Тогда актер-исполнитель сообщал, что он готов к началу церемонии. Он лежал на спине, кусок легкой ткани покрывал его живот, и тяжелый камень, поднятый двумя актерами, медленно опускался на тело. Лочхен брал в руки другой камень и дважды ударял по лежащему на теле человека камню. Со вторым ударом большой камень разваливался на куски. Актер, исполнитель роли монаха, на теле которого разбивался камень, поднимался слегка побледневший, но без повреждений. Годы длительных тренировок закаляли исполнителей этой трудной роли. Чаще всего у них было крепкое телосложение и необычайно развитая грудная клетка.
Разбивание камней сопровождалось танцами под музыку струнного инструмента. Звучала песня, в которой исполнитель сначала отождествлял себя с окружающим миром, затем окружающий мир отождествлял с собой; в третьей части воспевал приношение цветка сэрчхэн (камнеломка) Тибету, миру богов, среднему миру лу и людей [Roerich, 1967 (II), с. 165–181].
Далеко от западных границ Тибета, в Амдо, в монастыре Лавран, в 14-й день 7-го месяца разыгрывалось театрализованное действо, посвященное тибетскому поэту Миларэпе (1040–1123), называемое «Охотник Дордже» («Онбо Дордже») [Барадийн, 1909, с. 157–162]. В полдень на площади перед главными храмовыми воротами под открытым небом шли приготовления к спектаклю. Посыпали песком небольшую круглую площадку и обводили ее белой линией — порошком извести, чтобы отделить сцену от зрителей. От ворот храма до этой площадки прокладывался настил для выхода актеров из внутрихрамовой ограды. На балконе, располагавшемся над храмовыми воротами, устраивались сиденья для почетной публики.
К этому времени со всех концов стекался народ: молодежь, множество торговцев, китайцев и мусульман из предместья Лаврана — Тава. Большую часть приезжего люда составляли тангуты в огромных тулупах и конусообразных шапках, с боевыми мечами за поясом. Присутствовало много женщин и детей — это был один из немногих дней, когда их пускали в монастырь. Горожанки из Тава были одеты наряднее, чем женщины, прибывшие из степей и гор и одетые весьма просто.
Представление начиналось с пляски двух актеров в масках синих львов. Затем на сцену выходили дети и мужчина в оленьей маске. После него появлялся актер, исполнявший роль поэта Миларэпы. Он выходил со своим учеником Райчуном. Исполнители их ролей одевались в костюмы бродячих индийских ачарий-сиддхов; их облик не совпадал с хорошо известными живописными изображениями Миларэпы-отшельника и его ученика. Актеры были одеты в халаты с узорчатыми наплечниками и остроконечные шапки с черной бахромой, прикрывавшей лицо. Во время действия исполнитель роли Миларэпы сидел, а исполнитель роли Райчуна расхаживал по очерченной площадке. Вдруг из соседнего монастырского дворика выходили два старика огромного роста, в масках и, разговаривая, направлялись к сцене. Зрители оживлялись, встречали их приветственными криками и расступались, пропуская стариков к площадке сцены.
Старики внешне были похожи друг на друга. Оба одеты в куртки из звериных шкур и в лохматые шапки, у каждого в руках лук и колчан, полный стрел, а также дубинки. Маски изображали добродушных стариков. Выйдя на сценическую площадку, они довольно искусно изображали стариков и интонацией речи, и походкой. Диалог сводился к разоблачениям местных правителей.
Сатирический аспект преобладал в таких диалогах, зрители слушали их с удовольствием, внимательно и серьезно, выражая нескрываемый восторг и хохоча над особенно удачными выражениями, которые вызывали оживленное обсуждение [Барадийн, 1909, с. 157–158].
Сюжет описываемого спектакля заимствован из жизни тибетского пота и отшельника Миларэпы. В сборнике его стихов нарисована сцена встречи поэта с охотником Дордже. Как-то раз Миларэпа сидел в своей горной келье и услышал необычайный шум. Затем мимо кельи проскакали напуганным кем-то дикие козы. Поэт силой своего благословения успокоил животных, они приблизились к нему и прижались к его ногам. Послышалась чья-то тяжелая поступь, и через мгновение перед отшельником оказался дикий человек — охотник в одежде из звериных шкур, с луком и колчаном за спиной. Охотник, возмущенный тем, что кто-то попытался украсть его законную добычу, нацелился стрелой в отшельника. Но Миларэпа спел один из своих гимнов, растрогавших сердце охотника. Он выронил лук, колчан и с мольбой о прощении припал к стопам поэта, став с тех пор его горячим поклонником.
Для исполнения ролей выбирали того (обычно из простых монахов), кто обладал артистическими способностями и даром красноречия. Перед выступлением на сцене исполнители сатирического диалога давали клятву перед изображением Дорджелега, божества-хранителя монастыря, что будут справедливы в своих суждениях, неподкупны и честны [Барадийн, 1909, с. 160–161].
На конец лета обычно приходился сбор лекарственных трав. Ежегодно, совершив предварительно необходимые обряды, в это время монахи-медики занимались сбором трав в близлежащих горах. Прихватив некоторое количество провизии, вооружившись топориками и палками с железными наконечниками, молодые люди проводили весь день за работой в горах и лишь к вечеру возвращались в лагерь. Восемь дней они непрерывно собирали травы, потом пять дней сортировали и классифицировали собранное. Двухнедельная экспедиция завершалась чаепитием со сластями. Целебными читались росы, собранные с лекарственных трав, и вода горных ледников (например, ледниковые воды хребта Маченпомра считались целебными при проказе) [Потанин, 1950, с. 163; Nebesky-Wojkowitz, 1956, с. 212]. По преданию, почитались целебными листья священного дерева (разновидность сирени) монастыря Гумбум, выросшего там, где, по одной версии, были зарыты волосы Цзонхавы Лобзан-дакпы при его постриге в монахи, а по другой — послед Цзонхавы. Женщины заваривали и пили настой листьев этого дерева как средство от различных послеродовых заболеваний [Козлов, 1947, с. 265].
Осенние обычаи и обряды
7-й месяц — это месяц уборки урожая. В некоторых районах сбор урожая начинался в 6-м месяце, особенно в тех долинах, где собирали по два урожая.
Во время сбора урожая в Кхаме всегда появлялись странствующие монахи с барабанами и колокольчиками и бродячие нищие, которые несли зонтики, разукрашенные монетами, раковинами, бахромой. После бормотания молитв и чтения заклинаний, во время которых странники били в барабаны, звенели колокольчиками, они получали в награду небольшие узелки с зерном от владельцев полей. Монахи преимущественно принадлежали к школе Ньингмапа. Они следовали за урожаем по мере его созревания из нижних долин до самых верхних плато и иногда успевали спуститься вниз ко второму урожаю. Поэтому с их появлением связано иносказание: «Когда сорока (имеются в виду монахи. — Авт.) дерет кору на вершине дерева — урожай хорош, но если сорока дерет кору еще и у корня, то урожай в Батанге еще лучше» [Duncan, 1961, с. 76].
Созревший урожай старались «защитить» различными обрядами. Так, для того чтобы не разгневать Хозяев полей, Хозяев местности, в этот период на полях нельзя было никого хоронить. Бытовало поверье, что в это время Небо не должно видеть «упавших», «умерших», «зарытых» в землю. Очевидно, считалось, что «падение» и «захоронение» могло погубить «поднимающийся» урожай. Умерших в эти недели временно захоранивали в доме или в конюшне [Duncan, 1964, с. 65].
Урожай жали серпами и мужчины, и женщины. Женщины во время работы пели обрядовые песни и приносили богам в жертву пучки ячменя и гороха [Кычанов, Савицкий, 1975, с. 119]. Сжатые зерновые вязали в снопы, которые свозили на тока или на плоские крыши домов. Если зерно было не очень сухое, в Восточном Тибете, в Амдо, в деревнях, устраивали специальные сушила для хлеба: высокие жерди вертикально врывали в землю рядами и соединяли поперечинами на трех или четырех уровнях. Снопы для сушки укладывались на поперечины не в горизонтальном положении, а в вертикальном. Сноп «садился» на поперечину верхом, как всадник на седло, колосьями вниз. Устройство подобных сушил вызывалось обилием дождей и недостатком солнечных дней [Потанин, 1950, с. 252]. Если деревня лепилась на склоне горы, то крыша одного дома становилась двором для другого. В домах с плоскими крышами последние использовались как тока для молотьбы.
Праздничная молотьба [Stein, 1972, с. 115, рис. 6]. Прорисовка Г.В. Вороновой.
Весь процесс уборки — от жатвы до обмолота — сопровождался традиционными песнями и плясками. Во время обмолота работавшие девушки и парни становились в два ряда, лицом друг к другу, и каждый ряд с ударами цепов пел куплеты песни, построенной в виде вопросов и ответов. После работы молодежь водила хороводы [Фань Буи, 1953, с. 36]. Обмолоченное зерно провеивали женщины и девушки. Начало каждого этапа отмечалось как праздник.
В пригималайской зоне, на западе, когда поля стояли с уже почти созревшим урожаем, совершали жертвоприношения духам Лха: приносили в жертву барана или козла. В некоторых деревнях в это же время устраивались скачки. До Праздника урожая никому не разрешалось пользоваться металлическими орудиями труда, например, серпами, для того чтобы жать траву или резать какую-нибудь зелень. Полагали, что в противном случае Хозяева полей могли разгневаться и наслать морозы, чтобы уничтожить урожай. Если трава была необходима до сбора урожая, то разрешалось пользоваться серпами из рогов быка или барана, или рвать траву руками. Железные серпы шли в ход только тогда, когда объявлялось о совершении жертвоприношений в честь нового урожая [Sukhdev Singh Charak, vol. 2, 1979, с. 17].
Земледельцы Тибета отмечали несколько дат Праздника урожая. Это было связано, прежде всего, с большим разнообразием климатических условий и разными сроками созревания хлебов.
Один из Праздников урожая приходился на 15-й день 7-го месяца. В этот день чиновники, отвечавшие за сельскохозяйственные работы, осматривали поля. Местные чины следовали за ними, вооруженные луками со стрелами, знаменами. Осматривая хлеба, группа время от времени делала привалы, во время которых ее члены пили чай, ели, стреляя из лук