шел, трубя, по боровинам,
шел, звеня, по травостою,
шел, гремя, по сухотравью.
Следом весть за ним летела,
следом слух за ним катился:
165 «Дома батюшка скончался,
принял смерть родитель старый.
Возвращайся, чтоб увидеть,
как покойного схоронят!»
Куллервойнен, Калервойнен,
170 так промолвил, так заметил:
«Что с того, что старый умер!
Есть у нас в конюшне мерин,
чтобы на погост доставить,
там зарыть отца в могиле».
175 Знай трубит, идя болотом,
гомонит, шагая палом.
Следом весть за ним летела,
следом слух за ним катился:
«Дома брат уже скончался,
180 матери твоей сыночек.
Возвращайся, чтоб увидеть,
как покойного схоронят».
Куллервойнен, Калервойнен,
так промолвил, так заметил:
185 «Что с того, что брат скончался.
Есть у нас коняга дома,
чтобы на погост доставить,
братца там зарыть в могиле».
Знай трубит, идя болотом,
190 ельником шагая, кличет.
Следом весть за ним летела:
следом слух за ним катился:
«Дома уж сестра скончалась,
дочка матери погибла.
195 Возвращайся, чтоб увидеть,
как покойницу схоронят!»
Куллервойнен, Калервойнен,
так промолвил, так заметил:
«Что ж, туда ей и дорога!
200 Есть у нас еще кобыла,
чтобы на погост доставить,
там зарыть сестру в могиле!»
Шел, играя, по кулигам,
шел, звеня, по сухотравью.
205 Следом весть за ним летела,
следом слух за ним катился:
«Матушка твоя скончалась,
умерла твоя родная.
Возвращайся, чтоб увидеть,
210 как покойницу схоронят!»
Куллервойнен, Калервойнен,
так промолвил, так заметил:
«Горе, горе мне, бедняге,
матушка моя скончалась,
215 та, что мне кроила полог,
одеяльце вышивала,
из кудели нить крутила,
с веретенцем управлялась.
Не было меня с ней рядом,
220 как родная умирала.
То ль от холода замерзла,
то ль от голода угасла?
Вы покойницу обмойте
привозным из Саксы мылом,
225 в саван шелковый оденьте,
в полотняные одежды!
Лишь потом везите в калму,
лишь потом заройте в землю,
с причитаньями везите,
230 в яму с воплями спустите!
Не могу еще вернуться:
не отмщен покуда Унто,
не погублен муж коварный,
жалкий муж не уничтожен».
235 На войну все шел, играя,
в Унтолу шагал, ликуя.
Говорил слова такие:
«Ой ты, Укко, бог верховный!
Дал бы ты мне меч могучий,
240 подарил клинок красивый,
чтоб с толпой мужей сразиться,
с целой сотнею героев».
Получил клинок прекрасный,
меч могучий, самый лучший.
245 Унтамо людей осилил,
род коварный уничтожил,
сжег дотла жилища Унто,
обратил все избы в пепел,
от печей оставил камни,
250 от дворов — одни рябины.
Куллервойнен, Калервойнен,
тут уж повернул обратно
к избам батюшки родного,
к тем родительским полянам.
255 Дверь открыл — пуста избушка,
в дом вошел — безлюдно в доме,
некого обнять бедняге,
некому подать и руку.
К очагу он тянет руку —
260 холод от углей исходит.
Вот тогда он тотчас понял:
матушки в живых уж нету.
Протянул он руку к печке —
холод от камней исходит.
265 Вот тогда-то он и понял:
батюшки в живых уж нету.
Бросил взгляд на половицы —
пол давно не подметали.
Вот тогда он тотчас понял:
270 нет уже в живых сестрицы.
Он пошел тогда к причалу —
нету лодки у причала.
Вот тогда он тотчас понял:
нет в живых родного брата.
275 Тут заплакал он, несчастный.
Плакал день, другой проплакал.
Сам сказал слова такие:
«Ой ты, матушка родная!
Что оставила сыночку
280 для житья на этом свете?
Почему ты, мать, не слышишь?
На твоих стою глазницах,
на твоих бровях рыдаю,
на челе твоем стенаю».
285 Мать заметила из гроба,
так из-под земли сказала:
«Черный пес тебе остался,
с ним броди по дальним корбам.
Ты возьми его с собою,
290 ты уйди в края лесные,
поднимись на гору в корбе,
загляни к хозяйкам юным,
на подворье к синим девам,
перед хвойными дворцами,
295 там ищи себе прокорма,
там выпрашивай добычу!»
Куллервойнен, Калервойнен,
взял с собой в дорогу Мусти,
в путь отправился неспешно,
300 в корбу темную, на гору.
Он прошел совсем немного,
прошагал пути маленько,
подошел к колку лесному,
оказался в том же месте,
305 где девицу обесчестил,
дочь родимой опорочил.
Там лужок прекрасный плакал,
там поляна причитала,
травы юные грустили,
310 вереска цветы роптали:
обесчещена девица,
дочка матери родимой.
Там трава не поднималась,
там цветы не раскрывались,
315 там не цвел красивый вереск,
там, на месте злополучном,
где девицу он испортил,
дочку матери родимой.
Куллервойнен, Калервойнен,
320 выхватил клинок свой острый,
меч свой вертит, изучает,
спрашивает, вопрошает,
от меча услышать хочет,
не желает ли железный
325 плоти грешника отведать,
виноватой выпить крови.
Понял меч героя мысли,
разгадал желанье мужа,
произнес слова такие:
330 «Почему бы не отведать,
не откушать грешной плоти,
не попить преступной крови?
Ем же плоть и невиновных,
пью и кровь совсем невинных!»
335 Куллервойнен, Калервойнен,
старца сын в чулочках синих,
рукоятью меч вонзает,
в землю твердую вгоняет,
острие направив в сердце,
340 падает на жало грудью.
Так свою погибель встретил,
так свою кончину принял.
То была кончина мужа,
юного героя — гибель.
345 Что ни говори, — героя,
вековечного страдальца.
Тут уж старый Вяйнямёйнен,
как узнал о смерти мужа,
Куллервойнена кончине,
350 слово молвил, так заметил:
«Никогда, народ грядущий,
не давай детей родимых
глупому на попеченье,
чужаку на воспитанье!
355 Тот, кто дурно был воспитан,
был неверно убаюкан,
тот вовек не поумнеет,
мудрость мужа не постигнет,
даже если возмужает,
360 если телом и окрепнет!»
Песнь тридцать седьмая
Илмаринен долго плачет по своей убитой супруге, затем кует себе из золота и серебра новую жену. С большим трудом доделывает ее, но она остается бездыханной, с. 1–162. — Проводит ночь в постели со своей золотой невестой и, проснувшись утром, чувствует, что тот бок, который был повернут к изваянию, очень холоден, с. 163–196. — Хочет отдать свою золотую невесту Вяйнямёйнену, который, однако, отказывается от нее и велит Илмаринену выковать из нее другие полезные вещи или отвезти в этом же самом виде в другие страны к жаждущим золота женихам, с. 197–250.
Илмаринен каждый вечер
по своей жене рыдает,
слезы льет без сна все ночи,
без еды все дни стенает,
5 горько плачет ранним утром,
до полудня воздыхает,
что погибла молодая,
что, красивая, угасла.
Уж давно не держат руки
10 ручку медную кувалды,
стук не слышится из кузни,
не доносится весь месяц.
Слово молвил Илмаринен:
«Вот теперь уж и не знаю,
15 как мне быть и что мне делать,
не смыкаю глаз ночами, —
ночи длинны, время тяжко,
силы тают, мощь уходит.
Вечера мои печальны,
20 горестны мои рассветы,
по ночам еще тоскливей,
по утрам еще грустнее.
Не об этих днях печалюсь,
об утрах не этих плачу,
25 не о днях былых скучаю,
о красавице тоскую,
о своей супруге плачу,
о подруге чернобровой.
В этом возрасте цветущем,
30 очень часто, горемычный,
я во сне средь темной ночи
пустоту ловлю руками,
призрак трогаю ладонью
по бокам своим обоим».
35 Без жены живет кователь,
без супруги увядает.
Месяц, два и три рыдает,
вот когда пошел четвертый,
золота приносит с моря,
40 серебра — с волны высокой.
Нарубил в лесу деревьев,
целых три десятка дровен,
пережег деревья в уголь,
уголь весь в очаг засыпал.
45 Золота берет кователь,
серебра — совсем немного,
лишь — с осеннюю овечку,
только с зимнего зайчонка,
сунул золото в горнило,
50 серебро насыпал в пламя,
сам рабов к мехам поставил,
к поддувалу — люд наемный.
Вот рабы вовсю качают,