вечерницы с хороводами и песнями{756}.
Оплакивание «умершего Германа» (воспроизведение обычая на фольклорном фестивале)
Жатва сопровождалась магическими действиями, восходящими, по-видимому, к дохристианским верованиям. Начинали жать обыкновенно с середины поля, двигаясь против солнца. В некоторых местах кисть руки и серп обвязывали красной ниткой (мартой, см. «Весенние праздники» настоящей серии, с. 282–283). Первые колосья затыкали за пояс, чтобы не болела поясница и работа спорилась{757}.
Первый сноп (вариант — три снопа) ставили посреди поля, где он оставался до конца жатвы, и увозили последним. Падение снопа считалось дурным предзнаменованием. Нанятые жницы кидали на сноп платок или шапку, в которые хозяин должен был положить серебряную монету — одновременно дар девушкам и символ чистоты, удачи{758}. В некоторых местах на сноп клали головку лука или чеснока, «предохраняющих» от колдовского переманивания хлеба в чужие закрома{759}.
Важную роль в жатвенной обрядности играли последние колосья, оставляемые чаще всего в середине поля, в которых, как верили, была сосредоточена «прибыль» (береке´т). Больше всего этой силы, обеспечившей нынешний урожай и способной дать его в будущем году, заключалось в двойном колосе — «матери нивы», который старались отыскать в центре поля. Стеблей оставляли нечетное число (чаще семь или девять). В некоторых районах их связывали мартой и закапывали колосьями в землю, «чтобы берекет остался в ниве».
В некоторых районах сплетали из стеблей косички, «чтобы заплеталось жито, имелось бы много колосьев», как объясняют местные жители, и прижимали камнем к земле{760}. Эти сплетенные или связанные колосья назывались «бородой нивы» (брада на нивата; другие названия: брада берекет на нивата, коса, плитка нивна, нивнина). В «бороду» вплетали цветы, серебряные монетки, водили под обрядовые песни вокруг нее хороводы (иногда привязав ее к обрядовому знамени — байряку), поливали через нее водой серпы и руки, как бы получая таким образом частицу ее плодоносной, благодатной силы{761}. Чаще «бороду» не прикапывали, а отрезали (тоже ритуально — всеми серпами разом) и вешали в амбаре или у очага или же под иконами. Перед севом ее зерна добавляли в семенные. Связывание (сплетение) последних колосьев, по старым поверьям, препятствовало магическому переманиванию урожая на другое поле{762}.
У болгар этнографической группы капанцев (северо-восточная Болгария) хозяин, получая от жниц «бороду», прикладывал ее к подбородку, а потом уже вешал под иконы — это единственное известное нам свидетельство смыслового соответствия предмета термину{763}. Однако первоначальный смысл болгарских дожиночных обрядов остается не до конца ясным{764}.
Конец жатвы в далеком прошлом знаменовался обрядовым закланием петуха — птицы, связанной с поверьями о плодородии. Об этом говорят образные выражения: «заклахме петела» («мы зарезали петуха») или «изядохме петела» («мы съели петуха»), употреблявшиеся вместо «мы закончили жатву»{765}. Былое обрядовое жертвоприношение переродилось позднее в праздничный обед, к которому могли подать и петуха и курицу просто в качестве блюда.
День летнего солнцестояния — 24 июня (7 июля) (еньовден, янювден) не во всех областях Болгарии почитался как большой праздник. Наиболее полно его смысл и значение сохранялись в юго-восточной части страны; в центральных, северных и северо-восточных районах некоторые ритуалы праздника были перенесены (за редкими исключениями) на другие дни (георгиев день, новый год).
В Родопах традиционный обряд в сокращенном виде местами исполнялся 24 июня, часть его в некоторых районах перенесена на весну, а в западной Болгарии енев день почти лишен обрядности и часто вовсе не считался праздником{766}.
Такая картина — следствие переосмысления и неравномерного отмирания обычая, очень древнего и многофункционального. Даже наиболее полный его вариант, зафиксированный во второй половине XIX — начале XX в., не содержит некоторых элементов, о которых сообщают средневековые источники.
Так, например, в Синодике царя Борила (XIII в.), направленном против богомилов (поддерживавших некоторые традиционные обычаи), предаются анафеме эротические обряды — «скверные таинства», «эллинской службе подобные», которые совершались в ночь под рождество Иоанна Крестителя. Возмущенный тон автора схож с тоном русских церковников XII–XVII вв., осуждавших купальские игрища{767}. В традиции енева дня XIX–XX вв. подобных обрядов нет.
Второй характерный для иванова дня многих славян и других европейских народов момент — возжигание костров и связанные с огнем очистительные обряды — был утрачен гораздо позднее. Еще во второй половине XIX в. эти обычаи засвидетельствованы в нескольких районах страны, а на юго-западе Болгарии местами отмечались и после первой мировой войны{768}. Они хорошо сохранялись у албанцев и греков. Так как очистительные обряды той же формы и смысла ярко представлены в весенних праздниках болгар (см. «Весенние праздники» настоящей серии), то можно предположить, что они были перенесены с лета на весну{769}.
В традиции енева дня XIX — начала XX в. слабо прослеживаются аграрные обычаи с действиями, носящими характер продуцирующей магии. Возможно, это потому, что к концу июня хлеба во многих районах Болгарии уже созревали. Быть может, это одна из причин отпадения эротических обрядов, в древности служивших, как известно, магическим средством обеспечения плодородия земли{770}. Остатки древних аграрных культов часто вплетены в основной мотив праздника — заботу о здоровье и благополучии человека.
На рассвете енева дня во многих районах Болгарии было принято купаться в речках (обычно с еневскими венками на голове), чтобы набраться здоровья. Целебные свойства речной воды объясняли тем, что в то утро в ней якобы купалось солнце. Полагали также, что небесное светило в енев день оживляло пересохшие источники и, найдя такие, спешили омыться в них{771}. Как видим, в этих обычаях объединились обряды, посвященные здоровью, почитанию воды, и солярный культ.
Почитание воды в качестве аграрного культа в болгарском ивановом дне развито слабее, чем у народов, живущих севернее. У болгар оно гораздо ярче было представлено в обычаях и праздниках, приуроченных к более ранним календарным датам: к георгиеву дню, русальной неделе, к обычаям вызывания дождя. Верование в плодоносную и оздоровительную силу ивановской росы отмечалось в районах с более архаическим бытом (западная Болгария, Родопские горы, частично в Добрудже и др.){772}, что дает основание предположить более широкое в прошлом их распространение, связать со славянской и шире с древнеевропейской традицией. Пережитком этих верований было, очевидно, представление о собирании росы с колосьев как о магическом средстве переманивания к себе плодородия с чужого поля. «Колдуньи», раздетые донага, собирали росу, волоча за собой фартук, чтобы затем выжать его на своем поле; произносили заклинания, обращаясь к Еню{773}. «Волшвения и плодов влачения» порицаются в Синодике Борила{774}.
Вода являлась реквизитом обряда гаданий — одного из центральных моментов праздника енева дня в юго-восточной Болгарии. Это «немая» (мълчана) вода, которая приобретала магическую силу, если ее набирали и несли молча. Обычай еньова буля (см. ниже) исполнялся и около колодцев, и на реке, но это не были главные детали обряда.
В обрядности енева дня прослеживаются остатки солярного культа, естественно связанного с датой праздника. Широко распространено поверье, что солнце на восходе «пляшет» или «вертится», и вошло в обиход наблюдать с высокого места это явление. На восходе же гадали по своей тени о судьбе (тень без головы означала смерть и т. д.){775}. В городке Котел (средняя часть Балканских гор) отмечено, что солнце пляшет с двумя саблями в руках{776} — интересная параллель к гипотезе Н. Н. Велецкой о связи русальных игр в Македонии (тоже с саблями) с солнечным культом{777}.
Поворот солнца «на зиму» отразился в легенде о Еню, который в этот день надевал овчинный тулуп (или 9 тулупов или 12 ямурлуков — зимних плащей) и отправлялся за снегом (или за зимой). В селе Кортен Сливенского округа говорят, что «дедушка Еню высыпает этот снег на коледу» (рождество){778}. В горах под г. Сливеном есть группа камней, похожих по форме на людей; легенда рассказывает, что Еню, торопясь к своей невесте, побился об заклад с солнцем, тоже влюбившимся в девушку, что перегонит его, и, проиграв спор, был превращен небесным божеством в камень, вместе со всеми участниками свадьбы