Я хотел сказать вашим слушателям, Антон, – обратился он ко мне, – что каждый житель города должен быть сейчас крайне осторожен в своих действиях, стараясь минимально нарушать привычный порядок вещей.
Пожалуйста, горожане, – сказал он в камеру, – не меняйте своих привычек. Завтракайте в тех же кафе, гуляйте по тем же улицам, ходите на ту же работу, общайтесь с теми же людьми на те же темы! Рутина – клей нашей реальности. Она поможет продержаться, пока все не закончится.
Он перевел дух, протер очки и, поколебавшись, добавил тихо:
– И самое главное – не трогайте пукл. Они как балласт в трюме – кажется, что лишняя тяжесть, но без него корабль может перевернуться…
In girum imus nocte ecce et consumimur igni – было написано теперь мелом на черной доске. Я не заметил, когда появилась надпись и куда делся официант-бармен.
– Проф, вы знаете латынь? – спросил я его.
– Немного, – удивился вопросу Маракс.
– «Ин гирум имус нокте ессе ет консумимур игни» – что это значит?
– «Мы кружим в ночи, и нас пожирает пламя», – ответил он, – известный палиндром, приписываемый Плинию. А что?
Забавненько…
Возле работы меня перехватила Крыскина. Звезда провинциального гламура была растерянной и поблекшей, как будто выцветшей. Не выспалась, что ли?
– Антон, – сказала она, нервно кусая губы, – мне надо тебя спросить…
– Если надо – спроси, – напрягся я.
Крыскина меня не любит. За устойчивость к чарам и пренебрежение прелестями. Была у нас полупикантная ситуация в начале знакомства, но я не поддался. В вежливой, но тем более оскорбительной форме. Девушки такого не прощают. Ее сильно должно было припереть, чтобы вот так обратиться.
– Он пропал.
– Кто?
– Мой талант. Он на тебя не действовал, но я всегда…
Я, сделав небольшое усилие над собой, посмотрел на Крыскину пристально. Ничего. Провинциальная профурсетка не первой свежести. Ботокс и силикон, подтяжка и глауронка. Аура звездного блеска, маскировавшая мелкие детали, поблекла, открыв слишком крупные поры лица, близко посаженные бегающие глазки и увядшую кожу на шее.
– Я не знаю, что делать! Кто я без таланта?
«Обычная тетка», – мог сказать я ей. Но не сказал.
– А я тут при чем?
– Мастер. Он исчез! Я не знаю, как это случилось. В квартире бардак, белье из шкафа вывернуто, раскидано. И его нет. А я как будто спала! Ничего не могу вспомнить! И талант мой пропал!
Она схватила меня за куртку и затрясла.
– Ты знал про него, ты откуда-то знал! Ты сволочь, конечно, но… Скажи мне, умоляю – куда он делся? Где его искать? Я никто без него!
Ну да, я сволочь, факт. Карлика мне не жалко ничуть, но перед Крыскиной немного неловко. Лишил, понимаешь, женщину ее маленького бабского счастья.
– Да вернется твой недомерок, – сказал я не очень уверенно.
Ну не съест же его Вассагов?
– Правда? – спросила с надеждой Крыскина.
– Чтоб мне микрофоном подавиться!
– Спасибо! – Она порывисто обняла меня, обдав тяжелым приторным запахом парфюмерии. – Спасибо, Антон! Я не забуду!
– Не за что, – мрачно ответил я.
Потому что действительно было не за что.
Аэлита достала из сумочки зеркальце и, озабоченно поправляя макияж, отправилась восвояси. Ждать и надеяться, полагаю. Я задумчиво смотрел ей вслед и увидел, как за ней, резко сменив курс, свернули в переулок трое молодых людей. Мне не понравилось, как они это сделали.
Когда я подошел к углу, они уже остановили Крыскину, окружив и прижав к стене.
– Гля-кось, какая пукла! – сказал один из них, неприятно посмеиваясь.
– В натуре пукла! – отозвался второй.
Кто-то еще говорит «в натуре»? Экая деревенщина…
– Я Аэлита Крыскина! – возмутилась она. – Как вы смеете?
Я почувствовал, что она пытается использовать свой талант. Но если раньше гопники убежали бы дрочить в кулачок, рыдая от ее совершенства и собственной ничтожности, то сейчас они только заржали обидно:
– Хуэлита! Бы-гы-гы!
– Чо в сумочке, пукла позорная?
– Сиськи покажь?
Ладно, это все весело, но хорошего понемножку.
– Песня дружбы, молодежь? – спросил я, подходя к ним сзади. – Не задушишь, не убьешь?
– Эй, мужик, ты чо, это ж пукла! – ответил самый наглый и тупой.
Другой достал из кармана пульт и ткнул им в сторону Крыскиной. Лампочка моргнула красным, послышался неприятный писк.
– Пукла! – торжествующе объявил он.
– Кровь и имущество дозволены! – осторожно косясь на меня, подтвердил третий.
– Так, дай это сюда. – Я взял того, что с пультом, за руку и, вывернув кисть, легко отобрал девайс. – А теперь сделайте так, чтобы я вас искал и не нашел.
– Слышь, мужик, ты чо, пуклоеб, в натуре?
– Мужики в поле пашут. А я – творческая интеллигенция. Не испытывайте мою креативность.
Они благоразумно не стали.
– Боже, какие твари… – дрожащим голосом сказала Крыскина. Ее трясло, макияж под глазами потек. – Пукла? Я пукла? Как они посмели?
Я неопределенно пожал плечами, опуская в карман загадочный пульт.
Проводил на всякий случай Крыскину до дома, вежливо отказался зайти в гости, опасаясь проверять границы ее благодарности. Кажется, этим обидел еще больше.
Автослесарь Трофимыч был в фазовом состоянии «цель достигнута» – то есть хорошо под газом. Это легко было заметить по довольству собой и миром, написанному алкоголем на его лице.
– Приветствую героев радиоэфира! – Выпивши, Трофимыч становился причудливо вежлив.
– Привет, Трофимыч, – ответил я, – как бизнес у работников кувалды?
– Пфуй! – Он сделал величественный жест провинциального трагика в роли короля Лира. – Никаких больше кувалд! Перед тобой, Антон, почтенный диагност, проницающий взором внутреннюю сущность стальных недр! Гайки теперь пусть другие крутят!
– Талант, что ли, открылся? – догадался я.
– Ха, талант… Талантище! Смотрю на машину и сразу вижу – где что не так, как будто огонечек такой… Ежели, например, датчик сбоит или подшипник люфтит – мне как будто фонариком красным туда светят. Все голову ломают, тестерами крутят, а я выхожу такой весь в белом и говорю: «Эгей, гражданин автолюбитель, да это же у тебя межвитковое в катушке!»
– Повезло тебе.
– Не то слово! – покивал довольный Трофимыч. – Теперь мне завсегда везде рады и каждый нальет, а я и рук не мараю. Ткну пальцем в поломку и отдыхать иду. Чем не жизнь?
– Грандиозно, – подтвердил я, – всем бы так.
– Не грусти, Антонище, – утешил меня Трофимыч, – будет и на твоей улице площадь, и перевернется на ней самосвал с ромовыми бабами! Так что ты хотел? Если опять масло поменять, так это теперь не ко мне…
– Нет, вопрос у меня. Несложный, но по профилю.
– Озвучивай!
– Ты же в гаражах здешних хорошо ориентируешься?
– Как в своем кармане, дружище! Каждый угол знаю. Где кошки ссут, где собаки срут, где бензин сливают, а где пивко наливают! А что, гараж снять хочешь?
– Что-то типа того. Ищу гараж с радиоворотами. Чтобы подъехать, кнопочку на пульте нажать, и оно само – вжух!
– Барство это, Антох! – осудил меня Трофимыч. – Ты бросай пижонство свое столичное. Вся романтика гаражная в этом – ключами позвенеть, ворота попинать, кирпичами подпереть…
– И все же – есть такие?
– Есть, но не тут. Об прошлом годе построили на том конце модный комплекс, с мойкой и помойкой. Но так и не распродали, стоит пустой. Поинтересуйся у них.
– И где это?
– А вот, промеж гаражей, там дорожка, пройдешь пустырем – и выйдешь.
На пустыре за гаражами гнили ржавые кузова наследия социализма, валялись кучками и вроссыпь лысые шины, выброшенные сиденья составляли композиции «бомж-пикник» вокруг импровизированных мангалов из обломков кирпича. Люмпен-парадиз.
В сторонке, у густых кустов, собралась странная компания – двое из «Братства Рыбака» что-то авторитетно втирали десятку подростков. «Рыбаки» были бородаты, подростки гоповаты. Что-то не нравится мне этот диалог поколений. Когда я проходил мимо, они замолкли и проводили меня неприязненными взглядами.
Новомодный гаражный комплекс оказался приземистым индустриальным строением в светлом сайдинге. Рядом действительно была «мойка и помойка», но мойка не работала, и помойка преобладала. Строительный мусор, драные пакеты, облезлые коробки – над этим местом витал дух коммерческого провала. Ну и просто дух свалки, к которому лучше было не принюхиваться. Тем не менее внутри горел свет, а по следам на пыльном полу можно было заметить, что какая-то жизнедеятельность здесь присутствует. Гаражные боксы отделялись от коридора электрическими воротами из планок, которые сматываются, уезжая вверх по направляющим. Такие, кажется, называются рулонными. Посмотрим, туда ли привела меня логика.
Достал из кармана нерабочий пульт, который забрал у Малдера, выкрутил винтик, отковырнул крышечку, почистил ножом контакты и вставил купленную в ларьке батарейку. Пульт беззвучно моргнул белым светодиодом, и через секунду неподалеку натужно загудел мотор. Белое складное полотно ворот одного из гаражей, слегка подергиваясь, поползло вверх.
Внутри было сумрачно, свет падал из небольшого окошечка под потолком. По углам валялся какой-то хлам вперемешку с грязной одеждой, непонятными приборами, туристическим снаряжением и многочисленными упаковками от растворимой лапши. На верстаке у стены стоял электрический чайник, баклажка с водой и те же упаковки, только еще не вскрытые. Подпольный центр по поеданию доширака какой-то. Но меня заинтересовала стоящая рядом с чайником пластиковая кювета – в ней лежали горкой овальные коробочки с кнопками. Гаражные пульты.
Забавненько.
Кинувшаяся сзади темная фигура выдала себя движением тени в световом пятне от окна и, рухнув от встречного удара в лоб, оказалась Малдером. Я и не заметил его в груде тряпья на топчане в углу.
– Твою ж мать, Вова, – сказал я укоризненно, – разве можно так на людей бросаться?