Тангад, 1983, с. 56–57]. Очистительные и оградительные функции должны были подготовить членов коллектива к важнейшему этапу хозяйственной деятельности — к осеннему сбору урожая.
Обычаи, обряды, праздничные циклы середины летнего времени года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, приходившиеся на начало или середину 5-го лунного месяца, а иногда захватывавшие и 6-й месяц, вызывают ассоциации с новогодними обычаями и обрядами [Календарные обычаи, 1985, с. 232–239]. Столь же разнообразны их функции. Как и в новогодних празднествах, в летних торжествах важное место занимали развлечения противоборства: скачки, борьба, стрельба из лука, состязания «лодок-драконов», перетягивание канатов. Аналогом новогодних прыжков на доске (нольттвиги), развлечения корейских девушек и молодых женщин, летом являлись качели (кыне). Вероятно, в древности символика этих развлечений была связана с культом плодородия.
Значительное место в летней обрядности (как и в новогодней) отводилось предугадыванию погоды, судьбы урожая, человека и всего общества.
Функциональная направленность обычаев и обрядов осеннего периода отражала, прежде всего, идею благодарности за собранный урожай. Это проявлялось в устройстве совместных общинных, а также семейных пиршеств. Как и в весенних обрядах, обращались к предкам. Их благодарил за собранный урожай и молили об урожае будущем. Поминальные обряды (позднее иногда окрашенные буддийской символикой) занимали центральное место в праздниках, приходившихся на 7-й или 8-й месяц: праздник Бон у японцев (15-й день 7-го месяца) и праздник Осеннего вечера (15-й день 8-го месяца) у китайцев и корейцев. Особенность осенних поминальных обрядов заключалась не только в почитании прямых предков, но и в заботе о неупокоенных, «сиротских» душах. В этом выражалось стремление «укрепить связь», «контакт» между всеми живущими и всеми умершими.
В зимних обычаях и обрядах наряду с благодарением за собранный урожай и благополучное завершение сельскохозяйственного года значительно возрастали функции, направленные на заботу о будущем годе, о новом урожае и приплоде скота, о здоровье и процветании членов семьи и всей общины. Как показывает материал, систематизированный в данной книге, а также в работе, специально посвященной Новому году [Календарные обычаи, 1985], обычаи и обряды второй половины зимнего периода как бы стягиваются к двум важнейшим датам — зимнему солнцевороту и Новому году, а иногда даже сливаются с ними в один растянутый во времени праздничный цикл. Функции обычаев и обрядов разнообразны, многочисленны, но в своем подавляющем большинстве нацелены на будущее, имеют футурологический аспект.
Анализ функциональной направленности обычаев и обрядов четырех времен года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев позволяет разделить их на две категории.
К первой должны быть отнесены обычаи и обряды весеннего и осеннего периодов. Функционально они неразрывно связаны с настоящим, с посевными работами (весной) и уборочной страдой (осенью).
Зимние (прежде всего, приуроченные к предновогоднему и новогоднему циклу) и летние (прежде всего, связанные с серединой лета) обычаи и обряды должны быть отнесены ко второй категории. В астральном аспекте в центре зимних и летних обрядов лежат обряды, ассоциируемые с зимним и летним солнцеворотом. Функционально обычаи и обряды зимнего и летнего периодов (особенно их пиков) обращены в будущее. Они совпадают с небольшими перерывами в сельскохозяйственной деятельности. В зимний период — от сбора урожая до начала подготовки к посевным работам, в летний — от посадки до сбора урожая. И эти разрывы оказываются очень значимыми в обрядовом плане. В такие моменты, в своеобразные «прерывы непрерывности», или, наверное, правильнее сказать циклические «разрывы», «повороты», совершаемые обряды и церемонии приобретают исключительное значение своей футурологической направленностью: зимой — к посеву, летом — к сбору урожая. Обрядность этих двух периодов превращается как бы в «теоретическую», «магическую» подготовку к важнейшим этапам деятельности. Среди функций на первый план выходят очистительные, оградительные, продуцирующие, в развлечениях усиливается значение всякого рода противоборств.
Подобное членение обычаев и обрядов годового цикла на две категории прослеживается и в славянском и западноевропейском материале (В.И. Чичеров, В.Я. Пропп, С.Я. Серов). Систематизированные данные по календарной обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев на рубеже XIX–XX вв. приводят к аналогичным выводам. Возможно, здесь мы имеем дело с закономерностью более высокого уровня.
При изучении календарных обычаев и обрядов годового цикла китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев мы встречаемся и с древними культами: огня (который и выполняет очистительную функцию, и способствует рождению новой жизни), воды, растений и животных, с уходящими в глубь веков астральными культами. Мировые и национальные религии соседствуют с архаическими представлениями об уходящем и возвращающемся боге, а также о боге, приходящем и уходящем, об умирающем и воскресающем божестве. Эти данные свидетельствуют не только о типологической общности представлений рассматриваемых народов, но и о типологическом единстве народов мира, в частности европейских и восточноазиатских.
Календарные праздники и творчество
…Вспоминается давняя встреча на полевом стане в корейском рисоводческом хозяйстве. Пожилой кореец рассказывал о выращивании риса, но речь его звучала как поэтическое признание в любви к земле и ее плодам. Особенно поразило то, что он с нежностью говорил о молодых рисовых побегах, сравнивая их красоту с красотой детей. Вокруг раскинулись безграничные рисовые поля. На огромном южном темно-синем небе, как драгоценные рисинки, сияли звезды. Несколько человек отдыхали на небольшой веранде. Прислонившись к деревянной колонне, высокий человек задумчиво играл на флейте. Причудливая мелодия как бы вторила шелесту колосьев, журчанию воды в каналах. Казалось, что само рисовое поле подсказало этот мотив. Все слилось здесь воедино: труд и поэзия, отдых и музыка, красота и творчество. И невозможно было уже представить их вне этого единства.
Космический порядок, красота природы и мироздания, смена времен года и связанные с ними этапы трудовой деятельности людей — земледельцев, скотоводов, охотников — во все времена человеческой истории были теми истоками, которые питали и оплодотворяли творческую, духовную жизнь землян. Взаимосвязь эта ощутима и в культуре народов огромного восточноазиатского региона, где уже в древности и средневековье времена года, обусловленная их сменой трудовая деятельность людей получили мифо-поэтическое и философское осмысление.
В научной и популярно-публицистической литературе принято говорить о свойственной восточноазиатской (или дальневосточной) культурной традиции космогонической идее гармонии природы и человека.
Нам представляется, что эта гармония была порождена многотысячелетним особым значением и культом сельскохозяйственной, и, прежде всего, земледельческой, деятельности людей живших в этом огромном регионе, деятельности, неотделимой от смены времен года, от природных явлений.
Здесь сформировалось и затем философски было обобщено и закреплено представление о том, что не только крестьянин соотнесен с переменами в природе и космосе, но и все прочие члены общества подчинены этому вселенскому ритму. С развитием государственности с мировосприятием земледельца стала соотноситься и государственная практика, и философия, и культура в целом. Конечно, эта связь была опосредованной, а со временем очень далеко отошедшей от своих первоначальных истоков. С течением веков в феодальных обществах формировалось представление о том, что государь и его подданные были частью этой космической системы (например, древнекитайская триада Небо-Земля-Человек), более того, считалось, что сменой времен года, природными циклами как бы определялась и деятельность государства и его учреждений (см., например, [Кобзев, 1987, с. 98]).
Труд земледельца осознавался в восточноазиатской культуре на протяжении тысячелетий как основа благоденствия всего общества (это нашло отражение в широко известном афоризме «Земледелие — основа государства»). Осознание этого факта в философских, политических и культурологических системах приводило к идеализации земледелия. В структуре феодальных государств Восточной Азии земледельцы официально объявлялись принадлежащими к той группе социальной иерархии, которая следовала за дворянами, за ученым сословием.
Древние народные сельскохозяйственные календари, а также связанные с ними обычаи, обряды и праздники оказали значительное влияние на развитие мифотворчества народов Восточной Азии, на поэтическое восприятие времени, в дальнейшем — на развитие важнейших сторон духовной культуры, таких, например, как фольклор, театр, поэзия, проза, живопись, музыка и танцы. Многовековые народные наблюдения за природой, за теми явлениями (засуха, наводнения, тайфуны, песчаные бури, град), от которых зависели урожай и приплод скота, с течением времени способствовали тому, что в традиционном календаре каждое время года, каждый сезон и каждый месяц имели своеобразные символы. Такими характерными знаками могли быть как те или иные виды сельскохозяйственной деятельности, приходившиеся на определенные временные циклы, так и начало цветения различных растений (слива зимой, сакура весной, хризантема осенью) и, наконец, календарные обычаи, обряды или праздники.
Календарная праздничая культура на всем протяжении своего развития была одним из важнейших истоков художественного творчества. Польский социолог К. Жигульский в книге, специально посвященной проблеме «праздник и культура в истории человечества», отмечает, что на протяжении тысячелетий праздник был мощным идейным и престижным импульсом для значительной части художественного творчества [Жигульский, 1985, с. 154]. По мнению К. Жигульского, праздник вообще, а также и календарный, способство