На время купейный разговор заглохнет. Но когда пойдет разгон, обязательно включится трансляция и бодрый голос скажет с потолка: «Дамы и господа! Наш беспилотный гиперлуп начал движение по маршруту Лондон-Сидней. Туалетные комнаты, краны питьевой воды и селектор связи с удаленным проводником оборудованы между блоками. Убедительная просьба соблюдать тишину и порядок в пути следования!» В пути следования. Ишь, фразу себе изобрели специальную.
Ну, и тут сразу разговор с попутчиком продолжится. Да, жарко было сегодня в городе, двадцать шесть. Да, в Сиднее, говорят, плюс восемь, холодно. Да, я в Сидней, куда же еще, в билет свой посмотрите. Да, в сам Сидней. Да, из Лондона, мы же вместе досмотры проходили. Ах, вы не из Лондона, из Дублина? Спасибо, буду знать. А потом вы из Сиднея на обычном самолете в Брисбен? Ах, это очень важная подробность. Ах, у вас там сестра живет… Боже, как интересно, мы обязательно должны это обсудить позже, а сейчас давайте уже наконец поспим? Вы еще не хотите спать? Точно не хотите? А вот я хочу. И через минуту он начинает храпеть…
Сидячий блок – безобразие. Мне однажды пришлось ехать десять часов. Ни повернуться, ни уснуть толком, и два дня потом спина и задница болели. Не представляю, кто по своей воле едет в сидячем, бомжи, наверное.
А вот плацкартный блок – совсем другое дело! В каждом блоке восемь коек, и разговаривать не принято. Поздоровались, расползлись по полкам, свет выключился – тишина до утра. Если кто-то храпит или ребенок орет – не надо волноваться! Другие проснутся и замечание сделают. В моей ситуации любые конфликты опасны, мне только доехать до места назначения, встретиться, с кем надо, а потом обратно – без усов. Главное, полку надо брать верхнюю боковую. Их не любят, а они самые удобные. Длиннее на целую ладонь, и на расстоянии вытянутой руки нет полки с соседом. Ну и последний момент: я всегда беру билет в первый блок. На посадке грузишься последним в очереди, зато по прибытии – вылезаешь первым.
Лежу, значит, в наладонник уткнулся, сам рассматриваю попутчиков. Паранойя у меня, извините – все время кажется, вдруг слежка.
На противоположной стороне свернулся на полке парень с черной кожей. С ног до головы покрыт пирсингом и татуировками. Мистер Пирсинг – так я его про себя назвал. Распластался на полке, руку свесил, разноцветные татуировки в полумраке ярко светятся. Подарила технология и темнокожим парням цветные татуировки. Такие в органах не работают, на госслужбе не принято себе люминофор под кожу забивать.
Под ним на полке расположился самый натуральный святой отец в черном церковном одеянии. Полный, немолодой, поза смиренная, лицо сердитое. Сидит, не спит – в руках толстая электронная Библия в кожаном переплете с золотом. Читает. А может, пасьянс раскладывает. Я слышал, у них там бывают всякие приложения, не только словари да чудотворная техника. Но наружная слежка никогда святым отцом не переоденется – это ж скандал же будет до небес.
Справа наверху тощенький паренек с ретро-планшетом, по виду студент, а по лицу – Восточная Европа. То ли чех, то ли болгарин, а может, поляк. Уткнулся в планшет, не оторвать. Планшетик у него, я вижу, мощный, а оформлен винтажно. Но он тоже не по мою душу здесь едет – ни разу на меня не покосился. Кроме того, на втором, информационном досмотре он стоял передо мной, и я видел, как он сжался, когда его планшет подключали к сканеру безопасности. Стоял, не шевелясь, долгие минуты, пока нейросеть сканировала его файлы. А как зажглась зеленая лампа – аж прямо выдохнул. Хотя лицом не дрогнул, видимо, не в первый раз. Уж не знаю, что у него в планшете – пиратские сериалы, или нелицензионная музыка, или чего похуже, но он боится органов не меньше меня.
На полке под ним неприятное существо – большой рыхлый детина с мутноватым взглядом и синяками под глазами, на бомжа похож. Я так и назвал его мысленно – Бомж. Помню его на третьем, последнем досмотре – на рентгене разглядели в его кармане молекулярный принтер. Принтер вынули – а он медицинский, совсем крошечный, камера – с рюмку размером. Как он кинется объяснять, что диабетик! Показывал мятую справку на старомодной бумаге, клялся, что файл инсулина у него лицензионный, предлагал показать ежемесячные платежки за синтез… А его и не спрашивал никто – медицинский же принтер. Есть у меня подозрение – не инсулин он печатает. Дело не мое, конечно.
Самые подозрительные типы слева. На нижней полке смуглый малый восточного типа, но не из наших, не из лондонских. Он прямо передо мной стоял в очереди на первый сканер, я видел его паспорт – зеленый. Что за страна? И багаж у него странный оказался на просвет – небольшая ручная кладь, в ней здоровенный рулон полиэтилена, старомодная беспроводная зарядка и банка с крупной солью. Я рентгенолог уже почти профессиональный, сразу понял, что это соль. А секьюрити указал в дисплей и спросил, что это. Парень словно ждал, сразу выпалил: «Holy salt, souvenir!» Его сумку, разумеется, никто потрошить не стал. Святая соль же. Черт знает, можно ли ее потрогать неверующей рукой. А вдруг религиозное оскорбление случится, по судам затаскает?
А полка над ним – уже совсем странный тип. Бритый наголо, а бородка клинышком, и в нее ленточки вплетены. Глазки пронзительные, небольшого роста, но весь напружиненный, улыбчивый, складный, и двигается молниеносно. Одет богато. Я бы точно решил, что это по мою душу, но слишком уж он заметный какой-то. На актера похож, самовлюбленный. Как вошел – громко со всеми поздоровался, пошутил что-то. Нет, слежка так себя не ведет.
Но я понимаю, что всех их рассматриваю, чтобы перестать думать о даме, которая на полке подо мной. Мне кажется, я прямо чувствую тепло ее тела и тонкий запах духов. Невероятная дама! Вроде с виду ничего в ней особенного – грубоватое лицо с претензией к миру и неровной кожей, широкие костлявые ноги, но при этом вульгарно-короткая юбка, безбожное декольте, густой макияж, красные каблуки. Постоишь за ней в тамбуре на посадку – и не можешь уснуть второй час! Чертовщина какая-то, просто удивительная энергетика… Интересно, откуда она в мужской плацкарте?
Я повернулся на другой бок и мысленно стал считать усы. Я всегда считаю усы, чтобы заснуть, успокаивает. Раз ус – и мне пятьдесят фунтов. Два ус – сто фунтов. Три ус – сто пятьдесят… Сегодня у меня на лице шестьсот тринадцать усов, уснул я где-то на третьем десятке.
Проснулся среди ночи – как подбросило что-то. Лежу и делаю вид, что сплю. В блоке тишина, все спят. Гиперлуп мягко покачивается на ходу. Святой отец спит сидя, свесив благородную голову на грудь, а электронная Библия подсвечивает ее зеленоватым. Спит Студент, убрав свой винтажный планшет – под матрас, наверное, чтоб не украли. Рыхлый Бомж чуть похрапывает – не сильно, терпимо. Дама снизу делает медленные и глубокие вздохи, и мне сразу представилось…
Но тут я заметил, что не спит один человек – тот восточный парень. Лежал лицом к стенке, словно окаменев, смотрел на свои часы, словно ждал. И дождался – тихо-тихо сел, беззвучно расстегнул свою сумку, вынул сверток. То, что казалось на рентгене рулоном пластика, было тренировочным комбинезоном с большим капюшоном. Я думал, он хочет переодеться на ночь, но парень натянул полиэтиленовый костюм поверх одежды, стараясь не шуметь. А потом сделал глубокий вдох, взял сумку и неслышно вышел из блока в коридор, мягко защелкнув дверь. Тут бы мне, конечно, сообразить, что в туалет так не ходят, да и туалет – другая дверь, задняя. Окликнуть его хотя бы… Но это же все задним числом понимаешь. Смотрю я – и святой отец тоже не спит, с недоумением смотрит вслед ушедшему.
Вскоре послышался тихий глухой удар. И сразу после этого гиперлуп стал замедляться. Тут я уже окончательно понял, что влип: гиперлуп не может остановиться! Ему негде и незачем останавливаться в вакуумной трубе, пробитой под землей и водой от Европы до Австралии! Но он остановился. Потом снова дернулся, немного проехал вперед. Потом чуть-чуть сдал назад, совсем немного, словно выбирал место. И остановился окончательно.
А потом над головой заорал селектор. Голос орал гортанно на арабском, и я сразу понял, что до селектора дорвался наш попутчик. Он орал так истошно, словно в последний раз пытался докричаться до небес. А последнюю фразу «Идаль адхья мубарак!» выкрикнул, словно его душили. Следом в селекторе раздался звон, послышался хлопок и наступила тишина. А потом в дверях зажужжали замки шлюзов, на миг включилась сирена и зажглось табло «разгерметизация»… Вот тебе и святая соль.
– Похоже, у нас теракт, – констатировал я вслух.
Все проснулись и зашумели, закричали одновременно.
– Этого не может быть! – вопил Бомж, бегая по блоку. – Это не теракт! Это не теракт!
– Суки проклятые, фанатики гребаные, обезьяны! – орал Студент, размахивая винтажным ноутбуком. – Всех надо из Британии вышвырнуть на Чертовы острова, пусть своих овец дерут!
– Давайте попробуем с ними поговорить! – истерично кричала девушка. – С ними же можно договориться!
– Это финиш… – бубнил, обхватив голову, Мистер Пирсинг. – Это финиш, конец. Это все…
– Дети мои, Господь с нами! – увещевал святой отец. – Господь нас не бросит, он примет нас такими, как есть!
Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие…
Мистер Пирсинг бросился к задней двери, и все как по команде ринулись за ним. А он все тряс ручку так, что со стороны казалось, будто она бьет его током, и от того руки светятся разноцветными узорами. Чего они узоры всегда такие одинаковые себе рисуют, любители татуировок…
– Заперто! – наконец воскликнул он.
Лысый малый опасливо подергал ручку передней двери – она тоже оказалась заперта.
– Даже в туалет не выйти! – горестно всхлипнула дама и зачем-то сделала селфи. Это ее немного успокоило. Но в следующий миг она снова всхлипнула: – Сети нет! Отключили сеть!
Я поймал себя на том, что машинально оглаживаю усы. Совсем дело плохо.
– Минуточку внимания! – сказал я. – Давайте успокоимся и поймем, что произошло. С нами ехал преступник, который всю дорогу смотрел на часы. В нужный момент нацепил полиэтиленовый костюм, заранее подготовленный. Взял свою сумку, где лежала банка соли и беспроводная зарядка, и ушел через переднюю дверь – а это дверь в машинное отделение, в рубку. Она должна быть заперта, но, видимо, он ее сломал, раз дорвался до селектора.