Усиливавшийся ветер и повреждения в рангоуте и такелаже не позволили продолжить преследование. Махнув рукой, Ушаков повернулся к Данилову:
– Поднимай, Петруша сигнал о прекращении погоня, ибо оная при такой волне бесполезной становится! Мы следуем на соединение с де Рибасом!
После окончания боя старшие офицеры заносили данные в списки команд. Против погибших ставили литеру «м» – значит мертвый. Подле раненных – литеру «р», а к тяжелораненым, да к тем, у кого ноги-рукибыли оторваны, добавлял и буквицу «т», то есть «тяжелый». Все быстро и понятно.
Судовые констапели докладывали командирам:
– Расстрелян весь верхний штабель пороховых бочек и большая половина следующего. Использованы все заготовленные картузы и сейчас помощники набивают новые!
Доложились плотники, как латаются пробоины в кузове, боцмана, как чинится перебитый такелаж. Последним на шканцы поднялись судовые врачи. Вахтенные начальники уже командовали – надо было накормить живых и отдать долг погибшим.
В знак траура о погибших на российских судах ставили «козлом» реи: на одной мачте их отапливали правым ноком, на другой – левым.
Меж тем бегущий неприятельский флот вовсю преследовали легкие крейсерские суда. Их храбрые капитаны-корсары считали сражение не оконченным. У греков с турками счеты старые, кровные. Уж они-то своего не упустят. И не упустили. Одно за другим корсары пленили еще три неприятельских судна, а затем в лихом абордажном бою отбили и севшую на мель плавбатарею. Но и это еще не все! Как донесли вскоре Потемкину лазутчики, турки лишились еще одного своего линейного корабля. На входе в Босфор флота поднялась штормовая волна. Тогда-то и затонул на глазах пораженных стамбульцев вдребезги разбитый русскими ядрами корабль Арнаут-асана. В тот же шторм лишились турки и еще нескольких мелких судов.
31 августа Ушаков подошел к Гаджибею, где на следующий день на «Рождество Христово» шлюпкой с берега прибыл сам Потемкин. Светлейший был счастлив, а потому всех благодарил и целовал.
– Наши, благодаря Бога, такого перцу туркам задали что любо. Спасибо Федору Федоровичу. Коли бы трус Войнович был, то он бы сидел у Тарханова Кута, либо в гавани!
Затем Потемкин велел собрать офицеров и команду. Выйдя перед ними, сказал речь проникновенную:
– Ребята! нынешняя победа, одержанная вами под предводительством контр-адмирала Ушакова над флотом турецким, который ныне совершенно разбит, служит к особливой чести и славе флота Черноморского! Да впишется сие достопамятное происшествие в русскую историю ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов! Ура!
– Ура! – выдохнули разом тысячи офицеров и матросов.
Ушаков махнул рукой. Орудия верхних деков отбросило на отдаче победной салютации.
Потом подали шампанского. Бутылки открывали, что из пушек палили! Первый тост провозгласил сам светлейший:
– За матушку императрицу и славную победу! Виват! Держитесь мужественно и впредь, а лучше скажу по-черноморски! Виват!
– Виват! Виват! Виват! – дружно кричали капитаны, осушая пенные бокалы.
Затем поднимали тосты за самого князя и русский флот, за Ушакова и черноморцев. Оркестр на палубе флагманского «Рождества Христово» беспрестанно играл танцевальные штуки, снова гремели салютами пушки, матросы пили двойную праздничную чарку. Севастопольская эскадра праздновала свою очередную, но далеко не последнюю победу.
Потемкин говорил в восторге, пропахшим порохом и солью капитанам:
– Господа! Не могу надивиться вашей храбрости, как искусству и доброй воли Федора Федоровича! И господин контр-адмирал, и бригадир Голенкин и все вы заслуживают высочайшую милость государыни, о чем буде непременно ей докладывать!
Секретарь светлейшего Попов записал в тот день и историческую реплику Потемкина: «Бездельник их капитан-паша! Будучи разбит близ Тамана, бежал, как курва, а насказал, что у нас потопил судов. На что лгут и себя обманывают! За то нынче и в бега подался!» О наших потерях Ушаков в донесении в адмиралтейство писал: «Во время боя с нашей стороны на всем флоте убитых разных чинов 21, раненых 25 человек, повреждений в судах весьма мало».
Никогда еще в Херсоне не видывали такого количества пленных турок. Заполнившие берега Днепра обыватели с восторгом разглядывали понурые толпы воинов султана, бредущих длинной вереницей в отведенные им казармы. Ликованием был встречен и приведенный на буксире «Мелеки-Бахри», за восстановление которого тотчас принялись местные плотники. Одновременно началась починка и своих кораблей. К немалому удивлению адмиралтейских чиновников чинить пришлось весьма немного: на нескольких кораблях требовали замены, простреленные ядрами мачты, да кое-где требовал замены рангоут с парусами.
Вскоре полетела депеша и к императрице, в которой Потемкин с великой радостью сообщал: «Вот, матушка родная, Бог даровал победу и другую над флотом турецким, где он совершенно разбит… Едва исполнилось семь лет, как корабль „Слава Екатерины“ сошел по Днепру в Понт. Флот уже размноженный торжествует и беспрерывно имеет, по благости Божией, поверхность… Будьте милостивы к контр-адмиралу Ушакову. Где сыскать такого охотника до драки: в одно лето – третье сражение, из которых то, что было у пролива Еникальского, наиупорнейшее. Офицеры рвутся один пред другим. С каким бы я адмиралом мог ввести правило драться на ближней дистанции, а у него – линия начинает бой в 120 саженях, а сам особенно с кораблем был против „Капитании“ в двадцати саженях. Он достоин ордена 2-го класса Военного, но за ним тридцать душ, и то в Пошехонье. Пожалуйте душ 500, хорошенькую деревеньку в Белоруссии, и тогда будет кавалер с хлебом».
В Петербурге по случаю Тендровской победы был отпет благодарственный молебен при пушечной пальбе и дан праздничный обед, на котором, также при пушечной пальбе, пили за победоносный Черноморский флот.
Французский посол, присутствующий на торжествах, сообщал в Версаль: «Эта победа может быть оценена императрицей как средство, способное приблизить мир». Подобным образом выразился и министр иностранных дел Франции в беседе с российским послом Симолиным: «Эти события могли бы внушить Порте желание скорейшего заключения мира вне всякой зависимости от влияния и интриг иностранных дворов».
Русская же императрица, оценивая победу при Тендре, писала Потемкину: «Я всегда отменным оком взирала на все флотские вообще дела. Успехи же оного меня всегда более обрадовали, нежели самые сухопутные, понеже к сим исстари Россия привыкла, а о морских Ея подвигах лишь в мое царствование прямо слышно стало, и до дней оного морская часть почиталась слабейшую. Черноморский же флот есть наше заведение собственное, следовательно, сердцу близко. Контр-адмиралу Ушакову посылаю по твоей просьбе орден Св. Егория второй степени и даю ему 500 душ в Белоруссии за его храбрые и отличные дела».
В те дни императрица, под впечатлением одержанной победы, уже мечтала о будущей Византийской империи:
– Когда наши знамена взовьются над Константинополем, пусть турки пойдут, куда хотят. Греки же составят монархию для Константина Павловича. И чего Европе опасаться? Ибо лучше иметь в соседстве христианскую державу, нежели варваров! Откроется и большая коммерция при порте Византийском!
Секретарь Храповицкий тут же припомнил:
– Казанское царство составляет теперь спокойное наместничество! Екатерина улыбнулась:
– Греков мы оживим! Внук Константин – хороший мальчик и через 30 лет он из Севастополя торжественно проедет в Царьград. Это мы сейчас туркам рога ломаем, а тогда уж будут сломлены, и для него получится куда легче!
Награды за разбитие турок были на редкость щедрыми. Друг и правая рука командующего Гавриил Голенкин получил генерал-майорский чин и Георгий третьего класса. Стали Георгиевскими кавалерами и почти все капитаны кораблей, получили они и следующие чины «за отличие». Матросам выдали по целковому, да позволили от души погулять на берегу.
Впрочем, скромный Ушаков считал, истинным творцом победы силу Небесную, а потому, по приходе 8 сентября в Севастополь, контр-адмирал сразу же отдал приказ по эскадре: «Рекомендую завтрашний день для принесения Всевышнему за толь счастливо дарованную победу моления всем, кому возможно, с судов быть в церковь Николая Чудотворца; священникам со всего флота быть же во оную церковь в 10 часов пополуночи, и по отшествии благодарственного молебна выпалить с корабля Рождества Христова из 51 пушки».
Отлично показали себя в сражении и пленные шведы, которых несколько сотен еще к началу кампании переправили в Севастополь из Кронштадта. Моряками шведы были опытными и воинами храбрыми. По-русски понимали они еще не слишком, зато матерились, будь здоров! Ушаков был шведами доволен, а потому, когда эскадра вернулась домой, собрал их на Графской пристани.
– За службу спасибо! – сказал проникновенно. – Ребята вы храбрые и дело моряцкое знаете. Пока мы штормовали да воевали, державы наши заключили между собой мир и потому отныне вы не пленники, а вольные люди. Посему будете снабжены погонными деньгами, заслуженным жалованием, провиантом и отправлены к себе на родину!
Шведы кричали «Виват Ушаков!», «Виват Екатерина»!
Но возвратиться на родину пожелали далеко не все. Несколько десятков уже успели обзавестись в Севастополе дамами сердца и предпочли стать черноморскими моряками. Препятствия им в том не чинили.
Что касается захваченного «Мелеки-Бахри», то он был отведен в Херсон на ремонт, где «Царь морей» превратился в «Иоанна Предтечу». Уже в октябре отремонтированный «Предтеча» прибыл в Севастополь и пополнил нашу эскадру. В октябре же в Севастополь пришла еще одна эскадра новостроенных судов во главе с 46-пушечным «Царем Константином». Привел ее из Таганрога бригадир Павел Пустошкин. А тут и новый ордер Ушакову от светлейшего поспел: идти в море и прикрыть дунайские гирла от возможного нападения турецкого флота. 16 октября корабельная эскадра снова покинула Севастопольскую бухту. Сила ее была теперь весьма внушительна: четырнадцать линейных кораблей и четыре фрегата. Но турецкий флот так и не появился. Тендеровский удар оказался столь сильным, что придти в себя турки еще не могли.