– Обратитесь в районную управу… На учет встали?
– Какой учет?
– Вы подлежите муниципальному учету пуклоресурсов. Это ваша добровольная, но почетная обязанность. Обратитесь в управляющую компанию по месту жительства. – Он откусил от пирожка, тщательно прожевал и добавил: – Вам бейдж дадут.
– Какой бейдж? – вскричал в отчаянии очкастый.
– По форме восемнадцать эм-пэ тридцать два. Идите, пукложитель, не мешайте работать.
Потерпевший потерянно побрел к выходу, безуспешно поправляя порванный кардиган. Подвернутые до середины лодыжки штаны открывали веселенькие носочки со смайликами. Надо же чего в Стрежеве завелось…
Забавненько.
Через некоторое время меня отвели в кабинет, где за заваленным бумагами столом сидел полицейский лейтенант.
– Вы кто? – спросил он устало.
– Антон Эшерский.
– Пиздобол с радио?
– Он самый.
– И чего вы тут делаете?
– Без понятия.
– Я тоже, – вздохнул лейтенант. – Вы не представляете, какой у нас бардак. Не убили хоть никого? Ну, я имею в виду – не пуклу?
– Вроде нет, – удивился я, – а если бы пуклу?
– Взяли бы штраф за порчу городского имущества. Но только если свидетели. А то исчезают же.
– Исчезают?
– Ну. Пару минут полежит – и как не бывало. И труповозка не нужна, и «нету тела – нету дела».
– Так вот куда люди исчезали!
– Не люди, гражданин. Пуклы. В общем, если вы не хотите ни в чем сознаться…
– Не испытываю такого желания.
– Тогда выход вон там. Давайте я вам пропуск выпишу. На свободу с чистой совестью.
– …День чистой совести! В силу несовершенства мира и человеческой природы, «чистая совесть» – обычно синоним «плохой памяти».
Откинувшись с кичи, я пришел к дому сорок два по улице Блаватской и набирал пятизначный номер до тех пор, пока занавеска не перестала шевелиться, а трубка не была снята.
– Здравствуйте, Антон, – сказал неуверенно детский голос, – знаете, вы мне снились. Я подумала, наверное, вы не маньяк – во сне вы совсем не выглядели злым.
– А как я выглядел?
– Немножко глупо, – хихикнули в трубке, – простите. Но вы были босиком и в такой смешной одежде…
Не вижу ничего смешного в камуфляжных шортах, но почему бы и нет, в конце концов.
– Ты не хочешь выйти погулять? – спросил я, поневоле чувствуя себя коварным педофилом, выманивающим жертву. Проклятые штампы.
– Я не могу, – ответила девочка очень серьезно, – я не знаю как.
– Хорошо. Подожди, не клади трубку, я попробую…
Я, не прекращая разговаривать, обогнул дом со двора и зашел в угловой подъезд. Связь, к моей досаде, прервалась – покрытие тут действительно было так себе, и дом заслонил базовую станцию. Я поднялся на площадку первого этажа и обнаружил, что дверей на ней нет. Видимо, когда квартиры продали под магазины, их заложили кирпичом и заштукатурили – одна сплошная, крашенная синей масляной краской стена.
Я вышел на улицу и снова позвонил, но бездушный голос ответил: «Неправильно набран номер».
Когда я обогнул дом, на месте окон квартиры была пыльная витрина с табличкой «Аренда», сквозь которую можно было разглядеть внутренности неудачливого пидор-бутика «Веселые ребята». Вероятно, где-то там внутри скрывалось и швейное ателье, но его не было видно. Потоптавшись у входа, я пошел на работу – а что мне еще оставалось делать?
– …День упрямства! Упрямство – душевное качество, допускающее только один единственно правильный путь, способ и метод. Для любых нужд и задач. Заменяет удовольствие от достижения цели!
Два раза удалось дозвониться до Анюты – в первый раз она категорически отвергла предложение встретиться, твердо сказав: «Завтра, Антон, все завтра, я занята!» – во второй – разговаривала вежливо, но очень странным тоном. Мне показалось, она не может вспомнить, кто я такой, и ей от этого неловко – во всяком случае, она все время сбивалась на «вы» и постаралась свернуть разговор как можно быстрее.
Оба раза я все бросал и несся на улицу Блаватской – но находил там только унылую пыльную витрину. Кафе «Палиндром» не появлялось, квартира девочки – тоже. Я ждал, набирал безответные номера и возвращался обратно, к своему микрофону – потому что делать больше было действительно нечего.
Я, как все, ходил на работу и, как все, не очень понимал зачем. Я перестал делить эфиры на утренние, дневные и вечерние, просто садился и нес в микрофон все, что приходило в голову, понятия не имея, слушает ли меня вообще кто-нибудь. Может быть, профессор Маракс прав, и моя болтовня помогает удерживать нашу реальность на краю той задницы, в которую ей суждено провалиться.
– …День неклонирования человека! В этот день в Париже был подписан «Протокол запрета клонирования», возбраняющий производить людей промышленным методом. Всем всегда было плевать на любые протоколы, но от нашествия клонов нас спасает то, что они никому не нужны. Настоящих-то людей девать некуда…
– Имущество, Антон! – чуть не плакал Чото. – Они сказали, что я имущество! «Пукложитель»!
– Забей, коллега. Это просто цвет лампочки.
– Почему я вдруг пукла? Антон, скажи, я же нормальный?
– Ты нормальный, Чото.
– Это было очень унизительно.
– Представляю.
– Ни фига ты не представляешь. Если бы не Кэш, меня бы из квартиры выгнали. Сосед уже примерялся дверь пробить и жилплощадь себе расширить. Мудак, каких свет не видывал, зато не пукла. Он человек, представляешь, а я нет! Но Кеширский сказал, что я ценное оборудование радиостанции, и пообещал всем большие неприятности. Ноутбук, впрочем, все равно спиздили. И фотик.
– Кто?
– Ну, эти… Комитет учета пуклоресурсов. Ходят по квартирам с пультиком, и не дай бог им что-то приглянется…
Оборудование, Антон! – с горечью повторил Чото. – Я – оборудование. Приставка к микрофону…
– …День рождения микрофона! Однажды инженер Эмиль Берлинер представил устройство, переводящее звук в электричество. С тех пор «в целях повышения качества обслуживания все разговоры записываются»…
В «Поручике» все так же пили, играли, хватали за жопы стриптизерш – только теперь это делали с каким-то истерическим самозабвением. И пили как не в себя, и играли до трусов, и девок пялили уже чуть ли не в коридорах. Но все так же невозмутимо наливал за стойкой Адам, и все так же упорно потреблял наливаемое Славик – а что еще нужно для иллюзии стабильности?
Славик, как мог, старался меня утешить – рассказывал, что Всемирная организация здравоохранения признала любовь психическим отклонением и внесла это чувство в реестр заболеваний под пунктом «Расстройство привычек и влечений неуточненное».
– Вот, болезный, – он поднес к очкам вырезку невесть откуда, – цитирую, внимай:
Официальные симптомы болезни «любовь»:
«Навязчивые мысли о другом человеке» – есть такое!
«Резкие перепады настроения» – и это наблюдаю!
«Жалость к себе» – ты, конечно, воспитан в ложной патриархальной парадигме «мальчики не плачут», но друзья-то видят!
«Завышенное чувство собственного достоинства» – вот тут не знаю… – засомневался Славик. – Это у тебя, по-моему, врожденный дефект, так же, как следующий симптом: «Необдуманные и импульсивные поступки».
– Что там дальше, друг Славик? – спросил заинтересовавшийся Адам.
– «Прерывистый сон и бессонница», – я свечку не держал, но выглядишь ты, откровенно говоря, не очень…
– «Синдром навязчивой идеи», – вот уж точно, навязчивой! А ты уверен, что эта твоя Анюта на самом деле была?
– А вот если я тебе сейчас в глаз дам, как ты поймешь, это на самом деле было или нет?
– У меня будет фингал! – ничуть не испугался Славик. – И он будет свидетельством материальности тебя. А ты от своей Анюты даже завалящего триппера не можешь предъявить!
Когда официанты собрали с пола битое стекло, а слегка протрезвевший Славик вернулся из бара, прижимая пакетик со льдом к свидетельству моей материальности, к нам присоединились Мартын и Марта, у которых было полчаса до очередного выступления. Марта пила только минеральную воду без газа, Мартын в последнее время стал позволять себе более радикальные напитки.
– И все же, – не унимался извинившийся, но ничуть не сожалеющий о сказанном Славик, – даже если предположить, что Анюта была…
Он на всякий случай отодвинулся от меня подальше и продолжил:
– Как утверждают ученые, любовь не может длиться больше трех лет! По физиологическим причинам.
– Действительно? – спросила Марта.
– Если бы этот хулиган не попытался так грубо и неинтеллигентно скормить мне эту познавательную вырезку, – укоризненно покосился на меня Славик, – чем привел ее в совершеннейшую негодность, я бы зачитал вам список гормонов, или феромонов, или мормо… Нет, мормоны не оттуда. В общем, той органической химии, которая перестает вырабатываться по истечении гарантийного срока любви. После этого любовь требует замены на новую.
– Славик, что ты несешь? – устало спросил я.
– Это не я, это наука, Антох! «Стара любовь моя, стара! Пора менять ее, пора!» – запел он, дико фальшивя.
Марта и Мартын синхронно скривились, а я и ухом не повел. Я и не такое слышал.
– А что? Возьми вон за Мартой приударь! Мартын, ты не будешь против, если наш общий друг Антон будет строить куры твоей прекрасной сестре?
– Слав, а чего бы тебе не спросить это у Марты? – удивился Мартын.
– Я ее робею, – признался Славик, стараясь не глядеть на сидящую тут же девушку.
– Слав, ты нажрался, – сказал я с досадой.
– Да, я нажрался! – пьяно мотнул головой Славик. – Но это не отменяет моей правоты в целом! Извините, мне надо отлить…
Славик нетвердыми шагами устремился приблизительно в направлении сортира.
– Извините его, Марта, – сказал я.
– Ничего, Антон, я не обиделась, – сказала она своим глубоким красивым голосом, – и нет, я не буду против!
– Э… – растерялся я.
– Я ответила на вопрос, который не решился задать мне Вячеслав, – сказала она и замолчала величественно.