– Где же та персона была, когда я турка лупил? – не унимался младший флагман. – Ты крестики для офицеров моих вынь да положи, а не то я светлейшему жалобу отпишу!
– Я этого так не оставлю! – кричал контр-адмирал.
– Я тем более! – оставил за собой последнее слово капитан бригадирского ранга.
В тот же день оба написали друг на друга ругательные письма Потемкину. И если старший флагман жаловался на непочтительность и дерзостность младшего, то последний негодовал на обиды себе и своим подчиненным нанесенные.
Ушаков в своем письме начертал: «…Я в награждение безо всякой причины безвинно обруган, и приписано со всем несправедливыми и несходными поведению и делам моим словами всякое поношение чести, и тем причинил наичувствительнейшее оскорбление, и в болезни моей сразил жестоким ударом, ибо всякое дело с командующим почитаю я за величайшее в свете несчастие. Против командующих все защищения и доводы оправдания весьма трудны. Но бог, защитник справедливости, всевышним своим покровительством оправдывает меня непременно. Я во всех делах моих имею вернейшую на помощь его надежду… Желая и имея верную надежду на Бога, с помощью Его оную выиграть, я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей. Они стреляли в неприятельские корабли не часто и с такою сноровкою, казалось, что каждый учится стрелять по цели, снаравливая, чтоб не потерять свой выстрел… Наипокорнейше прошу Вашу Светлость удостоить команды моей служителей, наградить каким-либо малейшим знаком милости, они, во всем словам моим, бессомненно верят и надеются, а всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи».
Светлейший письма эти прочитав поначалу разозлится – только лиманских мореходов замирил, а тут и севастопольские уже переругались! Однако быстро разобравшись в ситуации, он принял сторону Ушакова. За победу над турецким флотом у острова Фидониси бригадир был награжден орденом Святого Владимира III степени, а за проявленную при этом храбрость Георгиевским крестом 4 класса.
Потемкин же объявил:
– Пора чистить морские конюшни основательно, но начинать я буду с Севастополя! Мне там нужен боевой флагман, а не мешок с отрубями.
Получив известие о сражении при Фидониси, Суворов едко заметил: – Старый Гассан способен теперь разве на то, чтобы выкрасть с Тарханкута несколько прохудившихся галер! Турецкой власти над Черным морем пришел полный карачун!
Турки также поспешили рапортовать о своей победе. По Константинополю был распушен слух, будто русские корабли бежали от них, а один российский корабль поврежден и вытянут на берег для починки.
Однако конфиденциально посланник-маджунжи Эски-Гассана сообщил султану, «что их морская сила теперь не в состоянии действовать против Российского флота и его огня: сего ради капудан-паша отступил от Очакова к Румелийским берегам, а сюда не возвратился для того, дабы Российский флот не завладел всем морем».
Тревожные вести приносили в Константинополь и приплывавшие с Черного моря суда, а потому всем прибывающим под страхом смерти было велено ни о чем, касательно потерь турецкого флота, не говорить. Когда в июле в Константинополь добралась вдрызг разбитая русскими ядрами бомбардирская шлюпка, то ее в первую же ночь тихо оттащили в Терсану.
Особенно слухи о потерях на море волновали жителей прибрежных городов Анатолии и Румелии. В Синопе обыватели собрались толпой и кричали:
– Когда московиты приплывут к нам, мы не будем даже обороняться! Они все равно победят, зачем же нам погибать зазря!
Кто же на самом деле победил при Фидониси? Решающей победы не одержала ни одна из сторон, но турки получили хороший щелчок от молодого, но уже дерзкого Черноморского флота. К былым горестям Эски-Гассана прибавилась еще одна – новый противник, одолеть которого он вряд ли сможет… Для черноморцев же Фидониси стала первой и весьма удачной пробой сил. Теперь они уверовали в свои силы и были готовы к новым боям.
Глава шестаяТроянская осада
Между австрийцами и нами на 1788 год было решено, что цесарцы попробуют взять Белград, а мы Очаков. С весны 1788 года Румянцев со своими тридцатью тысячами солдат с успехом поражал турок за Прутом, между тем, как армия Потемкина вяло передвигалась к Очакову.
Нетерпеливый Суворов еще весной предлагал Потемкину штурмовать Очаков и брался исполнить это дело. Однако светлейший его одернул:
– Я на всякую пользу тебе руки развязываю, но касательно Очакова попытка может быть вредна; я все употреблю, чтобы достался он дешево!
Генерал-аншеф на время замолчал.
Екатеринославская армия насчитывала 82 тысячи штыков, из них под Очаков Потемкин двинул половину. Сам князь оставался в Елизаветграде до мая месяца. Тогда только решился он отправиться на юг для начатия военных действий.
Недоброжелатели распускали слух, что в Екатеринославской армии больных и умирающих много оттого, что людей вместо хлеба, кормят кутьею. Особенно преуспевали в сплетнях графы Воронцов и Завадовский. С хлебом проблемы действительно были, хотя и не такие, как рассказывали недоброжелатели. В «Записках Державина» сказано: «В 1788 году в армии князя Потемкина был крепкий недостаток в хлебе. Он велел в марте месяце купить в разных губерниях; но так как в том году родился хлеб худо, то и не мог он удовлетворить требованию».
Австрийский представитель принц де Линь писал в апреле из лагеря Потемкина императору Иосифу: «Если бы у нас были съестные припасы, мы отправились бы в поход; если бы мы имели понтоны, то имели бы возможность переходить через реки; если бы были у нас бомбы и ядра, мы приступили бы к осаде крепостей, – но именно забыли запастись всем этим, и теперь князь велел привезти эти вещи по почте. Транспорты и покупки аммуниции стоят мильоны рублей… Мы здесь ровно ничего не делаем. На днях я упрекнул князя в бездействии…»
Впрочем, Потемкин был благороден не в пример своим завистникам. Друзьям он признавался:
– Дел у меня нынче много и не до того, чтобы заниматься злодеями столичными, к тому же я презираю злость!
Когда его спрашивали о планах кампании на 1788 год, светлейший говорил лаконично:
– С помощью Божьей я атакую все, что встречу между Бугом и Днестром!
За зимние и весенние месяцы Потемкин проделал огромную, хотя и малозаметную работу. Он восстановил разбитый бурей корабельный флот, усилил гребную флотилию в лимане, подготовил 16 новых пехотных батальонов, сформировал 10-тысячный конный корпус, подготовил армейские и осадные парки и магазины, закупил огромное количество волов и провизии, боролся с ворами и казнокрадами. Со стороны действия князя выглядели неторопливыми и даже медлительными, хотя все делалось основательно и надежно.
Историк А. Петрушевский пишет: «Потемкин обращал большое внимание на обучение своей армии и на увеличение числа легкой кавалерии, особенно же казацких полков. Он набирал в казаки и мещан, и ямщиков, и бродяг, и всякого рода людей, стараясь создать пограничные казачьи поселения. Заботливость Потемкина о войсках была изумительная, она касалась всех сторон солдатского быта; на этом предмете он как будто желал наверстать недостаток боевых способностей. Он деятельно поддерживал переписку с Суворовым, относясь к нему с полною благосклонностью и доверием; сообщал политические новости, посылал образцы изменяемого вооружения и снаряжения, поздравлял с праздниками. Однажды он послал ему свою шинель, прося носить ее вместо шлафрока. Видно, что между ними существовали очень хорошие отношения. Он, между прочим, подчиняет Суворову гребные суда, командование коими поручил принцу Нассау-Зигену».
В продолжение нескольких месяцев Потемкин занимался сборами войска и заготовлением припасов, необходимых для осады Очакова. Кажущаяся медлительность фаворита выводила Екатерину Вторую из себя. О взятии Очакова она мечтала уже осенью прошлого года, но минули месяцы, а Очаков все еще оставался турецким. Из перлюстрации письма от принца Нассау-Зиген французскому послу Сегюру императрица узнала, что по планам принца можно было взять Очаков в апреле, так как гарнизон тогда не превосходил четырех тысяч. Однако, при недостатке во всем необходимом в армии, Потемкин не мог предпринять ничего решительного.
Внезапная война, начатая летом Швецией, заставляла Екатерину сожалеть об отсутствии Потемкина. Переписываясь с ним обо всех подробностях разрыва с Густавом Третьим, она, обсуждая вопрос, отправить ли Грейга с флотом в Средиземное море или нет, заметила в письме: «Есть ли б ты был здесь, я б решилась в пять минут что делать, переговоря с тобою».
Нападение шведов, имевших первоклассный флот, поставило крест на Средиземноморской экспедиции. Корабли, предназначавшиеся для похода к Дарданеллам, нужны были теперь на Балтике. Отныне всю тяжесть борьбы с турецким флотом ложилась на маленькие черноморские эскадры Лиманскую да Севастопольскую.
Петербург теперь не мог помочь Потемкину ничем: ни солдатами, ни вооружением. Даже на робкую просьбу Потемкина отправить к нему две тысячи хороших матросов, императрица ответила: «О том теперь и думать нельзя, чтоб единого матроса тронуть; нельзя ли тебе пленных греков употребить? А как здесь пооглядимся, тогда, что можно будет, того пришлем».
Сама же Екатерина без устали напоминала фавориту, чтобы Потемкин занялся главною задачею – осадою Очакова. «Дай Боже услышать скорее о взятии Очакова», – писала она князю 18 июня, т. е. за полгода до занятия этой крепости. По получении известия о первом морском сражении она писала Потемкину о раздаче разным лицам наград: «А тебе скажу, что ты – друг мой любезный и что я тебя много, много и очень много люблю и качества твои чту и надеюсь от тебя видеть величайшие услуги. Будь лишь здоров и благополучен». В письме после второй победы сказано: «Тебя, моего друга, благодарю за твои труды и попечение… даруй тебе Боже Очаков взять без потери всякой».
К началу июня авангард Екатеринославской армии подошел к Очакову. Сам Потемкин явился у Очакова в последних числах июня месяца, но войско собиралось так медленно, что осадные работы начались не раньше 31 июля. Расстояние в двести верст потребовало пятинедельного похода. Де Линь иронически острил, что главнокомандующего задерживала вкусная рыба.