В последний день сенокоса в долинах косцы выходили в праздничной одежде в сопровождении музыкантов. Отстающих в работе осыпали насмешками.
Как с другими полевыми уборочными работами, так и с сенокосом было связано представление о поимке и убийстве вегетативного духа, скрывающегося в растениях. Это поверье распространено и у других народов Европы. Образы вегетативного духа различны, чаще это существо с зооморфными чертами — «сенная собака» (Heuhund), а также «кузнечик», «саранча» (Heumockel), «козел» или «коза» (Hewgeiß). Срезая последнюю охапку сена, косцы говорили: «убить собаку» или «зарезать козу». В некоторых областях были известны и антропоморфные, чаще женские образы, представления о них большей частью неясны — «старуха» (die Alte), «мать сена» (Heumutter), «матушка сена» (Heumütterli). Эти образы получали и зримые черты, воплощаясь в ряженых на святки, масленицу, закутанных в траву, сено{555}.
С верой в вегетативного духа, или духа альп, — касмандля — связывают некоторые исследователи (Гугитц, Вейсс) обычай, еще недавно сохранявшийся в немецкой Швейцарии. Из сена (реже из дерева) альпийские пастухи — зенны делали чучело, которое хранили в хижинах. Его «кормили» молоком, маслом, сыром, в кантоне Швиц сохранились рассказы о «крещении» этого чучела (вероятная христианизация демонического существа). Чучело упоминалось в легендах, нередко это было опасное и враждебное существо, которое способно было убить зенна{556}.
Одновременно с сенокосом начинались и жатвенные работы. Июнь, июль, август — основные месяцы полевых работ. Здесь, как и в соседней Австрии, множество действий, примет отражает боязнь земледельца несвоевременных дождей, градобития, грозовых пожаров. Несмотря на горячее время уборки, в некоторые дни, такие, как Иоанна, Петра, Якоба, было запрещено работать, особенно придерживались этого в католических областях.
Обычаи жатвенного периода в Швейцарии были аналогичны сенокосным. В основе их лежала вера в то, что каждый вид зернового поля имел своего «хозяина». Особенное развитие эти представления получили среди германошвейцарцев. Этот «хозяин», или «дух поля», воплощался в образах различных животных, как-то: «хлебный кабан», «хлебный волк», «хлебный кот» и т. д. В некоторых районах это был «дракон», движения которого можно было будто бы видеть при ветре в поле.
Известны и антропоморфные образы — мать хлебного поля, мать хлеба, большей частью небольшие человечки, карлики, которые могли мгновенно вырастать в великанов. В эти древние верования вплелись позднее и христианские элементы, однако значение их сравнительно невелико.
Народное воображение рисовало их как чудищ с раскаленными руками, даже если их наименования — производные от имен популярных христианских святых: Нигло, Ханзли, Ханзелима, Бартель, Михель. Сохранились многочисленные рассказы о том, как они даже помогали жнецам в их работе, а иногда и вредили им. Рассказывали, например, что заснувшего в полдень жнеца ожидала страшная месть чудища — ожоги раскаленными руками, вероятно, олицетворение дневного зноя.
При жатве особым вниманием окружали последний сноп (реже первый), считая, что дух хлебного поля, скрывавшийся в колосьях, все дальше отступал перед жнецами и, наконец, оставался в последнем снопе. Перед срезкой последних колосьев жнец вставал на колени и молился, стараясь заручиться помощью христианских святых, и только после этого приступал к работе. В Базеле срезка последнего «счастливого снопа» (Glückshämpfeli, Glückskorn, Glücksgarbe) поручалась самой молодой жнице. Из нескольких, обычно из девяти колосьев свивали косу или венок, которые торжественно передавали хозяину поля. Последний сноп было принято украшать также еловым деревцем (символом вечной зелени). Этот сноп у германошвейцарцев, как и у других соседних народов, бережно сохраняли. Часть его колосьев подбавляли в новое посевное зерно, стремясь передать плодородную силу вегетативного духа снова земле. В некоторых местах несколько последних снопов оставляли в поле, так как считали, что в них был дух поля. Возможно, что этот обычай был более ранним, чем приношение снопа домой.
В прошлом известны обычаи бросать в воздух колосья из последнего снопа, как говорили, для «матери хлеба», после чего последний сноп оставляли на поле — для бедных. В Тичино «танцевали на просе», т. е. на последнем снопе. В последнее время большой сноп стали приносить в церковь, где в ближайшее воскресенье — праздник благодарения — совершается торжественное богослужение{557}.
Близкие обычаи были связаны и с молотьбой. Удары цепом чередовались через определенные промежутки времени — по два, три и т. д., причем ориентиром ритма служило имя Бартоломея (покровителя жатвы), которое выкрикивали по слогам, в такт удара: два удара — Бар-тол, три — Бар-то-ло, четыре — Бар-то-ло-ме, и т. д. Закончившего молотьбу называли королем, украшали цветами, а также надевали на его голову венок из новой соломы. В кантонах Гларус и Тургау того, кто закончил обмолот последним, как говорили, «убившего кабана», вели в деревню на соломенном жгуте, сажали на почетное место за столом и угощали. Возможно, эти действия символизировали поимку вегетативного духа, а сам человек как бы олицетворял его. В некоторых районах по деревне ходили ряженые, их лица были вымазаны сажей, а ноги и руки обмотаны жгутами соломы{558}.
Последний день жатвы, как и молотьбы, заканчивался пиром, хозяева угощали жнецов праздничной едой. Раньше это празднование, по-видимому, носило семейно-родовой характер — за столом должны были присутствовать все, даже дальние родственники. В кантоне Невшатель перед приходом жнецов хозяйка запирала дом и особенно кухню, чтоб они (в игре «незваные» гости) не могли войти и пробраться к печке, где стояли кушанья. Однако молодежь с помощью различных хитростей, в том числе и переодеваний в женское платье, все же проникала в комнаты.
В некоторых местах пир происходил через несколько дней после окончания работ. Начинался он с отведывания специального хлеба из новой муки, иногда из муки различных злаков — так называемого «урожайного хлеба» (Ernbrod) или «хлеба из колосьев» (Ärenbrod). Заканчивалась трапеза жареным петухом. В старину живого петуха варварски раздирали на части, а потом уже жарили. Оба эти блюда, по-видимому, имели ритуальное значение и, возможно, символизировали духа поля; каждый из присутствующих должен был получить свою долю и, таким образом, приобщиться к его плодородию{559}.
В народном календаре на рубеже лета и осени сохранились следы древних праздников, во время которых подводили итоги урожая и благодарили за него божество.
Позднее, с утверждением христианства, его роль перешла к христианским святым, а сам обычай стал частью католического церковного ритуала. Эти празднества приурочены в основном к дням Освальда и Бартоломея, почитавшихся в народе как покровители урожая. С образом Бартоломея и его днем связаны легенды о появлении в это время «дикой охоты» или «дикого всадника».
Раздел сыров перед возвращением с альп
Среди германских народов издавна сложилось представление о «дикой охоте» духов или позднее душ умерших, проносившихся с шумом ветра и громом по воздуху. Встреча с ней считалась опасной для путников, однако ее появление способствовало, как считали, плодородию полей. В более поздних вариантах этой легенды фигурирует скачущий на коне св. Бартоломей. Следы от ударов конских копыт сохранялись якобы в виде озер и ям. Главной областью распространения этих дохристианских представлений была немецкая Швейцария{560}.
Завершающим праздником этого периода был день св. Михаила (29 сентября). Этот день по всей Швейцарии служил когда-то сроком для сбора цинза, городских и сельских сходов, открытия ярмарок. Обычай пускать 29 сентября в реку горящие свечи, установленные на дощечках, связывали в народе с сокращением дня и началом работ при искусственном свете. В народных легендах святой нередко появлялся как предводитель душ умерших. Его день слыл здесь недобрым. «Ты хочешь пасти или сторожить курицу св. Михаила», т. е. умереть, говорили тем, кто был неосторожным в горах{561}.
Одной из главных забот швейцарского крестьянина был выпас скота на горных пастбищах. С середины июня по начало ноября пастухи находились со скотом на лугах, поднимаясь постепенно на более высокие пастбища. Календарные вехи этого времени отражали хозяйственные изменения. Считали, что со дня св. Якоба (26 июля) убавлялся удой молока. День св. Якоба — патрона пастухов — был большим праздником — «серединой лета», на высокогорных лугах в этот день ждали гостей из долин, зажигали костры, устраивали танцы и состязания. В кантоне Валлис к нему были приурочены традиционные коровьи бои — быть хозяином коровы-победительницы считалось честью. Вечером, во время празднества, прославляли хозяина коровы и его семью{562}.
Жизнь на альпийских лугах была нередко связана с опасностями, и люди искали защиты у святых. Поэтому здесь среди католического населения, как и в соседней Австрии, почитали св. Христофора — защитника и покровителя путешественников. Большая роль отводилась в народных представлениях и святым — покровителям скота. В Швейцарии, как в стране развитого скотоводства, их было особенно много. К ним были обращены специальные традиционные молитвы пастухов — бетруф, известные по всей альпийской области Швейцарии (за исключением итало-швейцарской), а также и в соседней Австрии. Это обращение с перечислениями многочисленных святых сохранило до сих пор древнюю форму заговора с заклинаниями, направленными, несомненно, к языческим божествам, которых с утверждением христианства сменили святые Мартин, Петр, Галлус, Георг и т. д.