Нет на небе звездных знаков —
Тех, что ставят дню пределы,
Меру ночи полагают.
День в аду не знает солнца,
Ночь в аду луны не знает,
Звезд на небо не возводит.
Там ни пеночки не слышно,
Ни кукушки златоклювой.
Нет закатов, нет рассветов,
Не блестят росою травы.
Не красуются в нарядах
Из серебряных туманов.
Зори в бездне не сияют,
День и ночь не разделяют!.. —
А потом он побратиму
О путях своих поведал,
О задержках пятикратных,
О преградах шестикратных,
О жестоком поединке
И о том, как был Рогатый
Пойман им, закован в цепи.
Алев-сын зарезал зубра,
На обед — быка лесного[151],
Что семь лет гулял на воле,
Ни ярма не знал, ни плуга.
Что ни год народ окрестный —
Перед праздником особо —
На него облаву правил,
Выгонял быка из чащи.
Целым войском выходили
Забивать лесного зверя,
Воевать с душой могучей.
Сотня мужиков здоровых
За рога быка хватала,
Тысяча детин отборных
Забиралась на загривок,
Семьдесят мужей отважных
Рогача за хвост держали.
Лишь богатыря в округе
До сих пор не находилось,
Кто бы стукнул по затылку.
Кто бы оглушил злодея
Обухом или дубиной.
Алев-муж, могучий витязь,
Он с лесным быком поладил:
Он ему на шею прыгнул,
За рога схватил крутые,
Между рог быка ударил
Топором своим тяжелым,
Перерезал бычье горло,
Крови выпустил сто бочек,
Снял семьсот кадушек сала.
Подкрепляться сели мужи,
Утолять свирепый голод.
Богатырь Калевипоэг
Нагрузил живот едою
Так, что он горою вздулся.
И улегся муж на травку
Отдохнуть после обеда.
Алев-сын, удалый витязь,
Сел на те мешки со златом:
От врага стеречь богатства,
Чтоб разбойник не подкрался,
Чтобы вор мешки не тронул,
Пальцы в них не запустил бы.
Калевитян сын могучий
Отдыхал от треволнений,
От сражений в недрах ада
И от ноши непосильной.
Ночь проспал и день проспал он,
Ночь и день еще, и третий
День — до самого полудня.
Храп его летел на милю,
За две мили шелестели
Ветви от его дыханья.
Как тяжелый конский топот
Бревна моста сотрясает,
Так земля тряслась в округе
От могучего храпенья.
А как встал Калевипоэг,
Мужи двинулись в дорогу.
Алев-сын, удалый витязь,
Взял один мешок тяжелый,
Три мешка — Калевипоэг.
Калевитян сын любимый,
Из глубокой преисподней
Вынесший на нашу землю
Несказанные богатства,
Жил в то время в Линданисе
С побратимами своими.
Олев-сын, градостроитель,
Основал еще три града:
Город — в стороне полудня,
Город — в стороне восхода,
Город — в стороне заката,
Дряхлым старикам укрытье,
Беззащитным — место мира.
Калевитян сын любимый
Золота мешок истратил,
Чтоб украсить и устроить,
Заселить три эти града.
Полных три мешка червонцев
В клети под замком лежали
Для других работ в запасе.
И пришли к нему три друга,
Ниву слов пред ним вспахали:
— Ты налей вина в баклаги,
Положи подарки в торбы,
В кошели клади приманки:
Свататься поедем в Кунглу,
Выбирать тебе невесту.
В Кунгле есть четыре девы,
Что тетерочки лесные.
Мы силки поедем ставить,
Расставлять на птиц тенета,
Чтоб оттуда унести их,
Из ольховника сманить их!
В Кунгле девушки искусны
Ткать богатые полотна,
По серебряной основе
Золотой узор выводят,
Чередуют красным шелком! —
Калевитян сын любимый
Молвил братьям, усмехаясь:
— Что ж, поедем город строить,
Насыпать валы крутые,
Ставить новый дом для свадьбы,
Ложе брачное готовить!
Из цветов построим город,
По углам поставим башни
Из черемухи цветущей,
А вокруг — валы из клена,
Дом — из желудей дубовых,
Из скорлуп яиц — хоромы,
Чтоб прохожие дивились,
Чужестранцы загляделись,
Умные бы разумели,
Для кого построил Калев
Этот город, эти стены!
Калев создал город счастья,
Терем радости построил,
Сделал ложе золотое
С шелковой плетеной сеткой.
Чтоб войти хотелось в терем,
Чудеса внутри увидеть
За шелковою завесой,
Серебром насквозь прошитой,
Золотом переплетенной,
Из парчи — кайма завесы,
Из тройных златых волокон.
Там, вверху, растет орешник,
Снизу яблонь расцветает,
По краям белеют вишни,
Яхонты меж ними рдеют.
На откорм коня возьмите,
Выходите верхового!
Откормите боевого
Моего коня гнедого!
До рассвета выводите
На шелковые муравы,
До зари — на край озимых,
До восхода — к водопою.
Тайно от людей кормите:
Дайте мерку пред рассветом,
На заре — овса досыта,
Две — после восхода солнца
И большую меру — в полдень!
Месяц-два коня кормите,
Да еще и третий месяц,
И четвертого с неделю.
Вот тогда пора и в упряжь
Серого, промеж оглобель!
Вот тогда коня направлю
Я по свадебной дороге,
По тропиночке девичьей,
К дому кунгласких сестричек,
Что на шеях носят бусы,
На головушках веночки.
Как роса осыплет шубу,
На кафтан туман осядет,
Дождик брызнет на повязку.
На платок падет градинка, —
Вот тогда-то и поедет
За женой Калевипоэг! —
Калевитян сын любимый
На пиру сидел с друзьями.
Над застольем — звон веселья,
Шутки, громкий смех и говор.
Пенясь, кованые чаши
По рукам мужей ходили.
Восклицая, гости пили.
Покровителю жилища[152]
На пол — в дань — друзья роняли
Пену меда кружевную.
Брагу, свежий хлеб и мясо
И горячую похлебку
Ставили на камень Уку.
Говорливых струн хозяин,
Там певец сидел в застолье,
Птицу-песнь в полет пуская:
«Пять в долине древних было,
На загоне слов старинных.
Шесть неведомых гнездилось
Золотых в еловой чаще,
Пело семь в густой мозжухе,
Восемь — в ягеле болотном.
Там слова узлом вязал я,
Собирал я, услыхал я
Там впервые золотые
И серебряные вести!»
Птица Сиуру, дочка Таары,
Синекрылая летунья
С шелковыми перышками,
Без отца ты народилась,
Проклевалась без родимой,
Выросла без милых братьев
И без ласковых сестричек.
Теплого гнезда не знала,
Мягким пухом выложенной
Колыбели материнской.
Это видел старый Уку,
Подарил тебе он крылья,
Сделал крылья легче ветра,
Чтоб на них дитя скользило,
Чтоб на крылышках летало
Высоко, до белой тучи,
До серебряного неба!
Птица Сиуру, дочка Таары,
Синекрылая летунья,
Высоко взвилась в полете,
Далеко умчалась к югу.
Как на север повернула,
То увидела три мира:
Первый мир — девиц румяных,
Мир второй за ним — веселых
Недоросточков кудрявых,
Третий мир — приют малюток,
Светлый терем малолетних.
Птица Сиуру, дочка Таары,
Крылья острые раскрыла,
С песней полетела к небу,
К солнца городу златому,
К лучезарному чертогу,
К медным месяца воротам.
Птица Сиуру, дочка Таары,
Крылья легкие раскрыла,
Над землей весь день летала,
Повернула пред закатом
К теремам высоким Таары.
Спрашивал у дочки Таара:
— Где летала ты далеко?
Что в полете ты видала? —
Сиуру не испугалась,
Тааре птица отвечала:
— Где была я, где летала,
Там оставила приметы, —
Перышко одно — на юге,
А другое — на востоке,
Третье же — на полдороге
Между полночью и полднем.
Что я видела в полете,
Есть об этом семь сказаний,
Восемь повестей правдивых.
Мчалась я путями Кыуэ —
Дождевой дорогой радуг,
Грозовой дорогой града.
Долго в небе я кружилась,
А потом помчалась прямо
И увидела три мира:
Первый мир — девиц румяных,
Мир второй за ним — веселых
Недоросточков кудрявых,
Третий мир — приют малюток,
Терем в холе выраставших,
Яблонями расцветавших. —
— Спой о том, что ты видала,
Что в пути своем слыхала? —
— Мой отец, что я видала?
Что слыхала, золотой мой?
Игры девичьи видала,
Сетованья их слыхала.
Почему красавицы те,
Почему кудрявенькие,
Одинокие скучают,
По желанному тоскуют?
У прохожих, у проезжих
Бедненькие спрашивают,
Нет ли у отца сыночка,
Пусть не Сын Звезды — другой кто.
Лишь бы девушек утешил
Да их жалобы услышал! —
Выслушав, ответил Таара:
— Ты лети скорее, дочка,
Поспешай, родная, к югу!
С юга поверни к закату,
Наискось оттоль на север,
К золотым воротам Уку,
К дому западной хозяйки,
К бабе северной на гряды.
Ты зови гостей оттуда,
Честных сватов с женихами! —
Калевитян сын любимый
В дружеском кругу пирует,
Над застольем звон веселья.