«Подевать куда мальчишку?»
На березе надо вздернуть,
на дубу его повесить.
Посмотреть раба отправил,
тот назад приходит с вестью:
«Куллерво в петле не сгинул,
на стволе он что-то чертит,
острый гвоздь в ручонке держит:
дерево полно рисунков,
на стволе мужи с мечами,
есть и с копьями герои».
Ничего не может сделать
с этим мальчиком зловредным.
Куллервойнена он продал,
в Карьялу раба отправил,
к Илмаринену на службу,
к мастеру работ кузнечных.
Куллервойнен, Калервойнен,
старца сын в чулочках синих,
молодец золотокудрый,
юноша в красивых кенгах,
в новом доме оказавшись,
тотчас попросил работы
у хозяина – на вечер,
у хозяюшки – на утро.
Илмаринена хозяйка
размышляет, рассу ждает,
чем батрак займется новый,
что наемник будет делать?
Пастухом послать решила.
Сторожем большого стада.
Испекла в дорогу хлебец,
толстую дала ковригу.
Так рабу при том сказала,
молвила слова такие:
«Этот хлебец ешь не раньше,
чем скотину в лес пригонишь!»
Куллервойнен, Калервойнен,
хлеб в кошель дорожный сунул,
гонит стадо по болоту,
сам идет по боровине.
Вот на кочку опустился,
сел на солнечном пригорке.
Птица в роще прозвенела,
малая в кустах пропела:
«Время батраку обедать,
посмотреть пора припасы».
Вот с плеча снимает торбу,
хлеб из торбы вынимает.
Вытащил свой нож из ножен,
чтоб скорей разрезать хлебец,
нож на камень натолкнулся,
лезвие ножа сломалось,
сталь на части раскрошилась.
Куллервойнен, Калервойнен,
посмотрел на нож отцовский:
«Чем же отомстить насмешки,
бабий смех, издевки бабьи,
жалкие харчи хозяйки?»
Выломал в чащобе вицу,
можжевеловую ветку,
в топь загнал коровье стадо,
в бурелом – быков бокастых,
пусть сожрут полстада волки,
остальных съедят медведи.
Превратил волков в буренок,
обратил в пеструх медведей,
сам погнал домой медведей,
волчье стадо – на подворье.
Илмаринена супруга
гладить вымя наклонилась,
за сосочки потянула.
Тянет раз, второй и третий:
тут-то волк и навалился,
налетел медведь свирепый.
Илмаринена супруга
тотчас замертво упала
во дворе родного дома,
на своем подворье узком.
Так красавица погибла,
сгинула хозяйка дома,
та, кого так долго ждали,
целых шесть годов искали
Илмаринену для счастья,
кузнецу для большей славы.
Куллервойнен, Калервойнен,
старца сын в чулочках синих,
сам поспешно в путь пустился,
дом хозяина покинул,
прежде чем, узнав о смерти
молодой своей супруги,
Илмари пришел бы в ярость.
Тут-то и явилась дума
к Унтамо пойти в селенье,
отомстить отца обиды,
матери своей страданья,
собственное униженье.
Вот идет хозяйка дебрей,
старая – в накидке синей.
«И куда ж ты, Куллервойнен,
Калервы сынок, шагаешь?»
«Мысль такая мне явилась:
отомстить погибель рода».
«Не погиб твой род великий.
Жив твой батюшка родимый,
матушка твоя здорова.
Там твой батюшка родимый,
там и матушка родная —
на границе дальней Лаппи,
возле самой рыбной ламбы».
День шагает, два шагает,
прошагал уже и третий.
Подошел на берег мыса,
на конец косы далекой.
На мысу стоит избушка,
на косе – рыбацкий домик.
В доме гостя не узнали:
«С берегов каких ты будешь,
из какого рода, путник?»
«Неужели не признали
сына своего родного,
что герои Унто взяли
крохою с вершок отцовский,
с матушкино веретенце?»
Поспешила мать ответить:
«Ох, сыночек мой несчастный,
золотая моя пряжка,
я тебя уж схоронила,
уж оплакала навеки!»
Куллервойнен, Калервойнен,
старца сын в чулочках синих,
начал поживать тихонько
под родительской опекой.
Все же не умнел нисколько,
разума не набирался.
Куллервойнен, Калервойнен,
отвозить поехал подать,
отдавать зерном налоги.
Хорошо в санях уселся,
в пошевнях расположился.
Девушка идет навстречу,
златокудрая – на лыжах,
едет Вяйнолы холмами,
катит пожнями былыми.
Куллервойнен, Калервойнен,
просит девушку учтиво:
«Поднимись, девица, в сани,
под кошму садись, красотка».
Так ответила девица,
оловянная застежка:
«Под твоей кошмою зябко,
холодно в твоей кошевке».
Куллервойнен, Калервойнен,
подхватил девицу в сани,
опустил ее на шкуры,
денежный раскрыл свой короб,
крышку поднял расписную.
Серебро пленило деву,
золото заворожило.
Бог дает уже и утро.
Так промолвила девица:
«Ты скажи, какого рода,
племени какого будешь?»
«Не велик мой род отцовский,
не высок мой род, не низок.
Среднее всего лишь племя:
Калервы я сын злосчастный.
Ты представь свой род отцовский,
назови родное племя».
«Не велик мой род отцовский,
не высок мой род, не низок.
Среднее всего лишь племя:
Калервы я дочь дрянная».
Только так сказать успела,
тотчас вырвалась из санок,
бросилась в поток бурлящий,
в пену мощного порога.
Куллервойнен, Калервойнен,
зарыдал, заплакал горько:
«Лучше было б не рождаться,
не рождаться, не являться».
Искромсал хомут, изрезал,
на коня вскочил гнедого,
проскакал совсем немного,
вот и дома оказался,
во дворе отца родного.
«Ой ты, матушка родная,
горе страшное случилось,
злое лихо приключилось:
повстречал в дороге деву,
соблазнил, прельстил юницу,
оказалось, что сестрицу.
Смерть свою она сыскала,
встретила свою погибель
в пене бурного порога,
в огненном водовороте.
Где найти мне смерть, бедняжке,
отыскать свою погибель:
в глотке ль воющего волка,
в пасти ль злобного медведя?»
Мать сыночку так сказала:
«Не стремись, мой сын родимый,
в глотку воющего волка,
в пасть ревущего медведя.
Годы боль твою ослабят».
«Сам пойду навстречу смерти,
сам пойду к воротам Калмы.
Жив еще коварный Унто,
не повергнут муж зловредный».
«Не ходи, мой сын несчастный,
в то великое сраженье.
Тот, кто вступит в бой нарочно,
будет сам повержен в битве».
Куллервойнен, Калервойнен,
так промолвил, так воскликнул:
«Ой ты, Укко, бог верховный!
Дал бы ты мне меч могучий,
подарил клинок красивый,
чтоб с толпой мужей сразиться,
с целой сотнею героев!»
Получил клинок прекрасный,
меч могучий, самый лучший,
Унтамо людей осилил,
род коварный уничтожил,
сжег дотла жилища Унто,
обратил все избы в пепел,
от печей оставил камни,
от дворов – одни рябины.
Тут уж повернул обратно,
к избам батюшки родного.
Дверь открыл – пуста избушка,
в дом вошел – безлюдно в доме.
К очагу он тянет руку —
холод от углей исходит.
Тут заплакал он, несчастный.
Плакал день, другой проплакал:
«Ой ты, матушка родная,
что оставила сыночку
для житья на этом свете?»
Мать ответила из гроба,
так из-под земли сказала:
«Черный пес тебе остался,
с ним броди по дальним корбам!»
Куллервойнен, Калервойнен,
взял с собой в дорогу Мусти,
в путь отправился поспешно,
в корбу темную, на гору,
оказался в том же месте,
где девицу обесчестил.
Выхватил клинок свой острый,
меч свой вертит, изучает,
спрашивает, вопрошает:
не желает ли железный
виноватой выпить крови?
Понял меч героя мысли:
«Почему же не отведать,
не попить преступной крови!»
Куллервойнен, Калервойнен,
старца сын в чулочках синих,
рукоятью меч свой острый
в землю твердую вгоняет,
острие направив в сердце,
падает на меч свой грудью.
Так свою он встретил гибель,
так свою кончину принял.
8Илмаринен плачет о погибшей жене, но Вяйнямёйнен уговаривает его сковать чудесный меч, чтобы поехать в Похьелу за сампо Вяйнямёйнен с помощью заклятий делает лодку, а из костей щуки создает первый музыкальный инструмент – кантеле, игра на котором усыпляет слушателей • С помощью кантеле герои забирают сампо, но Ловхи превращается в орла и отправляется в погоню, начинается борьба, сампо падает в воду и разбивается на осколки
ЛМАРИНЕН КАЖДЫЙ ВЕЧЕР