Перед каждым из лам, сидящих в первом ряду, стоит жертвенный столик, на нем в жертвенных сосудах изделия из теста, молочные продукты, сладости. Ламы первого ряда держат в руках музыкальные инструменты: медные ударные тарелки (цан), колокольчики (хонх) и др. Среди них сидит и тот, кто читает по книге обрядовый текст «призывания счастья». Остальные в нужный момент прерывают его монотонную речь звуками музыки. Ламы в задних рядах, не обращая внимания на ход службы, смеются, толкаются, разговаривают, они явно относятся к происходящему без особого почтения и с нетерпением ожидают конца официальной церемонии.
С большой теплотой и юмором изображен гуляющий народ. Вот сидит группа взрослых мужчин, у каждого в руках сосуд с кумысом. В центре группы наиболее уважаемый старик, он произносит благопожелания (йорол) и придерживает руками сосуд, который стоит на белом хадаке — шелковом платке с благопожелательной символикой. Вероятно, этот хадак старику только что вручили присутствующие. Сзади сидящих громадный бурдюк с кумысом. Возле него молодой парень с черпаком, которым он и взбалтывает кумыс, и подливает его в чаши всем присутствующим. Перед пьющими мужчинами на белом войлоке (символ почета и уважения) сидят два музыканта: один играет на лимбе (вид свирели), другой — на морин-хуре (вид скрипки).
По соседству особняком расположились женщины. Они в ярких, праздничных национальных одеждах. На каждой головной убор. Мужчины тоже в головных уборах. Присутствие в общественных местах и на официальных церемониях в аккуратно надетом головном уборе считалось обязательным. Без них только те, кто не держится на ногах. Вот старик с черпаком в руках уснул возле громадной бочки с кумысом, и шапка болтается у него на затылке. Вот несколько лам пытаются увести своего коллегу, который уже не может стоять и даже сидеть. Вот влюбленные нашли себе уютный уголок среди общего веселья. Сценки полны юмора и искрящегося веселья.
Юмор Шарава перерастает в грозную сатиру, когда он изображает лам. Смотрите: вот они, «учителя» и «наставники» народа, «пример» для подражания. Один прильнул губами к громадному чану с кумысом и не отрываясь всасывает его в себя целиком. Другой за уши пытается его оттащить. Третий извергает на себя все, что только что выпил. Четвертый и пятый дерутся из-за громадного сосуда кумысом, каждый старается выхватить его из рук другого. Шестой и седьмой смеются, указывая на них пальцами…
Следует отметить, что сатира Б. Шарава на неумеренное пьянство лам вполне согласуется с дидактическими сочинениями тибето-монгольской буддийской литературы, осуждающими этот человеческий порок. Это особый жанр, возникший в раннем средневековье, сочетающий в себе фольклорные мотивы, заповеди раннего буддизма и изречения о вреде пьянства различных деятелей буддийской истории. Таковы, например, «Благие речения Далай-ламы Соднам Джамцо», «Проповедь, разъясняющая вред и порочность водки», «Хрустальное зерцало, показывающее вред питья водки» и т. д. [Ендон, Сазыкин, 1984, с. 45–55]. Такие произведения создавались и в начале XX в. [Bawden, 1976, с. 59–79], что, однако, практически никак не препятствовало тому явлению, с которым боролись даже в среде высшего ламства.
Гулянье в Праздник первого кумыса продолжалось целый день и, как правило, на свежем воздухе. Однако вокруг устанавливались праздничные, красиво орнаментированные шатры (майхан), куда народ собирался на ночь или в непогоду. Иногда гулянье затягивалось на несколько дней: взяв разгон не могло остановиться, но главным был все-таки первый день.
В 5-7-м месяцах года широко бытовал еще один обычай, который ряд исследователей относит к числу календарно-хозяйственных [ныне эта игра «белая палочка» (цагаан мод), или «кидать белую палочку» (цагаан мод хаях)]. Суть ее в следующем: в летнюю теплую темную ночь где-нибудь в степи собиралась группа юношей и девушек, делилась на две команды и выбирала судью, который забрасывал подальше в степь белую палочку длиной 15–20 см. Затем обе команды бросались ее искать; тот, кто нашел, громко извещал об этом и бежал с нею к судье, но по дороге соперничающая команда старалась ее отнять. Завязывалась веселая потасовка, и, пока одни дрались и отнимали друг у друга палочку, другие парами тихонько исчезали в степи. Сходные обычаи, совпадающие, однако, не во всех деталях, зафиксированы у ряда народов: тувинцев [Вайнштейн, 1964], бурят [Шагдарон, Очиров, 1909], туркмен, гагаузов, латышей [Игры народов, 1933, с. 447–449].
Игра цагаан мод у монголов описана несколькими исследователями [Потанин, 1881, с. 119; Клюева, 1960, с. 41; Kabzińska-Stawarz, 1980, с. 121–137; 1983, с. 137–146; Тангад, 1983, с. 50–59]. Г.Н. Потанин и В.Н. Клюева не упоминают о существовании заключительной части обряда (интимных отношений молодежи), возможно считая его обычным, рядовым развлечением молодого поколения монголов, одобрительно воспринимавшимся стариками. Однако современные исследователи — польская исследовательница И. Кабзиньска-Ставаж и монгольский этнограф Д. Тангад — предложили свои версии генезиса этого обряда. И. Кабзиньска-Ставаж связывает его с культом огня, плодородия и возрождения природы и считает, что он приурочен к смене хозяйственных сезонов года: Новый год, начало лета, начало осени [Kabzińska-Stawarz, 1980, с. 136–137]. Д. Тангад считает игру цагаан мод формой проявления скотоводческой магии — предохранения скота от отравления ядовитыми растениями — и утверждает, что этот обычай соблюдали в разных районах страны в разные сроки с конца мая по середину августа и что эти сроки зависели от времени цветения на пастбищах ядовитых трав, наносивших вред поголовью скота. Он же утверждает, что игры продолжались до тех пор, пока эпидемия, связанная с отравлением скота, не проходила [Тангад, 1983, с. 56–57].
И. Кабзиньска-Ставаж приводит сведения о том, что некоторые группы западных монголов играли в игру «кидать белую палочку» и зимой и что у калмыков эта обрядовая игра также отмечена и как летняя и как зимняя, хотя в качестве разыскиваемого объекта у них могла выступать необязательно белая палочка, а кожаный мяч или клубок шерсти [Kabzińska-Stawarz, 1983, с. 143–144]. Она полагает что эта игра устраивалась на пересменке сезонов года и символически воспроизводила смерть и воскрешение природы, переход из этого мира в иной и т. д. [Kabzińska-Stawarz, 198 с. 138–141].
Этот обычай и поныне сохраняется в Монголии в среде молодежи — не только сельской, но и городской, студенческой, и, вероятно, прав монгольский писатель Д. Цэмбэл, говоря следующее: «В эту короткую изумительную летнюю ночь получает выход накопившаяся радость и энергия. Этой праздничной ночи юноши и девушки ждут целый год, и она как бы вознаграждает их за долгое ожидание. В эти лунные ночи дети вступают в свою юность, а юноши и девушки познают таинственную сладость первой любви. Эта летняя ночь с ее чистым лунным светом и эта красивая поляна, вместившая в себя столько искреннего молодого счастья, навсегда остаются в памяти тех, кто был на ней» [Цэмбэл, 1981, с. 11].
Может быть, именно в снятии запретов, которые налагает общество на своих членов, в возможности хоть на одну ночь забыть о них скрыто подлинное назначение этих обрядовых игр в системе монгольской культуры.
Осенне-зимние обычаи и обряды
В начале осени, когда приходило тремя валять войлок, когда была собрана вместе шерсть летнего и осеннего настрига, группа семей, живших в одном хотайле, состоящих в родстве или просто соседей, выбирали день, когда можно было начать одно из самых важных дел в хозяйстве кочевника. Все участники предстоящего события собирались с утра в одной из юрт для совместной утренней трапезы. Ели вареную баранину, пили кумыс (к этому времени его заготовляли в большом количестве). Столь плотный утренний завтрак просто необходим, так как валяние войлока — дело трудоемкое и требует от всех участников большой затраты сил. Предварительно вымытую, очищенную от колючек, высушенную шерсть раскладывали на земле, подстелив либо кожу, либо старый войлок, либо плетенную из травы циновку, и начинали сбивать шерсть в плотную массу, периодически смачивая ее молочной сывороткой.
Размеры кусков войлока обычно довольно большие (4×4, 5×5 м), поэтому такой работой одновременно могло быть занято до 8-10 человек. На изготовление войлока шла шерсть овец летней и осенней стрижки и шерсть ягнят. Шерсть верблюдов, коз, сарлаков, конский волос для этой цели не годятся, так как не содержат клейкого слизистого фермента, позволяющего сбить ее в плотную массу. Лишь линька крупного рогатого скота используется иногда во внутреннем слое войлока [Нямбуу, 1974, с. 228].
Монголам известно несколько способов орнаментации войлока, из которых наиболее популярен способ сквозной узорной прошивки нескольких слоев. Самые популярные узоры: меандр, бегущие волны, цветок лотоса, нить счастья, рога барана, свастика, зигзаги, плетенка и т. д. Все они в той или иной степени выступают как символы удачи, счастья, благополучия, богатства, пожелания успеха [Кочешков, 1979, с. 82]. Однако вышивка по войлоку — это уже более поздний этап работы над ним. Он длился иногда неделями, а иногда даже месяцами. Занимались вышивкой женщины, преимущественно зимой, когда больше свободного времени и меньше других забот, связанных с ведением скотоводческого хозяйства.
Традиционные орнаменты — символы пожелания долголетия, счастья, благополучия. Прорисовка В.И. Агафонова.
Войлок готовили на протяжении нескольких дней; закончив один рулон, начинали делать другой, пока не израсходуют всю шерсть, предназначенную для переработки. А потом наступал день