цзунцзы. Поскольку слово цзун в данном случае было омонимом слова «клан», пельмени цзунцзы нередко слыли символом кровных уз [Чжэцзян, 1986, с. 522]. В некоторых деревнях Тайваня люди разных кланов, как и на Новый год, забрасывали друг друга камнями, причем подносить камни участникам этого сражения полагалось женщинам, рожденным в данном клане [Танака, 1980, с. 34].
Таким образом, социальные группы, соперничавшие между собой в день летнего праздника, совпадали с патрилинейными родовыми коллективами. Эти ритуальные общности были формой символического единства живых с их умершими предками. Ритуальное очищение в данном случае было равнозначно изгнанию негативных веяний, представленных женщинами, взятыми замуж из других кланов. Недаром источники нередко упоминают в связи с церемонией лодочных гонок об усмирении «рати женского начала» (инь бин). Соперничество между кланами, связанными брачными узами, заметно и в обрядах осмеяния побежденных экипажей.
Нет, однако, серьезных оснований приписывать мотиву социального соперничества и, шире, ритуального противоборства в празднике «лодок-драконов» самодовлеющее значение. Этот мотив был не более чем элементом очень широкого по своей культурной, хозяйственной и социальной значимости обрядового комплекса, выражавшего победу жизни над силами смерти и самым тесным образом связанного с заботой о судьбе посевов риса на полях.
Заслуживают внимания легенды, связывавшие праздник «лодок-драконов» с именем Цюй Юаня, и сопутствовавшие им обряды. Такие легенды были известны по всему Китаю, но родиной их был, надо полагать, район оз. Дунтинху, где, по преданию, утопился, как сказано выше, великий поэт Цюй Юань. Крестьяне в окрестностях озера (но также и многих других областей Южного Китая) толковали регату «драконьих лодок» как поиски его души. Согласно древней версии этой легенды, зафиксированной уже в VI в., местные жители отправлялись в своих маленьких лодках искать утопившегося поэта, но не смогли найти его в огромном озере. Тогда они запели песню, в которой были такие слова: «Как же нам пересечь озеро? Давайте вернемся, ударяя в барабаны и соперничая друг с другом». По свидетельству ученого танской эпохи Лю Юя, в его время члены экипажей лодок выкрикивали во время гонок: «Где ты?», что считали обращением к душе Цюй Юаня [Aijmer, 1964, с. 98, 102].
В XVII в. песни участников состязаний в Хунани уже не содержали каких-либо намеков на смерть древнего правдолюбца. В них говорилось о временах года, высмеивались соперники, содержались скабрезные шутки, обычные для деревенских игрищ. Однако вечером, когда лодки разъезжались, их команды пели песню со следующими словами: «Если он там, давайте вернемся. Если его нет там, давайте вернемся. Не оставайся на речном берегу, вот дует холодный ветер» [Aijmer, 1964, с. 102].
Поиски участниками летней регаты души Цюй Юаня, в особенности призывание ее, весьма напоминают распространенный в Китае древний обряд «призывания души» умершего (чжао хунь). Интересно, что в китайском фольклоре Цюй Юань оказался своего рода божественным покровителем риса и рисоводства. Одна из народных легенд изображает древнего поэта искусным сеятелем, который шел по полю, рыдая, и там, где упали его слезы, вырос «рис белый, как яшма» [Schneider, 1982, с. 149]. Г. Аймер склонен уподоблять потерю души утопившегося поэта потере «души риса», который внезапно оказался под водой, т. е. в стихии инь, и мог погибнуть в новых условиях [Aijmer, 1964, с. 105].
Весьма возможно, что победившие в гонках экипажи, возвращаясь к месту старта под грохот барабанов и ликующие возгласы, везли таким образом прежде брошенную в воду в бамбуковых стволах и теперь вновь найденную «душу риса» — душу самой жизни. Показательно также, что встречали души умерших на крышах домов, а провожали в кладовой — в месте, где хранится зерно. Вероятно, возвращение «души риса» было связано с мотивом принесения искупительной жертвы, который, по мнению В. Эберхарда, лежал в основе состязаний «лодок-драконов» [Eberhard, 1968, с. 396].
Праздник «лодок-драконов» предстает сложным комплексом символов и обрядов, интегрировавшим самые разные стороны жизни китайцев и освящавшим важнейшие черты ее уклада — хозяйственного, общественного и даже политического. В нем воспроизводится универсальный в истории человеческой культуры и, в сущности, единственно подлинный миф неуничтожимости жизни, вечного торжества животворящих сил природы над стихией косности и смерти. Этот лейтмотив празднеств, указывающий на их аграрные истоки, собирает в одно целое такие разные аспекты культуры и социальной действительности, как архаическое наследие символизма дракона и родовое сознание, конфуцианская идеология (через образ Цюй Юаня в элитарной традиции) и фольклорная магия, ритуальное соперничество и союз живых с их умершими предками.
Само же торжество жизни предстает как процесс спецификации и упорядочения хаотически-аморфной реальности — разделения протодракона, родовых коллективов, инь и ян, благих и вредоносных веяний духовной субстанции мира, причем первые привлекаются к посевам, а вторые изгоняются за пределы человеческого общества. Пришельцы же из мира духов сохраняли свою амбивалентность, оставаясь как бы на границе этого мира: их встречали на крышах домов, а провожали в подвале. Возможно, двусмысленность их статуса была ценой компромисса с другими кланами, ведь предок своего рода — это опасный чужак для других родов. Так праздник «лодок-драконов» давал возможность не только осознать нормы, устанавливаемые обществом и культурой, но и понять их посредническую роль и в общественной практике людей.
Календарные обычаи и обряды 6-го месяца в крестьянском быту были тесно связаны с ожиданием нового урожая и соотносились главным образом с двумя датами: 6-м днем и серединой, т. е. полнолунием, месяца.
Обе эти даты появились в народном календаре китайцев лишь в эпоху средневековья. Еще в первые столетия нашей эры древние китайцы праздновали дни фу, приходившиеся на 3-й и 4-й дни под циклическим знаком гэн после летнего солнцестояния. В календарно-космологических представлениях древнего Китая дни фу ассоциировались с ростом начала инь и стихией металла. Их отмечали жертвоприношениями предкам, причем существовало поверье, что в эти дни «всюду рыщут злые духи» и выходить из дома опасно [Кэй-Сё, 1978, с. 177].
Связь обрядов 6-го месяца с летним солнцестоянием кое-где в деревнях Китая сохранилась до XX в. Крестьяне провинции Хубэй еще в прошлом столетии в 1-й день под знаком мао после летнего солнцестояния устраивали семейное пиршество, что называлось «есть новое». В этот день они вырывали стебель риса нового урожая и подносили его на семейном алтаре предкам, благодаря их за урожай. (Вспомним, что во время состязаний «лодок-драконов» души предков в лице членов экипажей осуществляли символический сев риса и давали посевам новую жизнь.) На следующий день все женщины, выданные замуж, возвращались в отчий дом [Ху Пуань, 1923, ч. 2, цз. 6, с. 13].
Благодарение предкам и небесам, дарящим людям благополучие и изобилие, было главной темой обычаев и обрядов 6-го дня 6-го месяца, который так и назывался — праздник Чествования небес (тянь чжу цзе). В этот день по всему Южному Китаю было принято есть сладкое печенье из рисовой муки, символизировавшее «сладость» жизни. Печенью придавали круглую форму, что в народном сознании служило символом довольства и обеспеченности. В провинции Фуцзянь это сладкое печенье раскладывали перед домашним алтарем или раскрытыми дверями дома в качестве жертвоприношения Небу [Groot de, 1886, с. 388]. Сучжоусцы в 6-й день 6-го месяца особо чествовали Бога очага — посланца Небесного владыки в каждом доме [Гу Лу, 1973, с. 3832]. В уезде Дунтай (провинция Цзянсу) было распространено поверье, что во времена царствования династии Сун (XI–XII вв.) в этот день на землю снизошла «небесная скрижаль».
С утра местные жители поздравляли друг друга, как при встрече Нового года, и ели рисовое печенье, полагая, что так они укрепят свое здоровье [Ху Пуань, 1923, ч. 1, цз. 3, с. 107]. В Фуцзяни 6-е число 6-го месяца было известно, как день, когда «раскрываются небесные врата». Суеверные люди гадали, опустив бронзовое зеркало в лохань с водой и надеясь узреть в зеркале врата небесного царства. Если им удавалось увидеть в зеркале сидевшего на престоле благообразного старика, которого считали небесным привратником или даже Небесным правителем, то это считалось доброй приметой [Groot de, 1886, с. 389]. На Севере к празднику Чествования небес готовили пирожки из пшеничной муки, лапшу или клецки хуньдунь, которые ели на Новый год. В провинции Шэньси приготовляли винную закваску, причем нередко лили ее на могилы предков, что называлось «избавить от жары». Замужние женщины посещали родительский дом [Ху Пуань, 1923, ч 1, цз. 7, с. 33; ч. 2, цз. 1, с. 83].
Автор XVI в. упоминает об обычае в 6-й день 6-го месяца еще до восхода солнца брать воду из колодца, наливать ее в глиняный кувшин и помещать в него огурец. Кувшин запечатывали на 49 дней, после чего вода в нем приобретала, как верили, целебные свойства, и ее пили в жару [Чжу Гочжэн, 1959, с. 327].
По всему Китаю было принято в 6-й день 6-го месяца выносить для просушки книги и одежду. Тогда же полагалось обливать водой или купать собак и кошек. Ученый XVII в. Тянь Жучэн, отмечая широкое распространение этого обычая в его время, признавался, что не знает его смысла [Тянь Жучэн, 1972, с. 1273]. В провинции Фуцзянь многие, по-видимому, считали, что собак и кошек моют в гигиенических целях [Миньси, 1975, с. 456].
Можно предположить, однако, что связь воды и собаки имела и своеобразное космологическое значение, ведь и то и другое принадлежало началу инь