьего дня мать предложила сходить узнать, как там мать с Валерой.
Они вышли без лишних слов. Дорога до дома деда и бабушки была длинной, но в этот раз казалась длиннее обычного — как будто в воздухе повисло нечто тяжёлое, неприятное.
Когда они вошли на веранду, дверь была приоткрыта. Изнутри доносились глухие звуки — скрип, глухие удары. Антон шагнул внутрь первым.
Валера стоял в прихожей и заталкивал в старую сумку вещи. Пиджак деда, рубашки, какие-то бумаги. На табуретке стоял большой деревянный ящик наполовину наполненный всякой всячиной, а рядом — бабушкина аптечка.
Бабушка сидела на кровати в комнате, ссутулившись, молчаливая, как будто её уже не было в этом дне.
— Валера? — мать остановилась на пороге. — Что ты делаешь?
Он вздрогнул, будто его застали за чем-то запретным, но тут же выпрямился:
— Собираю вещи. Мы уезжаем. Я забираю маму к себе.
— Что значит — уезжаете? — отец вышел вперёд, хмурясь. — Ты с ума сошёл?
— Нет, это ты сошёл с ума. Все эти годы ты её унижал, игнорировал, относился как к мебели! — вспыхнул Валера. — Теперь деда нет, и она осталась одна. А ты — прости — даже похоронить его не смог, как положено. Я не оставлю её с тобой!
Бабушка не вмешивалась. Сидела с пустыми глазами, как будто всё происходящее её не касалось.
Антон замер у стены. Он чувствовал: сейчас решается что-то большее, чем просто бытовой спор. Это был бой старых ран, спрятанных обид, несказанных слов.
— Ты всегда был трусом, Валера, — глухо сказал отец. — Только говорить умеешь. А когда тяжело — сразу бежишь. Забираешь мать не потому что заботишься, а потому что хочешь показать, какой ты правильный. Это не забота, это спектакль.
— Да пошёл ты… — тихо выдохнул Валера. — Я устал. Я забираю маму. Всё.
— Бабушка, ты хочешь ехать? — впервые вмешался Антон.
Она посмотрела на него — взгляд ясный, усталый.
— Я… не знаю. Пусть они решают. У меня уже всё внутри выгорело. Я устала.
Антон посмотрел на неё. Она действительно выглядела так, словно больше не борется — всё равно, где быть, с кем быть, лишь бы никто не кричал и не делил её, как вещь.
В комнате повисла тишина.
— Валера, — сказала мать вдруг, — ты хоть понимаешь, что срываешь её с места в таком состоянии? Ей нужно покой и забота, а не переезд в никуда. Ты думаешь, у тебя в городе она вдруг оживёт?
— Я всё устрою. У меня всё продумано. — Голос Валеры дрогнул. — Я не позволю, чтобы она тут умерла тихо, как отец. Без тепла. Без уважения.
Антон снова взглянул на бабушку. Она тихо покачивалась на стуле, будто засыпала. Или погружалась внутрь себя, где всё проще.
Он шагнул вперёд.
— Бабушка, — мягко сказал он, — может, тебе просто немного отдохнуть? Не принимать сейчас решений? Хочешь, я останусь с тобой на несколько дней?
— Нет внучок…Ты лучше пиши мне потом письма…
Глава 13
Глава 13
Тени отцов и братьев
После отъезда Валеры с бабушкой на Дальний Восток, жизнь Антона с родителями ничуть не изменилась. Отец стал лишь чуть более молчаливым, задумчивым, а мама словно вычеркнула случившееся из памяти — не вспоминала, не обсуждала, даже взглядом не касалась темы.
Антон чувствовал всё это, как чувствует ребёнок напряжение в комнате без слов. Он хорошо понимал даже тогда, кто на самом деле был неправ в том давнем семейном конфликте. А теперь, став взрослым в теле ребёнка, — понимал вдвойне. В их ссоре не было победителей. Только усталость, обида и молчание.
Он всё чаще ловил себя на мысли, что если бы они — отец и Валера — могли тогда, в зрелом возрасте, просто поговорить, по-настоящему услышать друг друга, быть может, всё сложилось бы иначе.
— Вот ты говоришь, Валера плохой... — как-то пробормотал отец за столом, поддавшись хмелю и беседе с друзьями. — А я тебе скажу... он был талантливый. Лёгкий на подъём...
Антон затаился в комнате, слушая. Гости не обращали на него внимания, думая, что он играет где-то в уголке или ушёл совсем.
— Понимаешь, — продолжал отец, — он был лётчиком. Представляешь? Человек летал! А я... ну что... — он махнул рукой. — У меня — асфальт, колёса, мазут. Я вечно в грязи, с утра до ночи. И всё это как будто никто не замечал. Родители... они ждали Валеру. Его приезд — это было как праздник. А я рядом каждый день... будто мебель. Само собой разумеющееся. Кто продукты купит? Я. Кто порядки наведёт и ремонт сделает? Я. А в глазах мамки — он... герой.
Отец вдруг усмехнулся, и в этой усмешке прозвучала боль, и щемящее тепло.
— А я всё равно любил его. Уж как на море в молодости в Геленджике гуляли! Девки — штабелями. Валера всех заткнёт за пояс. Подкатит, шутку ляпнет, тост скажет — и всё, ты ему уже друг навек. И даже если враг — минут через десять поднимешь за него стакан.
Он замолчал, словно вспоминая запахи того далёкого лета — табак, соль на коже, звук аккордеона из кафешки на набережной.
— Один раз, — продолжал он, — подсадили к нам двух мужиков в ресторане. Я бы и слова не сказал, а он — раз-раз, и всё, мы уже будто сто лет знакомы. И лапшу вешает: дескать, у нас сгорел дом, остались без всего. А я сижу... слушаю и думаю: “Ты чего, брат?” А он подмигивает. И те мужики — деньги суют, помощь предлагают. Вот такой был.
Отец тяжело вздохнул и наполнил себе ещё рюмку. На этом разговор закончился.
Антон вспоминал всё это, прогуливаясь по двору. День был серый, хмурый. Сырая пыль прибивалась к дешёвым дермантиновым кроссовкам. Он шёл вдоль подъездов, разглядывая облезлую краску на железных дверях, вспоминая, как сам в детстве встречал Валеру с родителями у станции. Тогда дядя казался ему сказочным героем, человеком из другой жизни — с конфетами из Болгарии, сигаретами с запахом мяты, жевательной резинкой и рассказами про самолёты.
Но с возрастом сказка осыпалась. Остались воспоминания — сложные, тёплые и колючие.
Он вспоминал, как спустя годы, кто-то из знакомых проболтался:
— Валеру посадили, да… Сбил человека на машине.
Антон тогда был подростком и долго не мог в это поверить. Но это было правдой. Пьяный пешеход, ночь, дорога вне перехода. Суд. Колония-поселение.
Но даже там он остался самим собой.
— Валера, держись! Валера, мы с тобой! — вот что писали ему друзья и знакомые со всех уголков советского союза— демонстрировал он пухлую пачку писем и открыток. Полстраны, казалось, знало его. Полстраны сочувствовало. И помогало. Деньгами, словами, открытками.
Антон сдержанно улыбнулся. Где бы он ни был, кем бы ни становился — Валера всегда умел вызвать любовь. Или хотя бы расположение. А вот удержать её — не всегда.
Жён у него было много. Пять, если быть точным. Но детей — только один. И тот жил с матерью. Остальные браки словно испарялись — ссоры, отъезды, разводы. Характер мешал. Гордыня. Или то, что внутри него всегда жила тоска по чему-то большему, неприкаянность, нежелание быть “как все”.
Вечером Антон достал “Тетрадь Перемен”. Открыл чистую страницу и написал:
“Иногда даже близкие не знают, как друг другу больно. Но никто не виноват. Просто не сумели найти слова. И всё равно — любили.”
Он вздохнул.
Порой, чтобы понять человека, надо стать старше него.
А иногда — прожить две жизни.
Незаметно пролетело лето. В жизни Антона появилось два важных события о каких он помнил даже спустя годы. Осень вступала в свои права: жёлтые листья шуршали под ногами, с утра уже начала морозить изморозь, а в школе пахло мокрыми куртками и меловой пылью.
Антон всё чаще ловил себя на мысли, что стал иначе воспринимать происходящее вокруг. Будто всё тот же мир, но он — уже другой. Не просто ребёнок среди детей, а взрослый, умеющий смотреть чуть глубже, видеть под поверхностью жеста или фразы — причину, настроение, скрытый смысл.
На уроках он старался не хулиганить, хотя временами внутренне злился на одноклассников — за шум, за глупые розыгрыши, за неуважение к учителям. Иногда ловил себя на желании встать и сказать: “Да вы что творите, вам же это аукнется!” — но, сдерживался. Он понимал, что они дети. Настоящие. А он… — гость.
Первое событие каким он был жутко горд, тогда и тем более сейчас—его приняли в пионеры.
Церемония прошла в актовом зале. Под красным знаменем, с плакатами на стенах и звуками горна, пробирающего до мурашек. Он стоял среди других — в белой рубашке, с новеньким галстуком, свернутым аккуратным треугольником какой висел у него на согнутой в локте руке. У него колотилось сердце.
Молодая пионервожатая, старавшаяся выглядеть строго для своего возраста и немного уставшая, вызывала их по одному. Одноклассники выходили, давали клятву, им повязывали красный галстук — и они становились пионерами. Не просто детьми, а как бы частью чего-то большего — истории, Родины, своей школы.
Когда дошла очередь до него, Антон вышел с достоинством. Он чувствовал, как руки слегка дрожат — не от страха, а от странного смешения чувств: ностальгии, гордости и боли.