4 ноября контр-адмирал Ушаков отдал приказ по флоту об окончании кампании и разоружении судов. «Сим же ордером предписано: поздность времени воспрещает уже о выходе в море нынешний год, и для того флот ввесть в гавань, поставить на место и разоружить по надлежащему; по сходству сего повеления, рекомендую гг. командующим со всех кораблей и прочих судов (кроме брантвахтенного фрегата) порох и огнестрельные снаряды в самой скорости свезть на берег и положить, где следует, в магазины, и по исполнении ко мне рапортовать; тогда и прикажу я все суда ввесть в гавань и поставить на места».
Все, война закончена, можно и немного отдохнуть!
В день сражения при Калиакрии в Константинополе праздновали Курбан-Байрам и радовались известию о подписании предварительных условий мирного договора.
Увы, уже спустя несколько дней «сверх чаяния сия радость обратилась в печаль и страх». У входа в Босфор стоял разбитый флот. С судов кричали о помощи умирающие.
Из записок современника тех событий: «Комендант крепости немедленно отправил уведомить о сем (о прибытии флота – В.Ш.) Порту, а каймакан представил потом о сем султану, который, услыша сказанное, немедленно сам сел в шлюпку скрыто и отправился к крепости, расстоянием на 18 миль от столицы, желая сам о сем происшествии изведать. Он был сопровождаем многими знатными особами, любопытствовавшими смотреть на сие зрелище. Султан, расспрося обо всем от самого коменданта и алжирца своего любимца, приказал тотчас, чтобы из арсенала присланы были мастера для починки оных кораблей. Потом султан дал строгие повеления, дабы, не мешкая набрать насильно янычар и отправить их денно и нощно на лодках к крепостям Черного моря для вящего укрепления оных. Народ, о сем услыша и видя толикия приуготовления, пришел в великий страх и думал, что уже весь флот турецкий или разбит, или сожжен, опасаясь при том, дабы нечаянно и в устье канала российский флот не появился».
Чтобы ободрить народ и не допустить паники или бунта было объявлено, что капудан-паша, атаковав российский флот на Черном море, одержал над ним знаменитую победу. Но пришедшие на Константинопольский рейд суда «подали ему великое сомнение в реченном выигрыше»…
В довершение всего, уже войдя в пролив, внезапно начал тонуть флагман Саит-Али «Патрона». Команда едва успела попрыгать за борт, когда 80-пушечный линейный корабль лег на бор, а потом затонул. Все это произошло на виду всего Константинополя, после чего о якобы одержанной победе уже никто больше не заикался. Российский посланник в Венеции Александр Мордвинов, брат адмирала, первым узнал о великом плаче в Константинополе и сразу же отписал об этом в Петербург, добавив от себя: «Великое удовольствие чувствую в себе, что мое желание исполнилось в рассуждении последовавшего с Саит-Алием, ибо он за свое хвастовство того заслуживает».
Куда девался остальной флот, долго никто не мог сказать. После сражения корабли удирали поодиночке, и где сейчас пребывало большинство судов и сам Хуссейн-паша, было неизвестно. Безутешная сестра султана Эссмэ все дни и ночи рыдала о горькой участи своего мужа. Лишь к сентябрю остатки флота собрались в Константинополе. Из 90 судов, вышедших в Черное море в мае, не вернулось более тридцати, из них один линейный корабль и четыре фрегата.
При столь явных потерях султану так и не сказали всей правды о происшедшем сражении. Ему сообщили лишь, «что неприятели со всем флотом, состоявшим в 44 судах, атаковали прежде эскадру Сеит-Али, коя стояла на якоре расстоянием на пять миль от флота капитан-паши, которой по причине противного ветра не мог ей с своим флотом подать ни малейшей помощи. Также неприятель был много поврежден и потерял один корабль, который на другой день, имея южный ветер, отправился к Крыму. Капитан же паша с остатком своего флота преследовал оной».
Что касается Ламбро Качиони, то в наступившую кампанию он снова напомнил туркам о себе. Своим капитанам старый корсар объявил:
– Османы радуются, что нас похоронили! Рано радуются! Мы снова выйдем в море и снова покажем, что эллина можно убить, но не победить!
Впору было восстановить флотилию после устроенного Саит-Али погрома. Всю зиму Ламбро чинил свои оставшиеся суда на Ионических островах (подальше от турок). Но уже ранней весной первые пять отремонтированных шебек под началом Николая Касимы были посланы в Архипелаг.
– Наделайте такого шума, чтобы султана хватил удар! – наставлял он отплывающих. – Плывите к южным македонским берегам и жгите суда с хлебом!
– Не сомневайся, Ламбро! – отвечал Касимы. – Мы так напомним о себе, что более нас, что все вздрогнут!
Плавание было на редкость удачным. Потеряв бдительность после победы Саит-Али, турки были жестоко за это наказаны.
Согласно донесению Касими, его отряд сжег «в заливе Воло, ниже Салоники, множество турецких судов с пшеницею, для Константинополя нагруженных, и три сантины взял в плен».
В начале 1791 года в Вену, где сидел в ожидании приезда Потемкина Качиони, прибыл его старый соратник генерал-майор Томара. Когда друзья обнялись, Томара спросил:
– Ну что я могу для тебя сделать?
– Для начала накорми! – мрачно ответил Качиони.
Сидя в Вене, он уже прожил все свои небольшие деньги, перейдя на хлеб и воду, но присутствия духа не терял.
Обедали в старом трактире «Грейхенбейсл». За все платил Томара. Свиную рульку заели запеканкой, свиные шкварки творожным паштетом, а копченую грудинку пахучими кнегликами. Все это сдобрили хорошей порцией вина.
– Ну, кажется, я сыт! – наконец, откинулся от стола Качиони. – Теперь говори, какие новости ты мне привез, хорошие и плохие?
– Только хорошие! – поднял бокал Томара. – Пью здоровье господина российского полковника и Георгиевского кавалера! Чокнулись и осушили.
Перед Качиони генерал-майор выложил указы о производстве того в полковники и награждении Георгиевским крестом. Одел на грудь и сам крест. Затем передал наставления от светлейшего и оплатил все венские долги старого корсара и бывших с ним капитанов.
В начале апреля Качиони и его спутники возвратились в Триест. Там Ламброс энергично приступил к формированию новой флотилии. В мае Качиони купил у купца Куртовича за 24 тысячи флоринов два судна – «Святой Спиридон» и «Святой Стефан», которые вооружил до зубов.
– Ставьте пушки, где только возможно! – говорил он – Лишнего оружия не бывает!
У австрийцев Ламбро выгодно купил две канонерские лодки «Силу» и «Святую Варвару».
Новым флагманом возрожденной флотилии стал фрегат «Святой Георгий».
Между тем, в Триесте у Качиони начались проблемы. Австрия вышла из войны и из Константинополя требовали немедленно выдворить корсаров из Триеста. Австрийцы, которые неплохо поживились за счет трофеев Качиони, вздыхали, но все прозрачнее намекали, что скоро им предстоит распрощаться.
– Дураки не понимают своей выгоды! – пожимал плечами Качиони. – Не хотят жиреть за нас счет и не надо. Я обоснуюсь в Морее, и пусть богатеют тамошние перекупщики!
Сказано, сделано. Вскоре Томара обратился к вождям южных областей Мореи с предложением устроить базу корсаров в Мани. Вести переговоры поехал хитрый капитан Дмитрий Григораки, который без особого труда убедил местных вождей в выгодах предприятия.
В августе «поверенный от всех греко-россиян в Майне» капитан Григораки прибыл на остров Каламо к Томара и вручил ему «Прошение жителей Порты Гайя и Поганя в Майне»: «Во удовлетворение желаний Вашего Превосходительства уступаем мы наши места для плацарме и наш порт для флотилии. Для Вашего защищения будем иметь около 3000 человек сухопутных, и сколько можно будет постараемся сыскать других для смотрения ваших судов. Сверх того, обязываемся помогать Вашему превосходительству и на море, ежели захотят наши служить на судах. Все мы офицеры обязываемся служить Вашему Превосходительству на сухом только пути, а не на судах…»
Все те, которые вступят из нас в службу, будут состоять под командою Антона Григораки (капитана, родного дяди Дмитрия Григораки), а он должен только давать свои рапорты.
К началу августа 1791 года во флотилии Ламброса был уже более двух десятков вымпелов.
– Мы готовы снова идти к Константинополю! – говорил он. – Если, о чем я мечтаю, так это снова сойтись с проклятым Саит-Али и посчитаться за прошлое. Увы, с Саит-Али к этому времени уже посчитался Ушаков, а 11 августа Россия подписала перемирие с Турцией. Корсарам было велено возвращаться в свои порты.
По приказу Томара суда «казенной» флотилии и часть судов флотилии Качиони под командованием Николая Касими ушли в Сицилию, а в Архипелаге остались лишь несколько судов под началом самого Качиони, который все еще жил надеждой на возобновлении боевых действий. Там старого корсара и застало известие о подписании мира.
Переговоры о мире начались в местечке Чистово. За отсутствием Потемкина их вел Репнин. Князь торопился, чтобы войти в историю и, торопясь, шел на уступки туркам. Примчавшийся в Яссы Потемкин устроил Репнину хорошую выволочку и отстранил от переговоров. Турки приуныли, все пошло не так, как им мечталось. А тут еще Ушаков с его Калиакрией! Императрица Екатерина не без злорадства писала про Юсуфа-пашу: «…И его высочество, заносившийся двадцать четыре часа тому назад, стал мягок и сговорчив, как теленок».
Именно Калиакрия лишила султана и его визиря последних иллюзий. В стане османских переговорщиков поселилась печаль.
– Всеми переговорами я буду заниматься сам! – заявил светлейший, и это значило, что турок он уж точно дожмет.
Но, увы, Потемкину так и не удалось подписать победного мира, к которому он приложил столько сил.
Протеже Потемкина в Вене граф Андрей Разумовский пытался в те дни уговорить Моцарта поехать послужить Потемкину. Но тот уже чувствуя приближение смерти, торопился окончить свою таинственную «Волшебную флейту».
В это время в Яссах светлейший начал сочинять «Канон Спасителю». Все недоумевали, зачем это князю. Но светлейший уже знал, зачем.