Для этого времени характерно представление о святых как о повелителях гроз, заменивших собой мифологический образ божества-громовержца. Отдельные черты его заметны в образах святых Доната и Ульриха. Особенно полно это нашло отражение в фигуре св. Петра. Его образ, сложившийся в народе, противоречив и не имеет ничего общего с христианским апостолом. Петр как «господин погоды» («Wetterherr») может, считали, вызвать дождь и грозу. «Петр бросает кегли» («Peter tut Kegel scheiben»), — говорили, когда гремит гром. День Петра слыл недобрым, так как подвластные святому стихии — молния, вода — могли причинить бедствия (т. е. уничтожить все имущество), якобы требовали человеческих жертв: «Петр — босяк, оборванец, так как все кругом в огне» («Der Peter ist a Lump weil allemal a Feuer ist»). В это время боялись пожаров, особенно от грозового огня, дождь же 29 июня предвещал плохую погоду на все время жатвы. В то же время Петра считали одним из покровителей скота, защитником от хищных зверей, а может быть, и повелителем. Сохранилась форма молитвы альпийских пастухов, обращенных к святому, напоминающая древние заговоры: «…св. Петр, своим небесным ключом запри волку зубы, рыси пасть»{527}.
Интересно, что именем Петра в народных рассказах принято называть комические персонажи, сопровождая его обидными и насмешливыми эпитетами, например «глупый Петр» («dummer Peter»), «лживый Петр» («Lügenpeter»).
29 июня как в один из дней обрядности солнцеворота в Верхней Австрии и Каринтии зажигали костры — «огни Петра» («Petersfeuer»). Известен был и обычай сжигать соломенное чучело — «Петерль», по-видимому перенявшее имя святого.
Обрядность летнего солнцеворота как бы завершалась 4 июля днем св. Ульриха. По народным представлениям, его деятельность как защитника от гроз, патрона скота в сущности повторяла функции св. Петра. Интерес представляют связанные с его днем следы культа воды — почти все «святые» места его имеют священные источники{528}.
Женскую параллель св. Петру как «госпожа погоды» («Wetterfrau») представляет св. Маргарита. По народным приметам, дождь в ее день — плохая погода в течение двух недель. Отсюда и поговорка: «Маргарита и Магдалина (22 июля) редко красивы» («Margaret und Magdalen sein seltenschen»). Вместе с тем верили, что Маргарита может причинить зло, а потому вся ее неделя считалась опасной и сопровождалась запретами работать. Ее народные названия — «злая Маргарита», «жирная Гретль», «чучело из сена». Последнее прозвище, вероятно, было связано со временем сенокоса. «Роковой» репутацией она была обязана своей связи в народных верованиях с мертвыми, якобы присутствуя при умирающих. Считали, что в смертный час неустанно звонит колокол св. Маргариты. Легенды рисуют ее проносящейся по воздуху на белом коне, подобно древнегерманским валькириям{529}.
Для июля — месяца созревания плодов — характерно развитие в прошлом культа женских покровительниц плодородия. Следы этого культа отразились в почитании католических святых: Маргариты, Вильгефортис, особенно богоматери. Среди вотивов, приносимых паломниками в памятные места, часты восковые и железные фигурки ежа и крота как символов родовых мук.
К покровительницам плодородия причисляют св. Анну (26 июля), культ который получил особую популярность в Австрии. С конца XVIII и в XIX в. имя Анны стало одним из самых распространенных женских имен. Сам ее день превратился в общественный праздник именинниц с театральными представлениями, балами, подарками{530}.
Летом пастухи со скотом и косцы сена находились в горах и передвигались с места на место; различные опасности подстерегали их, угрожая всему благосостоянию крестьян. Это нашло отражение в почитании святых покровителей путников, защитников от внезапной смерти — св. Христофора и св. Якоба (26 июля). Изображения этих святых часто можно видеть на дорогах, в росписи, украшающей стены домов. В последнее время «специализация» св. Христофора расширилась, он превратился и в патрона автомобилистов. В Нижней Австрии в этот день ежегодно совершается «освящение» автомобилей{531}.
Кульминационным пунктом летней обрядности, особенно у скотоводов, был конец июля — как «середина лета» («Mittsommer»). Позднее оно было вытеснено ближайшими днями католических святых — Якоба и Анны, при этом их имена в народе объединяли в одно. В альпийских районах еще недавно в эти дни устраивались большие празднества со сборищами молодежи на горных лугах, зажиганием костров, танцами и пиром. Это время служило вехой и для молочного хозяйства, так как считали, что с этого времени начинают уменьшаться удои коров. «Святые Анна и Якоб опускают палец в молоко, Лоренц (10 августа) — всю руку, а Бартль (24 августа) выпивает его почти целиком» («Der Jågges woakt’n Finger in der Milch und der Lorenz die gånze Hånd, und der Bartl trinkt sie går aus»), — говорила народная пословица. Так как этот день служил серединой лета, то по его погоде судили о будущей зиме: «Если Якоб хороший, зима будет холодной, идет дождь — будет снежной» («Ist Jakobi schean, werd a kålter Winter, regnet’s, so werd viel Schnea») и т. д.{532}
Август в древности называли «месяцем урожая» («Erntemonat»), а в значительной части Австрии и окончанием его: «Несжатый овес сломает Бартль» («Wenn der Hafer noch nicht geschnitten ist, knikt ihn Barthl») или: «Что август не сварит, того сентябрь не испечет» («Was der August nicht koch, not der September nicht braten»). В некоторых районах жатва продолжалась и в сентябре{533}.
Несмотря на тяжелую работу, последние дни жатвы как завершающие труд носили праздничный характер. Участие в уборке принимали все члены семьи, не занятые в покосе сена и выпасе скота, а в некоторых районах на это время нанимали жнецов.
Ряд обычаев окружал эти работы; большинство их ушло в прошлое, в частности, с введением сельскохозяйственных машин. Центральное место занимали обычаи, соединенные с представлением о духе растительности, духе хлебного поля, приносящем урожай. Во время жатвы, как считали, он постепенно отступал все дальше от жнецов и скрывался в последнем снопе (реже в первом). Распространены были его зооморфные образы: «хлебный козел», «хлебный заяц» (в Штирии), «хлебный петух», «хлебная собака» (в Верхней Австрии), «хлебный волк» (в Нижней Австрии) и т. д. Дух овсяного поля — фантастический образ — хабергайс. Это существо, согласно легендам, соединяло в себе черты животных, птиц: оно имело голову козы или кошки, туловище, покрытое птичьими перьями. Хабергайс нередко изображался в весенних и зимних процессиях ряженых.
Значительно реже дух хлебного поля воплощался в антропоморфных образах. Это «небольшой серый человечек», «старик», «старуха», «ведьма», «хлебная женщина», «мать хлеба», «королева колосьев» и т. д. В народном воображении они часто рисовались как старухи, убивающие детей, со страшными чертами — железными раскаленными пальцами и грудью, горящими глазами (вероятное олицетворение дневной жары).
Символическая поимка этого духа (вязание последнего снопа) или его умерщвление с тем, чтобы, как считали, в будущем году возродился вновь, отразились в ряде выражений: «У тебя старик, и ты должен его держать»; «убить собаку» или «убить козу», т. е. связать последний сноп, и т. д.
В старину в последний день жатвы прятали петуха под глиняной миской. Нашедший его убивал птицу ударами соломенного жгута или цепом, позднее разбивали лишь миску на куски. Возможно, что этот обычай был отголоском ранних жертвоприношений. Роль петуха как жертвенного животного подтверждается и тем, что блюдо с зажаренным петухом помещали в центре праздничного стола в день окончания сбора урожая.
Название последнего снопа часто переходило на весь праздничный пир, например «сжатый петух», «хлебный волк», «ржаной король», а также на жнеца или жницу, последними связавшими сноп. В этом обычно участвовали самые ловкие и сильные, что также говорит о значении, придаваемом концу жатвы. Во время пира их сажали обычно на почетные места.
Позднюю трансформацию этого обычая представляла, вероятно, поимка ниглов (Nigl), т. е. запоздавших жнецов, в Каринтии. На ниглов надевали соломенные венки, связывали соломенным жгутом и водили их по деревне, осыпая насмешками как самых ленивых. В других местах ставили чучела хабергайса или Бартля перед дворами ленивых хозяев.
Последний сноп торжественно вручался хозяевам. В течение года его хранили в амбаре. Нередко этот сноп фигурировал в рождественской обрядности как сохранявший в себе плодородие поля: им застилали пол комнаты или праздничный стол. Его зерна подбавляли в обрядовый хлеб, в корм скоту, а колосья служили предметом гаданий об урожае в будущем году.
В Нижней Австрии из колосьев сплетали «венок урожая», который вешали на фронтоне дома{534}.
Известен и обычай оставлять часть колосьев на поле, в народном объяснении — для бедных людей или для св. Бартоломея и богоматери. Эти толкования, по-видимому, представляли позднюю христианскую интерпретацию древнего жертвенного обряда.
Уборка урожая заканчивалась празднеством, большей частью приуроченным к дням святых-патронов или к дням освящения местных церквей, — так называемой киртой (Kirta). Каждый район, даже деревня имели свою кирту, которая сопровождалась открытием местного рынка. На таких рынках не только торговали и покупали, а встречались и обменивались хозяйственным опытом, веселились. Здесь устраивали карусели, игры, разыгрывались представления. Сюда съезжались и крестьяне из других областей.