С высокого берега за разворачивавшимся на его глазах сражением наблюдал генерал-майор Кутузов. С Ушаковым генерал был давним знакомцем, с тех пор, как еще десять лет назад плавал на его фрегате от Ливорно до Константинополя, много было тогда меж ними говорено, а уж чаю вечерами в кают-компании выпито, и не счесть!
– Эх, что за беда быть одноглазому! – печалился сейчас Кутузов. – Ничего толком не вижу! Как там наши, давят ли турка?
– Давят! Еще как давят, ваше превосходительство! – отвечали ему стоявшие тут же дозорные казаки. – Вона как лодки то их полыхают, что избы худые!
Подозвав адъютанта, Кутузов, поправил черную повязку на слепом глазу:
– Пиши! Его сиятельству князю Потемкину. «Нижайше докладываю, что в 4 часа пополудни открылось сражение между турецким и Севастопольским флотом, расстоянием от Гаджибея к Севастопольской стороне верстах в пятидесяти, а потому с трудностию предметы рассматривать можно. Надеюсь, однако ж, что с помощью Всемогущего победе быть с нашей стороны. Первое по важному тому преимуществу, что флот наш на ветре и что в действительности в линии сражения неприятельского флоту только шесть линейных кораблей и пять или шесть небольших судов, прочие же все в большом беспорядке… при том немалую надежду подает то, что неприятельские корабли, будучи под ветром, все под полными парусами, а потому Кондогурий уповает на Бога, что они к побегу приуготавливаются.» Написал?
– Так точно!
– А теперь на коня и к светлейшему! Когда еще Ушаков свой рапорт на берег передаст, а время дорого! И чтобы пулей!
…Темная южная ночь, внезапно скрывшая все и вся, спасла бегущих от полного истребления. Боясь быть настигнутыми, турки с наступлением темноты огней на своих кораблях не зажигали. Животный страх гнал капитанов дальше и дальше, не разбирая дороги. Рассеявшись по морю, турецкий флот стремился уйти к румелийским берегам, чтобы там, под защитой береговых пушек, перевести дух, а затем бежать дальше к спасительному Босфору. Но дело было еще далеко не кончено!
Тем временем Ушаков, не без оснований опасаясь в ночной неразберихе растерять свои корабли и вразумить уже вошедших в азарт погони капитанов, велел остановиться всем на якоря.
На рассвете следующего дня оказалось, что турецкие корабли находятся в непосредственной близости от наших. Что касается фрегата «Амвросий Медиоланский», то он и вовсе оказался посреди турецкого флота. На наше счастье флаги еще не были подняты и в утренней мгле турки приняли «Амфросия» за своего. Не растерялся и командир «Амфросия Медиоланского» капитан-лейтенант Нелединский.
– Флаги пока не поднимать! – велел он вахтенному начальнику. – Громко не кричать, внимания к себе не привлекать, иначе нам из этой кучи-малы к своим не выбраться.
Понемногу отставая от турецкого флота, Нелединский дождался момента, когда опасность миновала, поднял Андреевский флаг и, поставив все паруса, отвернул в сторону. Что самое удивительное, турки так ничего и не поняли. Видя отстающий фрегат, с концевого судна, правда, что-то кричали и махали руками, но этим все и кончилось.
Тем временем, Ушаков отдал команду поднять якоря и вступить под паруса для преследования противника, который, имея наветренное положение, стал к этому времени, наоборот, разбредаться в разные стороны.
Преследование возобновилось с новой силой. Спустя некоторое время были обнаружены неприятельские корабли, которые в полнейшем беспорядке лавировали, пытаясь поймать ветер.
– Вот они, голуби сизокрылые! – радовались на наших кораблях. – Щас мы вам влепим, не нарадуетесь!
– Атаковать каждому по способности! – распорядился лаконично Ушаков. – С богом!
Вскоре российские линейные корабли уже нагоняли концевых турок, стремясь окружить наиболее отставших из них. Один из таких несчастливцев – 66-пушечный «Мелеки-Бахри», пытался было укрыться под берегом в наивной надежде, что русские капитаны пренебрегут им. Увы, в тот день Аллах отвернулся от правоверных. Судьба не улыбнулась капитану «Мелеки-Бахри».
От внимания Ушакова он не ускользнул. За беглецом немедленно устремилась «Мария Магдалина» под брейд-вымпелом бригадира Голенкина, да «Александр Невский» кавторанга Языкова. Погонные пушки посылали ядро за ядром в корму убегавшего. «Мелеки-Бахри» сопротивлялся всего какой-то час. Затем его капитан Кара-Али (Черный Али), прозванный так за свое эфиопское происхождение, велел спускать кормовой флаг.
– Совесть моя чиста перед Аллахом, но провидение сегодня сильнее меня! – философски заметил он, меланхолично перебирая четки. – На все воля неба!
Бригадир Голенкин взошел на палубу пленника, бодро стуча каблуками ботфортов о тиковые доски. Картина, представшая его взору, была жуткая. «Мелеки-Бахри» был буквально завален трупами: огромные лужи крови, в которых плавали ошметья разорванных тел, медленно стекались в единое багрово-красное озеро. У противоположного борта, не обращая никакого внимания на прибывший русский караул, телохранители Кара-Али деловито рубили головы нерадивым галионджи.
– Сколько побито? – спросил Голенкин через драгомана капитана корабля.
– А кто считал? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Пленных в трюм, часовых к крюйт-камере, на грот-мачте поднять флаг Андреевский! – велел бригадир, бывшему при нем лейтенанту. – Сей приз довести до Севастополя нам надлежит в целости!
А невдалеке по-прежнему еще грохотали орудия, и пороховой дым стелился над пологими волнами. В его разводьях было отчетливо видно, как 50-пушечный «Андрей Первозванный» сбил фор-марсель 74-пушечной «Капудании». Резко сбавив ход, линейный корабль беспомощно закачался. Дымя пожарами многочисленными, он все дальше и дальше отдалялся от уходящего турецкого флота. Вскоре на помощь «Андрею», все еще продолжавшему расстрел «Капудании», устремился «Победоносец» с «Преображением», а затем подвернул на проходившем мимо «Рождестве Христово» и сам Ушаков.
На «Капуданию» обрушился шквал огня. Турки, к своей чести, дрались храбро, и сдаваться не собирались. Пример презрения к смерти команде показывали сам трехбунчужный паша Саит-бей и капитан Мехмет-дерия, хладнокровно расхаживающие посреди пролетающих ядер.
– В райских кущах нас ждут вино и гурии! – кричали полубезумные дервиши. – Смерть неверным!
А «Рождество Христово» уже подвернул к «Капудании» на каких-то тридцать саженей, и в упор разрядил в нее весь свой борт. Взломав корабельный корпус, ядра буквально пронзили турецкий корабль насквозь, вылетев сквозь противоположную сторону. На внутренних палубах «Капудании» творилось что-то невообразимое! Одна за другой рухнули все три мачты. А «Рождество» уже заходил на новый галс, чтобы довершить свой погром. И тогда турки не выдержали. Не слушая своих начальников, они высыпали наверх и, размахивая руками, стали кричать пощаду.
– Дробь стрельбе! – распорядился Ушаков. – Кажется, этот уже наш! Из хроники сражения: «…От турецкого флота отстали два сильно поврежденных корабля, один из которых, 74-пушечный „Капудания“, был флагманским Саид-бея. Другой был 66-пушечный „Мелеки-Бахри“ (Царь морей). Потеряв своего командира Кара-Али, убитого ядром, он сдался без боя. А „Капудания“, пытаясь оторваться от преследования, направил свой курс к мелководью, отделявшему фарватер между Кинбурном и Гаджибеем. В погоню за ним был послан командир авангарда капитан бригадирского ранга Г К. Голенкин с двумя кораблями и двумя фрегатами. Корабль „Св. Андрей“ первым настиг „Капуданию“ и открыл по нему огонь. Вскоре подоспел „Св. Георгий“, а вслед за ним – „Преображение Господне“ и еще несколько судов. Подходя из-под ветра и произведя залп, они сменяли друг друга. В 12 часов при юго-западном ветре гребная и парусная флотилия по сигналу генерал-майора флота И. М. де Рибаса снялась с якоря и направилась в сторону, где была слышна пушечная канонада. Де Рибас намеревался присоединить к севастопольскому флоту четыре своих фрегата. К этому времени корабль Саит-бея был практически окружен, но, несмотря на свое незавидное положение, продолжал храбро защищаться. Ушаков, видя бесполезное упорство неприятеля, в 14 часов подошел к нему на расстояние 30 сажен, сбил с него все мачты и уступил место следовавшему за ним „Св. Георгию“. Вскоре „Рождество Христово“ снова встал бортом против носа турецкого флагмана, готовясь к очередному залпу. Но тут, видя свою безысходность, турецкий флагман спустил флаг.
„Люди неприятельского корабля, – доносил впоследствии Ушаков, – выбежав все наверх, на бак и на борта, поднимая руки кверху, кричали на мой корабль и просили пощады и своего спасения. Заметя оное, данным сигналом приказал я бой прекратить и послать вооруженные шлюпки для спасения командира и служителей, ибо во время бою храбрость и отчаянность турецкого адмирала трехбунчужного паши Саит-бея были столь беспредельны, что он не сдавал своего корабля до тех пор, пока не был весь разбит до крайности“.
Над кормой „Капудании“ поднимался зловеще черный столб дыма, то горели пороховые кокоры, подожженные удачно брошенным брандскугелем. Не теряя времени, к кораблю была выслана шлюпка. В нее погрузили Саит-бея с капитаном, да бывших на „Капудании“ наших пленных. Остальные шлюпки подойти к „Капудании“ уже не могли. Турецкий корабль пылал огромным факелом. Со шлюпок было слышно, как жутко кричали сгоравшие заживо люди. Тех, кто прыгал в воду, кое-как спасали, помочь же остальным было уже нельзя. Все в каком-то оцепенении ждали неминуемого взрыва, который поставит последнюю точку в разыгравшейся трагедии. И он раздался! Едва при шквальном ветре и густом дыме последняя шлюпка под началом аудитора балаклавского батальона Курика успела отойти от борта „Капудании“, сняв еще полтора десятка людей, как корабль взлетел на воздух вместе с оставшейся командой и казной турецкого флота… Как записал один из очевидцев происшедшего: „Капуданию“ взорвало на воздух».
Взрыв адмиральского корабля на глазах у всего флота произвел на турок сильное впечатление. О продолжении боя никто уже не думал, каждый спасался сам по себе. Невзирая на опасность, к месту гибели немедленно бросились наши шлюпки, но спасти удалось всего лишь несколько десятков обгоревших и полузахлебнувшихся турок.