Таким образом, Еню в народных верованиях никак не Иоанн Креститель, они только тезки. Это, быть может, какой-то древний герой, связанный с солнечным культом. По мнению Арнаудова, в образе Еню персонифицировалось явление летнего солнцестояния{780}.
Ритуальные огни, отнесенные у болгар к весенним праздникам, связаны скорее всего не с солярным культом, как полагал В. Маннхардт{781}, а с очистительной магией, в основе которой лежат реальные качества огня. К этому склоняются и некоторые современные ученые{782}. Летом болгарские крестьяне, как замечает X. Вакарельский, напротив, испытывали страх перед огнем, который мог спалить уже созревший или сжатый хлеб{783}.
Сбор трав и кореньев в енев день — следующий важный компонент праздника, тоже общеевропейский. Здесь господствует мотив благополучия людей. Растения приобретают в иванов день якобы особые целебные свойства, которые с восходом солнца теряются, поэтому женщины выходили за травами затемно. Они старались собирать травы поодиночке, с чувством приобщения к таинству волшебных сил, так что сам сбор растений был уже магическим обрядом{784}.
Девушки выходили группами, за ними увязывались парни, и утро енева дня превращалось во многих местах в развлечение молодежи, а венки на девичьих головах и букеты, которыми потом украшали дома (среди цветов был непременно и еньовче){785}, создавали в селе праздничное настроение. Трудно сказать, позднейшее ли это видоизменение обряда сбора трав или же пережиток древнеславянских купальских игр молодежи, однако ритуальных эротических моментов здесь не зафиксировано.
То, что травы и коренья, собираемые на енев день, по преимуществу лекарственные, говорит о рациональной основе связанных с ними поверий. Это, по-видимому, и заставило в некоторых климатических зонах Болгарии сломать старую традицию и перенести сроки сбора растений, созревающих раньше енева дня, на Георгиев день и другие даты. Вместе с тем ивановским травам приписывали волшебные свойства: способность увеличивать удойность коров и овец, жирность молока (сравнительно редкий для этого праздника скотоводческий мотив), «присушивать» любимых или же отстранять любовь змея — злого мифического существа. 24 июня сам Еню «отправлялся на телеге за травами»{786} (конечно, волшебными).
Из трав делали отвары, которыми омывали тело, волосы, глаза (профилактически); травами лечили от болезней, от бесплодия, наконец, «оборонялись» от злых духов и колдовства. В частности, жницы оставляли венки из целебных трав на ночь в поле, чтобы сохранить урожай от зловредных магических действий; с целью оберега вешали на двери домов венки, устилали пол крапивой и т. п.{787}
Таким образом, народная медицина смешивалась с самыми разными типами и видами магии{788}. Доля последних со временем все уменьшалась.
К циклу обрядов енева дня, связанных со здоровьем и благополучием человека, относятся традиционные гадания о суженом. Вечером накануне праздника девушки опускали в котелок с «немой» водой букетики или кольца или другие предметы со своими метками, накрывали котелок красным (изредка белым) платком и оставляли на ночь во дворе «на виду у звезд». В некоторых местах считали, что котелок не должно видеть солнце{789}, и, может быть, поэтому гадали до восхода.
Ранним утром девушки наряжали маленькую девочку, которая должна была во время гадания вынимать букетики из котелка, в свадебный костюм. Сцепившись за руки, приплясывающим шагом под обрядовую песню проходили девушки по селу, обходили поля и посещали овечьи кошары. Девочка (енева буля, т. е. молодая жена Еню) стояла на плечах девушки, возглавлявшей шествие, и махала накрест перед собой руками в болтающихся рукавах, как крыльями. Для этого на нее надевали мужскую рубаху, рукава которой свисали ниже подола, а подол доходил до пят ребенка. Наряд еневой були очень напоминает праздничный костюм восточных славянок со столь же длинными рукавами, которые подхватывались браслетами, а во время плясок распускались. Изображения женщин в такой одежде, изгибающихся в экстатическом танце, Б. А. Рыбаков считает купальскими плясками{790}.
Девочка в роли еневой були (с. Желязково Бургасского окр., 1967 г.)
Процессия обходила все колодцы, переходила речку (если она была), и у воды ребенку задавали в ритуальной форме вопрос, сытным ли будет этот год, брызгая при этом вверх воду. Она отвечала. Булю весь день не спускали на землю, во время гадания ее сажали на коврик, так как там, где она ступит, якобы «сгорит земля», ничего не вырастет. Под ноги девушке, несущей булю, бросали цветы и травы и затем сохраняли их как лекарство. Смысл этих противоречивых поверий пока еще до конца неясен.
По возвращении на сельской площади при стечении всего народа устраивалось гадание. Енева буля вынимала из «немой» воды меченые предметы под песни-загадки или шуточные куплеты символического содержания. Не обнаруживая никакой связи с магией плодородия, обряд наполнялся социальным смыслом: предсказывалось не имя будущего супруга, а его занятие и материальное положение. Сам обычай превращался в одно из излюбленных развлечений молодежи. В более старинном варианте в нем участвовали только девушки, позднее стали присоединяться и парни; довольно широко распространилось гадание о судьбе всех членов семьи, тем самым содержание его еще расширилось.
Праздник заканчивался торжественным хороводом всего села, во время которого женщины старались подержать еневу булю на руках{791}.
Гадания на енев день бытовали в юго-восточной Болгарии и изредка в более северных районах восточной{792}. В других местах, в том числе в небольших городах, аналогичные гадания устраивались на Новый год или Георгиев день, нередко с упрощенным или видоизмененным ритуалом. То, что наиболее полная форма гаданий сохранялась в районах, где они происходили в енев день, служит одним из аргументов в пользу их первоначальной привязанности к этому празднику. Очевидно, не случайно у старожильческих групп северной Болгарии (например, в районе г. Разграда) обряд гаданий, совершаемый в георгиев день, назывался еня, котелок для гаданий — тоже еня, девочка — основное действующее лицо гаданий — енева буля{793}.
Следует отметить также, что гадания под песни в болгарской Фракии лишь заключительный этап многофункционального праздника енева буля, в котором мотив брачного благополучия переплетается с хозяйственной магией, что так характерно для древних верований. Это также говорит в пользу того, что первоначально обряд был приурочен именно к еневу дню. То, что магия плодородия совершалась в разгар жатвы, когда она уже практически не была нужна, заставляет предположить, что этот элемент праздника сформировался в иной природной среде и, вероятно, был хорошо известен славянам, пришедшим на Балканы. Однако форма гаданий, сходная с гаданиями греков, указывает на ее местное происхождение. Арнаудов считает обычай енева буля греческим заимствованием{794}. Но скорее всего произошел синтез античной и славянской традиций с явным перевесом первой в форме ее проявления.
В целом в обрядности болгарского иванова дня обнаруживается присутствие славянских и балканских компонентов, наслоившихся на более древнюю общеевропейскую основу. Но время, когда произошел этот синтез, и пути, по которым происходили взаимовлияния, определить нелегко. Для понимания генезиса праздника большое значение имело бы, как нам думается, решение вопроса о смысловой связи енева дня с русальными праздниками, которую находит у восточных славян Б. А. Рыбаков, отмечая, кстати, и некоторое сходство восточнославянских обычаев с соответствующими болгарскими{795}.
Боязнь пожаров на нивах во время жатвы и молотьбы в сухое и знойное болгарское лето выразилась в отношении к летнему огню как к злой силе, которой в самую страду посвящали специальные праздники. Это были день св. Павла 13(30) июля{796} и три дня с 15 (28) по 17 (30) июля, называемые в северной Болгарии чурука, пърлига и св. Марина, в южной — люта, чурутаи Марина огнена, а все вместе — горе´щници, гере´щи пра´зници, чу´рици. Локальное распространение на юге имел аналогичный по смыслу праздник ягус 19 июля (1 августа){797}.
Момент гадания (с. Желязково Бургасского окр., 1967 г.)
В эти дни прекращали жатву и нигде не разжигали огня (даже в доме для готовки пищи) из опасения загорания снопов на поле. Легко объяснить отсюда и запрет накануне павлова дня — в петров день складывать снопы в крестцы{798}. Но в большинстве случаев в петров день вообще не работали, только разрешались помочи (меджия, тлака), так как это благое дело якобы не каралось