Я бросил сломанную алебарду и пошел к выходу, не оборачиваясь на оседающего с криком на землю Димасика. Палкой по руке – это очень, очень, невыносимо больно. Кость я ему не перебил, но ушиб знатный, сейчас вырубится… Да, вой, скатившись в глухой утробный стон, утих, как уставший граммофон. Болевой шок.
– Врача, врача, скорую вызовите ему, быстрее! – забегали вокруг. Павлик, Анюта и эта, как ее… Оля смотрели на меня огромными глазами персонажей манги. Ну, извините, красивого рыцарского поединка не вышло.
– Вау… Это было весьма брутально! – сказала тихо Павликова подружка.
– Антон, какого черта! – схватил меня за рукав Олег. – На хрена ты так? Вот почему ты злой такой?
– Злой? – Я выдернул руку. – Я, блядь, злой?
Меня затрясло от ярости. Я шагнул к нему и, подтянув к себе за воротник рубахи, тихо заговорил прямо в лицо:
– Скажи мне, Олежень, это я подпрыгивал, раздувая гребень? «Ко-ко-ко, биться-колотиться, кукареку-заклюю»? Какого хера? Почему злой тут я? Я должен был дать себя отмудохать этому долбоебу, чтобы все суетились вокруг меня и жалели? Тогда я был бы не злой?
Я отпихнул его и выдохнул, успокаиваясь.
– Так вот – не дождетесь. Кто к нам с мечом придет – тому сюрприз!
Я развернулся и, ни на кого не глядя, пошел к палатке. В этот момент мне никого видеть не хотелось. Уселся на мостки над рекой, сидел и упивался обидой, пока Анюта не подошла и не села рядом.
– Прости, Антон, – сказала она.
Я промолчал. Если женщина просит у вас прощения, никогда не спрашивайте «за что». Просто запомните этот момент, вряд ли их будет в жизни много.
Анюта обняла меня, положила голову на плечо и засопела в ухо, как маленький уютный ежик. Мне стало щекотно и смешно, и я перестал обижаться на мироздание и человечество. Хрен с ними с обоими.
– Пойдем, там сейчас бугурт начнется, – затормошила меня Анюта.
И мы пошли.
Возле загородки наяривал на гитаре частушки разбитной скоморох. Босой, в драных полосатых штанах чуть ниже колена, в пронзительно-зеленой подпоясанной веревкой рубахе и ушастой шапке-колпаке. На лице его были нарисованные алым пятна щек, черные брови вразлет на половину лба и висела мочальная борода на веревочках. Только по виртуозному синкопированию в проигрышах и горбатому носу я опознал Менделева.
Ты не удивляйся, мама,
Что хожу я холостой!
Поддоспешник на мне драный
И мечишко небольшой!
Менделев пел лихо и весело, рядом с ним приплясывала девушка в смешном пестром колпачке, красно-зеленом кафтанчике, шахматных чулках и красных полусапожках.
Ты играй, играй, гармошка.
Двадцать пять на двадцать пять
Заводи, ребята, драку,
Наша вынесет опять!
Лицо девушки было скрыто за водопадом черных волос. Она выводила мелодию пронзительным свистом дудочки-жалейки, а Менделев, пьяный и веселый, запевал:
Выходи на середину,
Атаман-головорез,
Заведу такую драку —
Зашумит зеленый лес!
Звенела гитара, плясала девушка, вокруг шумел лагерь, всем было весело. И только у меня до сих пор неприятно тянуло под сердцем, как будто я допустил какую-то страшную, непоправимую ошибку.
Говорят, что мы буяны,
Нам на это наплевать.
Нам бы драться, задираться
Да девчонок обнимать!
На огороженной площадке выстраивались, разбиваясь на две линии, реконструкторы. Кто попроще – в набивных тегиляях и плотных шапках, кто попонтовее – брякая металлическими пластинами разнообразных бронек.
Выхожу во чисто поле —
Предо мною цельна рать.
Эх, землица, мать родная,
Дай мне силы устоять!
Менделев, раздухарившись, выдавал проигрыши один другого сложнее, пальцы его так и бегали по грифу. Он закрыл глаза, но на веках оказались нарисованы гримом другие, жутковатые, козлиные, оранжевые с вертикальным зрачком.
Я на битву собирался,
Тятька ножик наточил,
Мамка гирьку навязала,
Брат обрезок зарядил!
Девушка вспрыгнула на пенек и теперь выплясывала на нем, мелькая красными полусапожками. Пронзительный ноющий звук жалейки впивался в гитарный перебор, как гребень в косу.
Мы вам щас частушки пели
Пили, ели, пили, ели.
Танцевать теперь пойдем,
Но сначала всех побьем!
Мартын закончил совсем уже умопомрачительной кодой, и в наступившей тишине Олежень громко скомандовал:
– Бой!
Две шеренги доспешных шагнули навстречу друг другу, пошел лязг и треск, затупленные мечи бились в деревянные щиты, сталкивались древками топоры и алебарды, кому-то просто прилетело в нос кулаком…
– Кажется, это называется «народные гулянья», – сказал подошедший Менделев.
– Классно было, Мартын, отлично выступил. Или «выступили»? – Я пожал ему руку, он вздохнул:
– Как она?
Я описал одежду, танец и инструмент.
– Эх… – печально сказал Менделев. – Ведь что интересно – я специально спрашивал – все видят одно и то же, до мельчайших деталей. Если бы это было… Ну, не знаю… Наведенной галлюцинацией, то у каждого было бы свое, верно?
– Не знаю, Мартын, – пожал плечами я, – как по мне – наоборот. Спроси десять мужиков после концерта, во что была одета певица, – половина вообще ничего, кроме размера декольте, не вспомнит, остальные будут мямлить: «Ну вроде в платье каком-то…» Люди вообще не очень наблюдательные. А тут, говоришь, все точно до деталей… Галлюцинация и есть.
– Ну вот, – окончательно расстроился Менделев. – Я все надеюсь, что она каким-то образом существует…
– Не слушай его, Мартын, – сказала подошедшая Анюта. – Антон сегодня изволит дуться на мироздание.
– Что случилось?
– Искалечил одного типа, а никто не оценил…
– Всего одного? – смешно выпучил глаза Мартын. В наряде скомороха это вышло особенно забавно. – Ну тогда, конечно, день впустую. Ничего, Антон, вечер только начался…
Сговорились они все, что ли?
– Не расстраивайся, Мартын, – успокаивала его Анюта. – Я вот уверена, что ты непременно с ней встретишься. Рано или поздно, так или иначе.
– Спасибо, Анюта, ты – добрая девочка.
Ну да, вакантное место злодея в нашей компании уже занято. Мной.
Глава 13Потертости на ткани бытия
Я думал, пьянка будет в режиме походного бивака, однако в лагере уже ладили длинный деревянный стол с лавками, ловко собирая его из досок и обрезков бруса. Тарахтела бензопила, стучали молотки, пахло выхлопом и опилками. Рядом строили небольшую сцену, наводя меня на мрачные подозрения насчет грядущего выступления трехаккордных бардов. Вокруг царила такая веселая деловая суета и предвкушение праздника, что праздно стоять было как-то неловко. Я взялся помогать – таскать пиломатериал с места штурма. Целые доски для сцены и стола, обрезки – для большого костра. На поляне, где было представление, еще догуливала городская публика, но стену уже разбирали. Плотники выворачивали скобы, отбивали гвозди, раскладывали бревна и доски штабелями, откуда их, взявшись попарно, несли к лагерю. Поджидая кого-нибудь себе в пару, услышал, как ругается Олежень:
– Какого хрена ты полную навеску в пушку загрузил? А если бы ее с лафета сдернуло или, того хуже, вообще разорвало? Она же старая!
– Да клянусь тебе, Олег! – божился его собеседник. – Я сам порох отвешивал! Понятия не имею, как так вышло! Чуть не обосрался, когда ее на упоры снесло! Должно было хлопнуть только…
– Твое счастье, что обошлось, но…
Я не стал слушать дальше, потому что подошел народ из лагеря и пришлось изображать Ленина-с-бревном.
Через час я был взмокший, с занозами в ладонях и перепачканный сосновой смолой, зато успокоился. Все-таки физический труд хорошо очищает голову от лишних мыслей. (Главное – не злоупотреблять, а то привыкнешь.) А потом очередной брус сломался, когда мы его начали поднимать, и чуть не переломал мне ноги.
– Какого черта! – заорал мой напарник по бревну. – Какой мудак такое отличное стропило пильнул! Так разобрать не могли?
Я посмотрел – действительно, хорошее длинное бревно оказалось посередине наполовину надпилено. Напарник вяло ругался с плотниками, которые отпирались, а я вспоминал конструкцию артиллерийской площадки. Не эти ли длинные толстые бревна ее подпирали? И мне это совсем не нравилось.
– Оставьте все это, – сказал я плотникам, – ничего не трогайте вообще. Идите вон сцену сколачивайте, там уже хватит досок.
– Чего это ты распоряжаешься? – задиристо сказал тот, что помоложе, но второй дернул его за рукав, и они пошли в лагерь.
А я достал телефон, выудил из кармана визитку и набрал номер:
– Александр Анатольевич? Вы просили звонить, если…
– Вы где? – перебил меня Вассагов.
– На поляне, где праздник был…
– Сейчас подойду.
Надо же, и он тут. Впрочем, почему бы и нет?
Подошел Александр Анатольевич буквально через минуту. Он был все в том же костюме, без галстука и казался немного уставшим:
– Добрый вечер, Антон.
– Спорное утверждение, – не согласился я, – посмотрите на это бревно.
– Оно сломано, – сыграл он в Капитана Очевидность.
– Оно не просто сломано. Оно надпилено и – вот, видите? – пропил был замазан смолой и пылью. Очень похоже, что это опорное бревно, на котором стояла площадка. Я не эксперт, но мне кажется, что кто-то хотел устроить всем сюрприз.
– Спасибо, – сказал Александр Анатольевич серьезно. – Я вызову экспертов, мы проверим. Но это ведь не все? Вы же не просто так заинтересовались бревном? Я вам несимпатичен, вы не вызвали бы меня из-за одних подозрений.
– Ничего личного, – пробормотал я смущенно.