. К числу новогодних обрядов можно отнести и совершавшееся в 25-й день 1-го месяца поклонение божествам-покровителям амбаров[363]. Наряду с обычным чествованием богов, которым занимались мужчины, женщины устраивали спиритические сеансы, где в роли оракула выступала «ситная девушка амбара»; последнюю вызывали таким же способом, как и богиню Цзыгу[364].
Рис. 18. Китайский воздушный змей. Бумага. XIX — начала XX в.[365]
Разумеется, Новый год в Китае был временем не только религиозных церемоний, семейных торжеств или обрядовых игр, но и всевозможных массовых увеселений. В сущности, это был единственный в году период всеобщего безделья и праздности. В каждом городе существовали места-праздничные базары, площади перед храмами или просто торговые ряды, — где в дни новогодних празднеств устраивались массовые гулянья. В старом Пекине, например, было три таких места: упоминавшийся выше даосский храм Байюньгуань, храм Дачжунсы, в котором стоял огромный колокол, одна из достопримечательностей города, и улица Люличан — торговый и увеселительный центр столицы. Каждый вечер на этой улице толпились нарядно одетые люди всех возрастов и званий. Чиновников и богачей привлекали сосредоточенные там антикварные и ювелирные лавки, дорогие рестораны, к услугам рядовых горожан были многочисленные закусочные и лавки, в которых торговали предметами домашнего обихода, дешевыми книгами, игрушками, лекарствами и т. д.; здесь же выступали уличные певцы и сказители, предсказывали будущее прорицатели, давали представления театральные труппы, акробаты, силачи, владельцы дрессированных зверей. Наибольшей популярностью пользовались представления с ручными мышами, изображавшими водоносов, и обезьянкой, наряженной чиновником[366].
Постоянным фоном новогодних празднеств, особенно во время празднования Первой ночи, был грохот гонгов, барабанов и трещоток. В этом музыкальном сопровождении праздника выделялись оглушительные удары больших барабанов — «барабанов великого спокойствия» (тайпингу), по всей видимости, потомков тех самых «барабанов ла», которые древние китайцы наделяли магическими свойствами. Любители этого инструмента собирались группами по 10 или 12 человек. Среди них был, так сказать, солист, задававший для остальных ритм. Были и певцы, исполнявшие под аккомпанемент этого необычного ансамбля разные народные песенки, чаще всего какие-нибудь шуточные куплеты, напоминавшие наши частушки, вроде:
На высокой-высокой горе стоит конопля.
Взобрались на нее два паука.
Один паук захотел выпить вина,
Другой паук захотел выпить чаю и т. д.[367].
Что касается китайских детей, то их традиционными новогодними развлечениями были игры в волан и запуски воздушных змеев, чем охотно занимались и взрослые. Воздушные змеи, или, как их называли в Китае, «бумажные коршуны», были известны в этой стране с древности и настолько прочно вошли в быт древних китайцев, что их могли использовать для пересылки писем из осажденного города. Делали змеев с большой фантазией, придавая им облик всевозможных реальных и мифических существ, ярко и причудливо раскрашенных. Наибольшей популярностью пользовались змеи в виде птиц и насекомых, «гражданского» или «военного» чиновника, разного рода божеств и даже «счастливых» иероглифов. В XIX в. вошли в моду стилизованные фигуры иностранцев, в нашем столетии — самолеты и другие атрибуты современной цивилизации.
Обычай пускать воздушных змеев, несомненно, имел черты магического обряда, о чем свидетельствует его дожившее до нашего времени название: «отбрасывать беду». Воздушный змей, таким образом, символизировал вредоносные силы, от которых следовало очиститься в Новый год. Недаром, пуская змея, старались, чтобы тот взлетел как можно выше, а если змей падал на дом, это считалось, особенно в Южном Китае, плохой приметой. Прежде в Северо-Западном Китае жители деревень сообща делали большого змея, относили его на гору, пускали по ветру и затем перерезали веревку, чтобы он улетел подальше[368].
На Севере существовал обычай во время новогодних праздников выпускать на волю голубей, которых держали дома в клетках. Этот обычай напоминает обряд «освобождения живности» (фан шэн), когда купленных заранее рыб или черепах выпускали в воду. Так поступали и в новогодний период, в частности в день поклонения божествам звезд. Обряд «освобождения живности» пропагандировали и буддисты и даосы, однако обычай освобождать голубей связывали в народе с именем Лю Бана, основателя династии Хань (конец III в. до н. э.). Согласно древнему преданию, голуби однажды спасли Лю Бану жизнь, и тот, став императором, в благодарность за оказанную ему услугу в 1-м месяце года выпускал голубей на волю[369].
Наконец, в дни празднования Нового года излюбленным развлечением китайцев всех званий и возрастов, как уже говорилось, были различные азартные игры — мацзян, карты, некое подобие домино или обыкновенные кости.
В обычное время находившиеся под запретом, азартные игры получали в Новый год официальную санкцию (т. е. открывались специальные игорные дома) и допускались даже в чопорных конфуцианских семьях.
Пора увеселений завершалась вместе с окончанием праздника фонарей. В одну ночь жители китайских городов и деревень возвращались к будничной жизни, полной тягот и забот. И все же воспоминания о прошедшем празднике и ожидание будущего скрашивали повседневное существование.
Корейцы
Праздник Нового года — один из самых значительных праздников в календарной обрядности корейского народа. На рубеже XIX–XX вв. он представлял собой сложный комплекс обычаев и обрядов, игр и развлечений, религиозных, философских, эстетических и этических воззрений корейского народа, воззрений, которые формировались на протяжении многих столетий. Праздник Нового года был тем временным промежутком, когда уже были завершены сельскохозяйственные работы года уходящего и начиналась подготовка к работам нового цикла. Время новогодних праздников воспринималось как особое, сакральное время, когда происходил разрыв между прошлым и будущим, разрыв, который сопровождался борьбой между добром и злом в их вселенском, космическом значении. В то же время новогодний праздник можно сравнить с чистым звуком камертона, который должен был дать настрой всем последующим событиям года. В период Нового года все как бы рождалось, возникало впервые, поэтому всему придавалось особое значение и каждое явление было исполнено глубокого смысла. Не случайно, наверное, праздник Нового года у корейцев был точкой отсчета возраста каждого человека. Утверждая «всё» как бы «впервые», новогодний праздник символизировал собой извечный характер жизни, великий смысл «повторяемости», мировой ритм и лад Вселенной, природы, человеческой жизни и труда.
Уже с раннего средневековья в новогодней праздничной обрядности корейцев сложилось по крайней мере, два уровня: народный и официальный, которые на протяжении веков оказывали друг на друга значительное влияние. Обычаи и обряды праздника отражали также его семейный (или родовой) характер, а также интересы общины. На формирование многофункциональной новогодней обрядности корейцев оказали влияние социально-экономическая, политическая, культурная жизнь страны и народа, идеологии буддизма, конфуцианства, даосизма и древних верований, сохранивших свою силу до XX в. В новое и особенно новейшее время традиционный Новый год корейцев стал восприниматься как одна из ярких форм проявления национальной культуры и как выражение этнического самосознания народа.
Самые ранние свидетельства о календарных обычаях и обрядах древнекорейских народов содержатся в китайских династийных хрониках. Интересно, что наиболее подробно характеризуются традиции, связанные с Новым годом, который отмечался у некоторых народов в 10-м, а у других — в 12-м лунном месяце. Китайские авторы, писавшие о корейских государствах Когурё, Пэкче и Силла, как правило, сообщали и о характере календаря, и об основных календарных праздниках. Ценные материалы по календарной обрядности корейцев содержат также выдающиеся произведения корейской историографии, такие, как «Исторические записи трех государств» («Самгук саги») Ким Бусика (XII в.), «Забытые деяния трех государств» («Самгук юса») буддийского монаха Ирена (XIII в.), «История Корё» («Кореей») (XV в.), «Летописи династии Ли» («Лиджо силлок»). Надо отмстить, однако, что главное внимание в этих произведениях уделялось обрядности, бытовавшей на государственном уровне. Свидетельства о формах народных празднеств нередко помещались в географических разделах наряду с описанием достопримечательностей того или иного края. Поэтому свидетельствами богат памятник XV в. «Описание земли Корейской и ее достопримечательностей» («Тонгук ёджи сыннам»), посвященный описанию культурных и этнографических достопримечательностей различных районов Кореи.
Особенно ценным источником является сочинение ученого XIX в. Хон Сокмо «Календарные праздники Кореи» («Тонгук сэсиги»), в котором содержатся интересные материалы о народных и государственных праздниках.
Помимо письменных источников при написании работы были привлечены музейные коллекции. Среди них особо надо отметить корейские; коллекции Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого (МАЭ) в Ленинграде. Значительная их часть была собрана в Корее в конце XIX — первых десятилетиях XX в. Для данной темы интересны собрания праздничной одежды (в том числе детской новогодней), музыкальных инструментов, разнообразной утвари. Важные материалы содержатся в каталогах-альбомах Корейского этнографического музея и Центрального исторического музея Кореи (Пхеньян).