, 1918, с. 294–295]. Один из видов состязаний назывался «козлиный прыжок» или «каменная ограда». Участники состязания прыгали в длину с высокой платформы в большую прыжковую яму (высота платформы — метров пятнадцать, ширина прыжковой площадки — около метра). Яма для прыжков наполнялась мягкой землей, чтобы смягчить приземление.
Участникам нужно было победить в шести видах программы: прыгнуть в длину как можно дальше; прыгнуть и попасть кинжалом (пхурбу) в заданную точку; каждому участнику необходимо было при прыжке выпрыгнуть из шарфа, опоясывавшего его, так, чтобы шарф остался на платформе, при этом прыгнуть в яму надо было как можно дальше; необходимо было, стоя спиной к яме, метнуть как можно дальше камень, а затем прыгнуть в яму; стоя спиной к яме, надо было нагнуться и метнуть камень между ног, так, чтобы поразить мишень в виде шеста с прикрепленным к нему куском ткани; необходимо было взять камень в руку и держать его тремя пальцами (большим, средним, указательным), затем разбежаться и метнуть камень через руку так, чтобы поразить мишень, при этом запрещалось наступать на край платформы.
Прыжки такого рода были очень популярны среди тибетцев. Участники соревновались одетыми в короткие штаны, босоногие, с обнаженным торсом, перевязанным шарфом, на правой руке была повязка. Монахи дабдоб, соревновавшиеся в «козлином прыжке», объединялись в общества, носившие название «радость и печаль Линга». Кроме монахов в них входили миряне (мужчины и женщины). Светские члены подобных объединений не принимали участия в самих состязаниях, но обеспечивали участников всем необходимым: едой, палатками, подушками и всем прочим инвентарем. Но если какому-либо светскому члену клуба была необходима помощь, например, при строительстве дома, то такую помощь оказывали монахи дабдоб. Во время внутримонастырских соревнований монахи военизированных отрядов состязались в поднятии тяжестей, метании камней, беге, борьбе. Устраивались кулачные бои не только между собой, но и между мирянами и монахами. Иногда монахи вмешивались в борьбу двух деревенских группировок, но на стороне более слабых [Goldstein, 1964, с. 125–141; Shakabpa, 1967, с. 19].
Вскоре после зимнего солнцестояния, когда зима поворачивала на лето, тибетцы говорили, что
Сегодня конь Гэсара прискакал,
И снова солнце взойдет сегодня,
И снова будет лев на леднике гулять сегодня
Вторая половина 12-го месяца посвящалась подготовке к проводам старого и встрече Нового года. Старый год провожали обрядами, которые должны были помочь «избавиться» от груза прошлогодних бед и несчастий. Наводилась чистота в доме и во дворе.
В 29-й день 12-го месяца совершалась официальная служба в монастыре Рамочэ. В последний день старого года все были готовы к приходу и встрече Нового года (подробнее см [Огнева, 1985 (I), с. 196–223]).
Теплое время года в Тибете длилось с 3-го по 9-й месяц. Наступление и окончание теплого сезона отмечались праздниками Смены одежды. Эти же праздники служили вехами, точками отсчета начала сезона кочевий. В прошлом открытие и закрытие сезона кочевий определялись сроками переезда Далай-ламы на летние квартиры и возвращения в Поталу с наступлением холодов. Середина 4-го и 5-го месяцев, конец 6-го и 7-го месяцев, а также 9-й месяц были наиболее значимыми по обрядности и по праздничным циклам.
Для теплого времени года были характерны три типа театрализованных представлений: Лингдро ролмо, посвященные Гэсару, исполнявшиеся в 4-м месяце; Чам, характерный для 5-го месяца; пьесы Тхантхона-Гйалпо, которые открывали празднества в 7-м месяце. Представления весеннего цикла, особенно Лингдро ролмо, были двойственны по своим истокам. С одной стороны, обрядность этого времени отражала перемены в природе и в хозяйственной деятельности людей, с другой стороны, выполнявшиеся в тот период обряды и театральные действа как бы были призваны обеспечивать «договор» между силами природы и коллективом. Двойственная природа исконных тибетских праздников этого периода в значительной мере способствовала их удачному сочетанию с буддийскими праздниками 4-го месяца (рождение, просветление, уход в нирвану Будды Шакьямуни). Спектакли 5-го месяца года приходились на летнее солнцестояние. И хотя, казалось бы, тибетцев вовсе не интересовала буддийская обрядность этого времени, но, тем не менее, последняя прекрасно вписалась в народные традиции. В частности, обряды, посвященные Будде Цхэпагмеду (Амитаюсу), совпали по своему назначению с народными обрядами усиления «токов жизни» (лабцхэ). Театрализованные представления о богине Лхамо имели благодарственный характер, поскольку они совпадали с Праздником урожая. Благополучный исход сбора урожая зависел от заключенного прежде «договора» между Духами земли, Хозяевами местности и жителями конкретного селения. «Выполнение» обязательств «взаимного договора» приводило к счастливому исходу, благополучному сбору урожая, вызывало ликование.
Обряд сжигания торма — «шестидесятника» (дугчубы), — проводившийся ежегодно в 29-й день 6-го месяца, в канун открытия театрального сезона «пьес урожая», имел аналогом подобное сожжение «шестидесятника» во время церемонии «разбрасывания торма» в 1-м месяце. И в том и в другом случае обряду предшествовало торжественное шествие к месту сожжения. В летний период главное действующее лицо церемонии — оракул, зимой — настоятели трех монастырей (Сэра, Галдан, Брайбун). После сожжения торма происходила смена власти, что само по себе как бы знаменовало начало «новой» жизни. В монастыре Брайбун избирались новые управители летом; в Лхасе в 1-й месяц года избирались правители Монлама. Смена власти сопровождалась совместной трапезой, обменом подарками. В Новый год на домашних алтарях обязательно устанавливается специальное блюдо чэмар, которое как жертвоприношение используется во время обрядов благодарения и благопожелания и весной, и осенью.
Разнообразные паломничества как в горизонтальной плоскости (т. е. обход определенной территории по провинциям), так и по вертикали (т. е. освоение зон обитания) фиксировали, имитировали «присоединение» новой территории. Наличие в древнем Тибете сезонных ставок правителя (цэнпо), сопровождавшихся его сезонными передвижениями по стране, сезонными советами, обходы храмов, деревень, городов, ритуальных мест по кругу представляли собой символический акт «отделения» от внешнего мира, создания барьера, «препятствовавшего» злым силам, и установления единой территории коллектива. Почитание значимой ландшафтной точки конкретной территории было преимущественно связано с почитанием предков. В тех случаях, когда данная точка формировала микроклимат, с ней связывался и цикл погодных обрядов.
Состязания йогов — прыжки в длину с босыми ногами и обнаженным торсом — должны были, по-видимому, способствовать «накоплению» и «усилению» сил природы и космоса в критические периоды жизни коллектива. Именно поэтому, наверное, день Ухода Цзонхавы в нирвану отмечался в середине или во второй половине 12-го месяца, когда солнце убывало, убывали дни, когда было необходимо поддержать любым способом утраченные силы. Отмечавшийся в это время Праздник огней «возвращал» необходимую энергию солнцу, дню, времени, новому космосу.
Заключение
Обобщенный в монографии материал по календарным обычаям и обрядам годового цикла пяти народов Восточной Азии — китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев — в XIX — середине XX в. выявляет их неразрывную связь со всей традиционной, своеобразной культурой каждого из изучаемых народов. Неотъемлемой частью традиционной культуры предстают и народные праздники годового цикла. Как одно из средоточий духовных и материальных ценностей каждого из этих народов, они несли в себе колоссальный эмоциональный заряд, синтезировали в себе философские и эстетические воззрения и представления о жизни, о человеке, о мире, о добре и красоте, сложившиеся в недрах многовековых народных культур.
Календарные обычаи и обряды, а также праздники годового цикла китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в исследуемый период являют собой многогранное, многослойное явление, в котором оказались спрессованными и одновременно сосуществуют представления, религиозные системы и идеологии различных исторических эпох, начиная с самых древних, архаических и включая современные инновации. Жизненность календарной обрядности, очевидно, была предопределена и тем, что в ней на протяжении веков наряду с появлением новых обычаев и обрядов сохранялись традиции предшествующего времени; при этом нередко «новое» находило аналог в «старом», а «старое» продолжало бытовать в новых формах.
Представленный в книге материал свидетельствует о том, что на рубеже XIX–XX вв. у изучаемых народов бытовали свои неповторимые модели календарных праздников, отражавшие самобытность духовной и материальной культуры каждого из них. Истоки специфики календарных обычаев и обрядов, а также народных праздников года коренятся в особенностях климатических и региональных условий, хозяйственно-культурных типов (ХКТ), в неповторимости исторического опыта каждого из народов, в политической, экономической и культурной истории, в категориях времени и истории календаря.
Предварительно можно отметить несколько общих аспектов, в которых наиболее ярко проявляется специфика календарных праздников китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Прежде всего, она проявлялась в календарных системах. Хотя уже с периода средневековья изучаемые народы пользовались древнекитайской шестидесятеричной системой, традиционными лунно-солнечными календарями, в народном быту в XIX — середине XX в. сохранялись более древние системы исчисления. Так, и тибетцев и монголов стойко бытовало деление времени на теплое и холодное, на весенне-летний и осенне-зимний сезоны. Подобное деление отражалось в праздничном календаре появлением дат, фиксировавших смену одежды (у тибетцев), переезды на летние пастбища у скотоводов (монголы, тибетцы), работу на склонах гор или в долинах (у тибетцев-земледельцев).