Groot de, 1886, с. 153]. В купеческих домах в этот день совершали поклонение Богу богатства Чжао Юаньшуа.
В старину обряд жертвоприношения Божеству земли носил коммунальный характер, и его участники совместно съедали жертвенного быка, заколотого на алтаре этого бога. Кое-где он и до XX в. сохранил свое значение общинного праздника, нередко сопровождавшегося театральными представлениями. В уезде Минси (провинция Фуцзянь) крестьяне отмечали весенний Праздник земли тем, что дарили друг другу рисовые лепешки [Минси, 1975, с. 456]. Однако в большинстве районов весенние жертвоприношения свелись к подношениям на алтаре у семейного поля и в храмах Туди-гунов. Деревенские жители заодно выражали почтение и другим сельскохозяйственным богам-покровителям народного пантеона, причем в Центральном Китае был распространен культ лягушки, издавна считавшейся в народе одной из повелительниц вод. В деревнях провинции Гуандун в день весеннего поклонения божествам земли местные маги ходили по домам, совершая очистительный обряд. Они разбрызгивали в комнатах воду и совершали угрожающие выпады мечом, приговаривая заклинание: «Изгоняем тысячу напастей, привлекаем сто радостей». Когда они уходили, обитатели дома провожали их с зажженными факелами в руках [Гуандун, 1972, с. 171].
Среди северян 2-й день 2-го месяца был больше известен как день, когда дракон, верховный повелитель водной стихии, «поднимает голову», т. е. пробуждается от зимней спячки и взмывает в небеса, чтобы оттуда посылать на землю благодатные дожди. Таким образом, это был день, когда жизнь и бодрость побеждали смерть и сон, и силу дракона следовало привлекать и оберегать. Известно, что в эпоху правления династии Тан (VII–IX вв.) жители тогдашней столицы Китая — Чанъаня (в провинции Шэньси) — в этот день уходили гулять за город и собирали травы, что называлось «встречать богатство» [Ху Пуань, 1923, ч. 1, цз. 7, с. 28]. По сообщению автора XVII в., жители Восточного Китая по случаю «пробуждения дракона» украшали себя листьями полыни (издавна наделявшейся в Китае магическими свойствами), памятуя о старинной поговорке: «Если поносить на себе полынь перед тем, как она распустится, весна не состарится» [Тянь Жучэн, 1972, с. 1271]. Загородные прогулки и пикники в этот день совершали жители многих областей, особенно на Юге.
Разумеется, было желательно привлечь в дом силу воспрявшего дракона. В провинции Хэбэй крестьяне посыпали золой дорожку от колодца до дома, что называлось «привлечь дракона» [Динсянь, 1933, с. 395]. Жители провинции Шэньси вешали бруски древесного угля (еще одно популярное магическое средство в китайском фольклоре) на каждой стене дома, что называлось «окружить дракона» [Ху Пуань, 1923, ч. 1, цз. 7, с. 28]. Конечно, нельзя было проявлять непочтительность к важному гостю. Обычай запрещал женщинам заниматься в этот день шитьем, чтобы они не могли случайно «уколоть драконий глаз». Согласно народному поверью, если они поранят владыку вод, на их теле тоже появится рана или язва. В день «пробуждения дракона» было принято есть лепешки, которые называли «чешуей дракона», лапшу, изображавшую в народном воображении усы дракона, и пельмени — символы драконьих ушей [Ли Цзяжуй, 1936, с. 43]. Южане ели так называемые «весенние лепешки» — лепешки из рисовой муки с овощной начинкой, причем для выпечки их полагалось брать муку, заготовленную на Новый год [У Интао, 1980, с. 8; Ху Пуань, 1923, ч. 1, цз. 7, с. 28]. На побережье провинции Фуцзянь ели «кошачью похлебку» из овощей, сваренных в рисовом отваре [Сюй Жучжун, 1971, с. 5].
Разумеется, день «пробуждения дракона» имел в народном календаре особое значение для судеб будущего урожая. По погоде в этот день крестьяне всего Китая гадали о том, будет ли год засушливым или дождливым, урожайным или голодным. Счастливым предзнаменованием считался дождь. Бытовало даже поверье о том, что Божество земли не может в этот день вкушать жертвенные яства, не запивая их водой [Фэн Чанфэн, 1970, с. 42]. В провинции Цзянсу обычай требовал от крестьян «раскрыть небесные закрома», т. е. символически продемонстрировать свое богатство в надежде привлечь богатство действительное. Для этого достаточно было рассыпать зерно у алтаря Божества земли и разбросать по дому золу из очага [Ху Пуань, 1923, ч. 2, цз. 3, с. 94].
Бог богатства Чжао Юньшуай [Doré, 1912, илл. 271]. Прорисовка Г.В. Вороновой.
По народным представлениям, в зимнюю пору дракон дремал под скованной льдом водой в облике крошечной личинки. Его пробуждение поэтому означало возвращение к жизни всевозможных насекомых и ползучих гадов, от которых в этот день надлежало защищаться на год вперед. Сам же дракон слыл и защитником от этой вредной живности. Издавна с праздником «пробуждения дракона» было связано поверье: «Привлечь дракона — насекомые не появятся» [Лю Тун, Юй Ичжэн, 1957, с. 25].
Во многих районах Китая в обрядности 2-го дня 2-го месяца видную роль играл древесный уголь, издавна служивший для китайцев оберегом и талисманом, привлекавшим богатство. В провинции Шэньси бруски угля вешали на каждой стене дома, что называлось «окружить дракона» или «окружить стоножку» [Ху Пуань, 1923, ч. 1, цз. 7, с. 28]. Популярными оберегами в Северном Китае служили также кусок льда или просто заклинание на листе бумаги [Brendon, Mitrophanow, 1927, с. 170]. В провинции Шаньдун было принято есть соевые бобы, чтобы уберечься от змеиных укусов [Ху Пуань, 1923, ч. 2, цз. 2, с. 24].
Жители Центрального и Восточного Китая 12-го (реже — 15-го) дня 2-го месяца отмечали Праздник цветов. На Юге в этот день было принято совершать прогулки, любуясь свежей зеленью, и поклоняться божествам цветов; женщины носили в волосах цветы из разноцветного шелка или бумаги [Чжэцзян, 1986, с. 59].
Центральное место в ряду весенних календарных обрядов китайцев занимал праздник Холодной пищи (Ханьши) и Чистого света (Цинмин). У этого праздника древние истоки, и за три тысячелетия своей истории он претерпел значительную трансформацию. Первоначально он имел вид известного у многих древних народов весеннего праздника Обновления огня. Первые сообщения о нем относятся к эпохе Чжоу, т. е. к первой половине I тысячелетия до н. э. Известно, что в то время наступление весны отмечалось зажжением нового огня с помощью зеркала, старый же огонь предварительно гасили, и в течение некоторого времени все ели холодную пищу. Й.Й. де Гроот видел в празднике Холодной пищи пережиток древнего солярного культа [Groot de, 1886, с. 215]. Белее убедительна точка зрения В. Эберхарда, полагавшего, что праздник Обновления огня принесли в Китай полукочевые племена чжоусцев, у которых он в древности обозначал уход на летние пастбища, а впоследствии — начало полевых работ, сопровождавшихся выжиганием лесов [Эберхард, 1977, с. 110–111]. Примечательно, что Обновление огня праздновалось с особенной торжественностью жителями Лёссового плато, входившего в район первоначального расселения чжоуских племен, тогда как в Южном Китае, освоенном древними китайцами много позже чжоуской эпохи, этот обычай почти неизвестен.
Зажжение нового огня было единственным большим праздником в году, дата которого высчитывалась по солнцу: его отмечали спустя 105 дней после зимнего солнцестояния (5 апреля по европейскому календарю). Со временем этот день получил название Цинмин. В традиционном китайском календаре он обычно приходился на первые числа 3-го лунного месяца. Если Цинмин совпадал с 3-м днем месяца, в народе его называли «истинным днем Цинмин». В некоторых местностях Центрального Китая существовал обычай варить по этому случаю большую тыкву, которую ели женщины, что, как верили, способствовало появлению мужского потомства [Ху Пуань, 1923, ч. 2, цз. 5, с. 13].
Популярная в провинции Шаньси народная легенда связывала происхождение праздника Холодной пищи с именем некоего Цзе Цзытуя, или Цзе Чжитуя, верного оруженосца одного из принцев царства Цзинь, жившего в VI в. до н. э. Господин Цзе Цзытуя, гласит легенда, был лишен прав на престол и некоторое время скитался в изгнании. Однажды он со своей свитой остался без еды, заболел и был близок к голодной смерти, но Цзе Цзытуй накормил его, вырезав кусок мяса из своего бедра. Впоследствии этот принц вернул себе престол, но забыл отблагодарить своего самого преданного слугу. Оскорбленный неблагодарностью господина, Цзе Цзытуй стал жить отшельником в горах. Когда же правитель вспомнил о Цзе Цзытуе и принялся зазывать его на службу, тот ответил отказом. Тогда цзиньский государь решился на крайнюю меру: он приказал зажечь лес, в котором скрывался Цзе Цзытуй, но честный слуга предпочел смерть от огня службе человеку, единожды нарушившему свой долг. Правитель был так тронут благородством Цзе Цзытуя, что приказал народу в память о нем гасить огонь в очагах в годовщину его смерти [Цзежи ды чуаньшо, 1982, с. 23].
Рассказ о добродетельном подданном цзиньского царя впервые встречается в литературных памятниках, созданных во II–I вв. до н. э., когда древние китайцы уже забыли о том, какое значение в подсечном земледелии имел огонь. Мифологический сюжет об умирающем и воскресающем божестве, еще известный в начале чжоуской эпохи, вытеснен в нем нравоучительностью, традиционной для идеологии ученых чиновников императорского Китая. Впрочем, в этом рассказе нетрудно различить мотив искупительной жертвы, характерный для такого рода предпраздничных постов у древних народов. Хотя первоначальный смысл праздника Холодной пищи был забыт, он сохранял свое значение символического обновления жизни, предварявшего сев.
О тесной связи праздника Холодной пищи с земледельческим циклом свидетельствуют сообщения древних источников о том, что нарушение запрета поддерживать в эти дни огонь непременно повлечет за собой ливни и град, которые нанесут ущерб полям. В первые столетия нашей эры в это твердо верили даже сановники и ученые мужи; однако среди них уже тогда находились люди, отмечавшие, что легенда о Цзе Цзытуе не имела под собой исторических оснований [