найром — праздником, проводившимся силами группы родственных семей и семей, проживавших в одной соседско-территориальной общине (хотайл), которые вели совместную кочевку и совместно же участвовали во всех хозяйственных работах, необходимых в кочевом хозяйстве. Сезонная приуроченность этих найров (конец лета — начало осени), связь с хозяйственными работами скотовода позволяют, несмотря на некоторую растянутость во времени, выделить их в единый календарный обрядовый цикл.
Если следовать хронологическому порядку, то первым следует назвать найр по случаю начала дойки кобылиц и изготовления первого в текущем году кумыса (айргийн найр). Обычно это падало на 5-й или 6-й месяц монгольского лунного календаря, однако зависело и от природно-климатической специфики. В год обильной и сочной травы лошади быстро набирали силу и вес, и доение кобылиц начиналось раньше. В засушливые годы, когда трава на пастбищах выгорает рано, с началом дойки не спешили, давали лошадям подольше погулять и подкормиться.
О кумысе и его роли в жизни кочевников написано немало. Еще в V в. до н. э. ему воздал должное Геродот, не раз писали о нем китайские хроники разных исторических эпох, его упоминают в своих трудах средневековые европейские путешественники, дипломаты и миссионеры: Плано Карпини, Гильом Рубрук, Марко Поло. С конца XVIII в. этим напитком заинтересовалась медицина, были открыты его антибиотические свойства, способность содействовать исцелению легочных и желудочно-кишечных заболеваний, восстанавливать силы организма после длительной депрессии и полуголодной зимы и весны [Кумыс, 1979, с. 66–84]. Все эти качества кумыса с глубокой древности известны кочевникам евразийских степей, на собственном многовековом опыте испытавшим его целебные силы, живительно действующие на все поколения — стариков, молодежь, детей. Особенно ценился первый кумыс, полученный сразу после начала доения кобылиц: он считался особенно густым, вкусным и качественным. Процесс изготовления кумыса продолжался непрерывно, пока не заканчивался сезон дойки кобылиц.
Помимо вкусовых, питательных и медицинских свойств, но несомненно благодаря им, а также благодаря своему «священному» белому цвету кумыс играл в жизни монголов важную ритуальную роль. Он был непременным компонентом угощений во время летних и осенних календарных праздников, а кое-где его умудрялись сохранить даже до Цагаан сара, т. е. до наступления весны. Наряду с молоком его считали символом счастья, носителем благодати. Именно в этом качестве он, прежде всего, ценился в различных ситуациях сакрального порядка.
Марко Поло упоминает о принадлежавшем лично Хубилаю табуне в десять тысяч кобылиц, «белых как снег, без всяких пятен». Молоко этих кобылиц имели право пить только члены императорского рода и те, кому члены этого рода воздавали особый почет и уважение. Ежегодно в 28-й день 7-го месяца по совету «звездочетов и идолопоклонников» великий хан «разливал молоко по земле и по воздуху», т. е. совершал жертвоприношения духам, охранявшим его самого, его подданных и подвластные ему земли [Марк Поло, 1955, с. 96]. К дню этого праздника кумыс запасали в больших, достаточно вместительных сосудах, специально предназначенных для церемоний такого рода.
Та же ритуальная церемония жертвоприношения Небу и Духам-хозяевам местности под названием жулаг (julaj) несколько раз упомянута в китайском источнике «Юаньши», однако там указаны иные сроки ее проведения: 9-й день 9-го лунного месяца 1247 г., 3-й день 4-го лунного месяца 1248 г., 5-й день 7-го лунного месяца 1337 г. и т. д. Сам ритуал наиболее обстоятельно описан в том разделе «Юаньши», который посвящен описанию обрядов. Там датой его проведения назван 24-й день 6-го лунного месяца. Каждый год в этот день император совершал жертвоприношение, называемое «Возлияние кобыльим молоком». Для ритуала требовалось девять животных (одна лошадь и восемь баранов), девять стрел, каждая из которых украшена лентами из разноцветного шелка, девять колосьев, завернутых в белую овечью шерсть, и три четные шкуры.
Как уже отмечалось выше, число «девять» отличалось особой сакральностью в монгольской мифологии и культуре, и то, что оно столь «густо» представлено в главном жертвоприношении года, связанном с благополучием императорского рода, лишний раз подтверждает это. Церемонию приводили пять лиц — один шаман-монгол и четыре духовных лица, представлявшие разные народы из числа приближенных ко двору императора представителей иных религий. Они совершали два поклона и, обратившись к Небу и духу Чингисхана, просили их оказать покровительство императору, обещая в их честь регулярно совершать возлияния кумысом и устраивать лошадиные скачки. По завершении церемонии духовные лица получали в дар верхнюю и нижнюю одежду из отличного шелка; жертвенные предметы делили между собой поровну все участники моления [Serruys, 1974, с. 2–3].
То, что источники называют разные даты проведения этого ритуала, не стоит рассматривать как ошибку или противоречие. Как уже говорилось, для всех мероприятий кочевого скотоводческого хозяйства и связанных с ними календарных праздников и обрядов характерен скользящий график проведения. Поскольку в данном случае речь идет о жертвоприношении и празднике, связанном с первым кумысом, а его изготовление, в свою очередь, зависит от погодных условий данного года, состояния пастбищ, начала дойки кобылиц и т. д., то и дата проведения празднеств, вполне естественно, могла падать в разные годы на разные числа и даже месяцы. Поначалу эту дату устанавливал придворный шаман, но позднее, по мере роста влияния буддистов, которые, начиная с Пагба-ламы, главы школы Сакьяпа, заняли ведущие позиции при дворе Хубилая, это, вероятно, делали уже астрологи-буддисты, а скорее всего те и другие вместе.
По данным «Юаньши», все, что было связано с изготовлением и употреблением кумыса, окружалось ореолом особого священного благоговения. Существовали специальные шатры, в которые император, члены его семьи и придворные приходили пить кумыс, особые войлочные ковры, на которые они при этом усаживались, и особо крупные сосуды (өндөр), отличавшиеся огромной вместимостью, в которых он хранился.
Существовало два вида кумыса — «черный» и «белый», что, однако, не означало, что первый действительно имел черный цвет. «Черным» назывался кумыс высшего качества, употреблявшийся для всех сакральных церемоний на государственном уровне, тот кумыс, который пили члены императорской семьи, их наиболее доверенные лица и которым угощали послов иноземных держав.
О существовании «черного» кумыса, который пили только «важные господа», упоминает Рубрук, называя его каракосмос [Путешествие, 1957, с. 97]. Уже в XX в. «черному» кумысу посвятил небольшую заметку Ф.А. Фиельструп. По данным его полевых исследований, этот вид кумыса был известен и тюркским и монгольским кочевникам Евразии; разница между ним и обычным кумысом обусловливалась технологией изготовления. Большое количество обычного кумыса, собранное в течение нескольких дней, доливали свежим кобыльим молоком, сильно взбалтывали и давали отстояться в течение ночи. За ночь в сосуде с кумысом почти все творожистое вещество оседало на дно, а верхний прозрачный слой отстоявшейся жидкости осторожно сливали. По сравнению с исходным количеством кумыса его получалось немного, но зато крепость была значительно выше обычной крепости «белого» кумыса [Фиельструп, 1926, с. 259]. Именно поэтому он получил название «черный», т. е. сильный, крепкий. В семантическом пучке значений слова «черный» (монг. хар, тюрк. кара) в монгольских и тюркских языках такое значение встречалось часто [Кононов, 1978, с. 163–169]. «Белым» назывался кумыс более густой, но менее выдержанный; его пил весь остальной народ и употреблял для своих магических нужд.
Описанное выше главное жертвоприношение года, совершавшееся в XIII–XIV вв. при дворе императора и потому попавшее в поле зрения послов и хронистов средневековья, по сути дела, было адекватно тому, что в народе называлось Праздником первого кумыса. Описания народного праздника не сохранились ни в хрониках, ни в трудах дипломатов и миссионеров средневековья.
В начале XX в. все детали народного торжества — и будничного, и праздничного — были запечатлены на полотне монгольского художника Балдунгийна Шарава, известного в монгольской, да и в мировой живописи как Марзан Шарав (Шутник Шарав). На его картине «Праздник кумыса» — иногда ее называют также «Первая дойка кобылиц» — панорама событий, связанных с подготовкой и проведением праздника. И.И. Ломакина, исследователь творчества Б. Шарава, пишет в монографии о нем, что художник в своей картине «сталкивает труд и праздность» [Ломакина, 1974, с. 105]. Вернее было бы сказать: Труд и Праздник.
Труд представлен здесь повседневной работой скотоводов: они пасут коней, ловят, укрощают и объезжают их, доят кобылиц, сливают молоко в бурдюки, взбалтывают его и готовят кумыс, переносят тяжелые бурдюки в празднично убранную юрту и т. д. Кроме того, изображены здесь и обычные сценки повседневного быта, вовсе не обязательно привязанные к Празднику кумыса: женщины доят овец, связав их головами; мужчина седлает коня; в котле, поставленном на треножник, варится обед, женщина помешивает варево, над котлом поднимается пар; мужчина, повалив овцу и связав ей задние ноги, стрижет ее; две женщины, оголившись до пояса, сбивают разложенную перед ними шерсть, покорно подогнув под себя ноги, лежит на земле навьюченный верблюд; рядом дерутся собаки, и человек разгоняет их палкой; резвятся голые дети, один залез с ногами в котел, другой надел его себе на голову; трое мужчин, повалив и связав жеребца, кастрируют его. Таковы были повседневные заботы монгольских скотоводов.
Но вот и сцены самого праздника. Они распадаются как бы на две части: ламаистская служба «призывания счастья» (даллага) и собственно гулянье. Б. Шарав, с детства живший послушником, а потом живописцем при монастыре, прекрасно знал специфику жизни лам, их поведение во время таких служб и после них. Ламы ездят в большом шатре, специально установленном для проведения службы. Впереди самые важные и пожилые. Шарав относился к ним без особого почтения, поэтому на его картине их лица самодовольны и высокомерны.