– И вы бунтовать! – в истерике взвизгнул Бибиков. – Да я вас в кандалы!
– Это как получится! – уже с угрозой произнес Веревкин. – А пока делайте, что вам говорят!
Плюнул, развернулся и ушел.
– Верните майору шпагу и шарф! – зло буркнул генерал-поручик. – Вернемся, я со всех вас семь шкур спущу!
Колонна двинулась дальше, но уже по старому известному всем маршруту.
Кое-как добрались до Кубани, а увидев ее, ужаснулись. Река превратилась в огромный неистовый поток, который снес все ранее наведенные мосты. А сзади уже наваливались новые орды черкесов. Остатки корпуса, прижатые к берегу, отбивались огнем, а когда кончился порох и штыками в течении нескольких дней. За это время кое-как соорудили камышевые плоты, на которых и начали переправляться. Сделанные наскоро плоты распадались на стремнине и тогда люди гибли, иных просто уносило на плотах в Черное море и судьба их была тоже печальна.
Когда войска, наконец, собрались на правой стороне Кубани, в их составе насчитывалось менее половины выступивших в поход.
– Ой, я бедный, бедный! Что теперь будет, что теперь будет! – рыдал, со всхлипами Бибиков, не вызывая ни у кого от штабных офицеров до последнего солдата ничего кроме презрения.
Узнав о страшном итоге анапского похода, Екатерина в сердцах написала Потёмкину: «Экспедиция Бибикова для меня весьма странна и ни на что не похожа; я думаю, что он с ума сошел, держа людей сорок дней на воде, почти без хлеба». Назначено было следствие, которое полностью доказало вину Бибикова. Поначалу генерал-поручика хотели судить и разжаловать, но потом плюнули и просто выгнали со службы. Участники же этого беспримерного по драматизму похода получили в воздаяние перенесенных лишений серебряные медали «За верность».
Служивший на Кавказе под началом Бибикова полковник Пищевич в своих воспоминаниях приоткрыл правду о главной причине неудачи анапской экспедиции: «Начальство войск Кавказских перешло отбытием графа Салтыкова в руки генерал-поручика Юрия Богдановича Бибикова, человека падкого на деньги, и потому он положил сколь можно скорее обогатить себя выведением в расход суммы, на чрезвычайные издержки определённой; и так затеял зимой 1790 года поход за Кубань, а потом и к городу Анапе». Увы, но во все времена на Руси водились казнокрады, которым собственная мошна была дороже солдатской крови…
Отметим, что умение и мужество майора Афросимова не осталось незамеченными, и грудь героя украсил заслуженный Владимирский крест.
…После изгнания Бибикова на Кубани, по-прежнему, шла чехарда командующих. Вначале во главе корпуса был поставлен генерал де Бальмен. Но едва он добрался до вверенных ему войск, как тяжело заболел чахоткой и умер. И тогда на Кубань был, наконец, назначен генерал-поручик Иван Герман. В малых чинах Герман дрался при Ларге и Кагуле, потом гонял по степям самозванца Пугачева, строил крепости на кавказской линии, и успешно воевал с черкесами. Лучшего командующего для кубанских войск пожелать было трудно. Прибытие Германа офицеры и солдаты встретили с радостью, все горели желанием отомстить за анапскую неудачу.
А ситуация складывалась непростой. Весной 1790 года у Анапы стала собираться большое войско трехбунчужного Батал-паши. Ему было велено напасть на русских и навсегда прогнать их с Кубани. Уверенность в победе придавал прошлогодний успех под Анапой. Батал-паша был полон решимости:
– Я подниму против московитов весь Кавказ и все татарские царства! Я разожгу мятежи по Волге и Яику до самой Сибири и сам стану там полновластным падишахом!
Когда агенты султана, донесли Селиму о честолюбивых помыслах анапского сераскира, тот только посмеялся:
– Пусть вначале все это завоюет, а потом уж мы посмотрим, насколько крепко сидит голова на плечах у новоявленного падишаха!
К весне к Анапе было подтянуто до 50 тысяч турок и горцев. За собой турки приволокли и три десятка орудий.
Лагерь Германа находился на берегу реки Кумы, близ укрепления Песчаный Брод.
В один из дней к генералу привезли лазутчика. То был дружественный абазин, родственник подполковника Мансурова. Лазутчик был смертельно уставший, и едва держался на ногах.
– Батал-паша с многотысячным войском уже стоит на реке Уруп, к нему отовсюду стекаются горцы, чтобы участвовать в походе на урусов! – сказал он.
Стоявшие поодаль от генерала майор князь Орбелиани и казачий полковник Луковкин переглянулись – Уруп совсем близко, всего несколько переходов!
– Ждать нам уже нечего! – заявил Герман, выслушав лазутчика. – Выступаем немедленно!
В два дневных перехода он передвинул свой корпус к Кубани, выслав вперед усиленные казачьи разъезды. Новости казаки принесли неутешительные.
– Ни турок, ни черкесов не нашли, но окрестные аулы пусты. Все жители попрятали, а сие значит, что ждут скорой войны!
Только 5 октября у Кубанского редута были услышаны далекие выстрелы неприятельских пушек. Батал-паша был где-то совсем близко. Герман немедленно отправил новые разъезды за Кубань, но далеко они проникнуть не смогли, натыкаясь на большие партии горцев. Однако по густым облакам пыли в долине между реками Большой и Малый Зеленчук, по дымам сигнальных костров на вершинах гор выяснили, что Батал-паша вот-вот объявится.
Было очевидно, что противник на подходе. Ночью Герман послал в неприятельский стан трех опытных казаков-пластунов. На рассвете те вернулись и сообщили, что турецкая армия огромна и подсчету не поддается, стоит же она в двадцати пяти верстах за Малым Зеленчуком, а авангард уже занял ущелья, обеспечивая путь к Кубани.
Вскоре у нашего лагеря замаячили чужие всадники.
– То мы к ним лазутчиков посылали, теперь они к нам! – усмехнулся, закуривая трубку, герой прошлого анапского похода майор Амфросимов. – Чую, дело будет жарким!
Против тридцати турецких пушек у майора было всего шесть, но настроения это ему не портило.
Чтобы не быть отрезанным от Георгиевска (центра Кавказского наместничества) Герман отошел к реке Подбаклее, где к нему присоединился отряд бригадира Беервица. Теперь у нас было 9 батальонов пехоты, несколько эскадронов и 3 казачьих полков, всего 3600 штыков и сабель. Ожидалось еще прибытие отряда генерала Булгакова, который находился в 80 верстах у крепости Прочный Окоп, но тот все не появлялся.
Утром 9 октября наши разъезды донесли, что турки и черкесы двинулись к Кубани и в полдень переправились на правый берег, но при этом не заняли Тахтамышских гор.
– Странно, странно! – качал головой Герман, выслушивая донесения. – Такому поведению Батал-паши я вижу только одно объяснение – он почитает наш отряд для себя слишком малой угрозой.
На рассвете 11 октября генерал собрал к себе офицеров. Впоследствии он вспоминал: «Я собрал своих сотоварищей и, объяснив им наше критическое положение, сказал, что я не могу ожидать прибытия Булгакова, а должен атаковать неприятеля немедленно и что если я дам свободу Батал-паше еще на один только день, то потеряю… может быть, всю кавказскую границу». Офицеры были единодушны – атаковать!
В 6 часов утра из русского лагеря выступил авангард под началом майора Орбелиани. Герман наставлял молодого князя:
– Ты, Дмитрий Захарович, в драку то не лезь сломя голову. Займешь высоты, что над правым берегом ручья Абазинка и удерживай их до последнего солдата! В том твой подвиг сегодня и будет!
Такическую выгоду абазинских высот понял и Батал-паша, но Орбелиани его опередил. Когда турецкая конница на рысях подошла к высотам, наши были уже там.
– Попытка не пытка, а спрос не беда! Иди сюды, Махмуд, мы тебе счас орехов-то насыпем! – кричали вниз гренадеры и егеря.
Турки в ответ что-то тоже кричали и, по своему обыкновению, руками пилили себе шею, но атаковать не решались.
А вскоре на холмы поднялась и вся маленькая армия генерала Германа. Напротив них, в низинах выстроились турецкие войска.
– Против каждого, поди, до двух десятков будет! – прикидывали офицеры. – Славная будет драка!
Ударили все тридцать турецких пушек. Ядра с посвистом ударились в землю впереди стоящих в ружье батальонов.
В ответ незамедлительно открыли огонь орудия майора Афросимова – Давай, Петр Афанасьевич! Дай туркам перцу! – кричал ему, размахивая треуголкой Герман.
И Петр Афанасьевич давал, да так, что от турок только руки-ноги летели в разные стороны. Вот навсегда замолчала одна турецкая пушка…вот вторая…вот третья…
Тем временем, черкесско-турецкая конница обрушилась на наш левый фланг, а потом и вовсе вышла нам в тыл. Но ничего из этого у турок не вышло. Все было предусмотрено, и резерв полковника Буткевича штыками отбросил конницу назад.
– Ваше превосходительство! – подошел к Герману черный от пороховой копоти Афросимов. – Турецкая артиллерия подавлена! Герман прислушался и вправду турецкие пушки молчали.
– Ай, да молодца, Петр Афанасьевич! – заулыбался генерал и обернулся к барабанщику и трубачу. – Бить общую атаку!
Сам вытащил из ножен шпагу и, шпоря коня, поскакал в передовые ряды.
Первыми в атаку на турок кинулись, стоявшие на правом фланге драгуны полковника Муханова и с хода врубились в ряды стоявших турок. За драгунами бегом дорвались до штыковой работы егеря бригадира Беервица. Левое крыло неприятеля было ими быстро опрокинуто. Захватили наши и брошенные турками пушки. Вместе с тем, правый фланг турок тоже начал быстро откатываться под натиском солдат и казаков полковника Чемоданова. Когда же в центр турецкого войска ворвались, круша все на своем пути, батальоны бригадира Матцена, турки бросились наутек. Финалом сражения стало преследование и массовое истребление убегающих.
В числе немногих, кого пощадили, был и сам Батал-паша. Захватил его восемнадцатилетний войсковой старшина Гаврила Луковкин (будущий генерал и Георгиевский кавалер) со своими донцами.
Из воспоминаний генерала Ивана Германа: «В 4-м часу пополудни спустился я со всеми войсками с высоты Кубанского берега, собрал и устроил корпус, велел взять из ящиков патроны, определил прикрытие к неприятельской артиллерии и к пленным и остановился в виду турецкого лагеря, который был от нас версты 2 с небольшим. В помянутом лагере видно было еще много людей, которые приготовлялись к защищению оного, притом так же приметить можно было в нем великое беганье, о котором я судил, что турки расстроены и не знали, что делать. Я решился атаковать их лагерь, не теряя времени, и воспользоваться своим счастьем, хотя большая часть моих сотоварищей были противного мнения, представляли мне, что люди устали, что у них мало осталось патронов, что довольно уже сделано в этот день и что и ночь уже недалека. Я тронулся с корпусом; но, как турки ожидали нас прямо на лагерь и к тому приготовились, то я пошел несколько верст по дороге в горы и совсем не на лагерь, но вдруг повернулся против правого фланга, который укреплен был слабее других сторон. Увидев сей поворот, турки вышли из лагеря не далее версты от оного, конницею, которая вступила с нашими в сражение, но сие был лишь один вид, чтобы дать пехоте несколько времени убраться за Кубань. Мы опрокинули ее, шли стремительно и овладели турецким лагерем почти без малейшего сопротивления. При оном взят был Батал-бей с его чиновниками и многими другими турками в плен; едва могли спасти жизнь реченного сераскира, и он, сколько ни кричал и просил помилования, объявляя свой чин, из окружающих его иные были уже изрублены, а другие ранены, но егери-карабинеры подоспели к нему и спасли его. В турецком лагере взяты были еще 19 медных пушек и походная мортира, много ящиков пороху, свинцу, инструментов и разных припасов, и, хотя черкесы успели уже ограбить турецкий лагерь, но все еще нашлось много добычи разного рода, которая досталась победителям. Так кончился день, который останется навсегда памятен для жителей Кавказа, с коим исчезли навсегда дальновидные неприятельские планы, так что и следов не осталось после оных. Войска ее Величества одержали совершенную победу, с весьма малым уроном, многие имели случай о